– Что вы подвержены отвратительным содомитским практикам? – спросил я, стараясь не показывать, как забавляет меня эта мысль. – Нет. Конечно же – нет.
– Тогда что? – Он смотрел на меня, потирая подбородок – так сильно, что тот становился все краснее.
– Есть лишь один ответ, господин рыцарь. Писание и учение докторов Церкви приуготовили нас в своей мудрости к подобным случаям. Это вы – рыцарь де ля Гуардиа, и вы же – Веселый Палач из Тианнона. Бог одарил вас благородной душой гранадского дворянина, но сатана, в злобе своей, сделал так, чтобы в теле вашем гостила и мерзкая душонка Гаспара Лувейна. И я уверен, что Родриго Эстебан де ля Гуардиа-и-Торрес не имеет ни малейшего понятия, что делит тело с тем отвратительным созданием.
Я не знал, как он поведет себя. Прыгнет ли на меня с ножом в руках или рассмеется, приняв за безумца? Но он лишь тяжело сел на постели, всматриваясь в меня в полном ошеломлении.
– Не верю, – сказал тихо. – Боже живый, не верю…
– Вспомните, – почти прошептал я. – Не слишком ли часто судьба сводила вас с Веселым Палачом? Не было ли так, что он раз за разом прибывал в те города, в которых как раз гостили вы?
По выражению его лица я понял, что попал в точку.
– Вспомните слова Евангелия, – сказал ему. – «Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много. И много просили его, чтобы не высылал их вон из страны той»[13]. Заметьте, господин де ля Гуардиа: «легион». Значит, больше, чем один дух, может пребывать в человеческом теле. Тот, что дан нам силою Господа, и иные, что, к огорчению несчастной жертвы, проникли в нее благодаря силе дьявола.
– Я проклят, – сказал он медленно. – Вы это хотите сказать?
– Да, – ответил я просто.
– А вы сумеете провести необходимые… экзорцизмы? Или, может, брат Сфорца? Как полагаете? – Глаза его загорелись слабой надеждой.
– Брат Сфорца? – усмехнулся я. – Но ведь именно ему и служит Веселый Палач из Тианнона. Полагаете, что уважаемый брат-милостынник ничего не знает?
– Боже мой, – застонал Родриго, когда до него дошла вся серьезность моих слов. – Боже мой, за что ты такое со мной сотворил? Я всегда старался лишь восхвалять имя Господа…
– Как Иов, – сказал я. – Не забывайте о том, кто выдержал, хотя все на земле и на небесах пыталось отвратить его от веры. Оказался верен Господу и получил за то награду.
– Что я должен делать? Скажите мне, что я должен делать? – спросил он с глубоким отчаянием в голосе.
Не знаю, услышал ли он мои слова об Иове. Впрочем, я и сам сомневался, могли ли они быть достаточным утешением, поскольку грешно полагал, что Иов был не слишком рад особой милости Господа, свалившейся на него. А даже если было по-иному, милость эта явно была выражена совершенно непонятным для Иова образом.
– Я не экзорцист, – ответил я. – И не осмеливаюсь думать, будто сумею повторить деяния Иисуса Христа. Тем не менее я знаю людей, одаренных Божьей благодатью. Тех, кто посвятил жизнь освобождению невинных из-под власти злого духа. Отведу вас к ним, если на то будет ваша воля.
Последние слова я добавил лишь из вежливости, поскольку намеревался доставить рыцаря де ля Гуардиа к экзорцистам, захочет ли он этого или нет. Я был уверен, что монахам из монастыря Амшилас приходилось иметь дело с подобными случаями – поэтому они сумеют справиться и с еще одним. Хотя относительно того, удастся ли Родриго пережить их манипуляции, уверенности у меня не было…
– Гаспа-а-ар! – услышал я за окном протяжный крик брата Сфорца. – Ступай-ка сюда, мой мальчик!
Рыцарь де ля Гуардиа услышал те слова, и его красивое лицо искривилось ненавистью. Но потом он резко опустил голову и замер в неподвижности. Когда же открыл глаза, я увидел, что на его лице не отражаются никакие человеческие чувства. Было оно будто застывшая маска.
– Кто-то Веселого Палача зовет, а без него ничего не произойдет, – выдавил он хриплым голосом.
– Господин де ля Гуардиа, – сказал я. – Ради Бога живого!
Что-то дрогнуло в его глазах.
– Боже, я был им… Чувствовал это… – Он застонал. – Прошу… не надо… не надо больше…
Он метнулся ко мне так стремительно, что я не успел отступить. Но он лишь рухнул на колени, прижимая лицо к моим ногам.
– Умоляю, – прошептал. – Умоляю вас…
Я положил руки на его плечи и ощутил, как сильно он дрожит.
– Га-а-аспа-а-ар! – раздалось из-за окна.
– Пока я здесь, – простонал рыцарь у моих колен. – Сделайте это, пока я еще здесь… Я не могу, это смертельный грех, но вы…
– Встань, Родриго, – приказал я твердо, и он с трудом поднялся на ноги.
Я все время придерживал его и теперь смотрел прямо ему в глаза.
– Господин Родриго Эстебан де ля Гуардиа– и-Торрес, – сказал я. – Вы добрый дворянин и хороший человек.
И ударил его клинком под сердце так, чтобы тот даже не почувствовал, что произошло. Только его глаза, смотрящие на меня со страданием, внезапно сделались спокойны. Я не позволил телу упасть на пол и перенес его на кровать. С ног рыцаря я снял башмаки и обул его в родные высокие сапоги из толстой кожи. Золотую маску, кафтан, панталоны и обувку я завернул в одеяло. Собирался вынести это и сжечь, так, чтобы никакой след не навел на Веселого Палача из Тианнона.
Выходя, я еще раз взглянул на лежавшее тело, и меня порадовало спокойствие, которое я увидел в мертвых глазах. Надеялся, что душа рыцаря де ля Гуардиа стоит нынче пред Господним Престолом, ожидая справедливого суда. И надеялся, что то же самое ожидает теперь и Веселого Палача из Тианнона. И я позволял себе надеяться, что души эти не проведут вечность в одном и том же месте.
– Буду вспоминать о тебе в молитвах, рыцарь, – сказал я.
Я обладал слабой надеждой, что молитвы столь незначительного человека, каким был я, могли перевесить чашу весов у благословенного алтаря Господа. Но я искренне верил, что даже если Господь решит покарать гранадского дворянина, кара эта не окажется слишком строгой.
– Га-а-аспа-а-ар! – снова раздался крик брата Сфорца. – Жду тебя в моей комнате, парень!
И тогда в голову мою пришла безумная мысль. Обычно я человек рассудительный, терпеливый, не совершающий безрассудных поступков и ведущий тихую, ленивую жизнь. Но теперь я решил действовать, хотя и понимал, что подобный поступок будет мне дорого стоить.
Рыцарь Родриго Эстебан де ля Гуардиа-и-Торрес был человеком, схожим со мной фигурой и к тому же почти одинакового роста. А поскольку Веселый Палач всегда ходил согнутым, искривленным, покачиваясь как утка, то я надеялся, что малые отличия между нами останутся никем не замеченными. Проблема была бы с волосами, поскольку у де ля Гуардиа они были цвета спелой пшеницы, мои же напоминали ночное небо (пусть даже в них серебрились неуместные, казалось бы, в моем возрасте нити седины – результат отчаянной борьбы за души грешников). К счастью, нося золотую маску, Гаспар высоко подбирал волосы, а потому их цвет не был заметен.
Я вывалил на пол всю одежду Веселого Палача и принялся быстро переодеваться. С нескрываемым отвращением, поскольку одеяния Гаспара пахли застарелым потом и кровью. Свою собственную одежду я завернул в одеяло и спрятал под кровать. Вышел из комнаты, старательно затворив за собой двери. У меня была одна попытка. Следовало навестить брата Сфорца, поскольку иначе он мог обеспокоиться. Однако я понял, что не знаю их привычек. Стучал ли Гаспар, когда входил в комнату брата-милостынника или не обращал внимания на такие мелочи? Я решил, что не стану стучать, и нажал на ручку. Согнулся и вошел внутрь шаркающим шагом. Остановился у порога, держась тени и не входя в пятно солнечного света, разлившееся на полу посреди комнаты.
– Ну наконец-то, – сердечно сказал Сфорца.
– Плохо нынче жить Гаспару, в сердце темень, мрак, печали, – заскрипел я, стараясь придать голосу тон и звучание как можно более похожие на те, что исходили из уст Веселого Палача.
– Позаботился бы ты о горле, Гаспар, – суровым тоном произнес Сфорца. – Что-то страшно хрипишь нынче.
– Гаспар бедный нынче болен, и в печали он неволен. – Я попытался соблюдать рифмы, надеясь лишь, что они не хуже тех, которыми угощал нас Веселый Палач.
– О да, бедный Гаспа-а-ар, – протянул мытарь. Приблизился, а мне уже некуда стало отступать, поскольку за спиной была только дверь. Монах протянул руку и легонько провел кончиками пальцев по моему плечу. Ах, какой шалун, подумал я и, насколько это вообще было возможно, ощутил еще большее отвращение.
– Плохо же теперь Гаспару, зато вечером даст жару, – срифмовал я, стараясь придать скрипящему голосу некоторую игривость. Искренне говоря, вышло ужасно, но Сфорца убрал руку.
– Иди, иди, – сказал. – Проспись или что. Вечером я тебя вызову.
– Всякий день – прекрасный праздник, если рядом безобразник, – пробормотал я под нос и отворил двери. От собственных рифм у меня даже зубы заныли.
Пошел в комнату Веселого Палача, старательно затворил дверь и захлопнул ставни. Не хотел, чтобы кто-то беспокоил меня, пока не наступят сумерки.
Я просидел до сумерек в одном белье, поскольку не мог вынести прикосновения отвратительной одежды Веселого Палача. Но когда увидел, что снаружи уже стемнело, то снова сделался Гаспаром Лувейном. Взял с собой сундучок с инструментами, нужными для моей цели, и одеяло, в которое я завернул собственную одежду. Потом тихонько вышел в коридор. Аккуратно постучал в дверь к канонику.
– Гаспа-ар? – спросил он. – Уже лучше себя чувствуешь?
– Человек не нарекает, коль услада ожидает, – заскрипел я так высоко, что едва не закашлялся.
Щелкнул отодвигаемый засов, и мытарь впустил меня в комнату, где лишь желтый дрожащий огонек лампадки разгонял мрак.
– Входи, входи, – приказал он поспешно, а я без слова скользнул внутрь.
Я не стал ждать, поскольку ждать не было нужды. Ударил брата-мытаря в висок, и он рухнул, как мешок с репой, да еще и приложился бы черепом об пол, не прихвати я его за плечо. В конце концов, я ведь не хотел, чтобы он умер, верно? Я не был настолько милостив, чтобы позволить этому случиться так быстро.