– Ты развязал веревки на руках сестры или разрезал их?
– Развязал, господин.
Я лишь покивал, однако при осмотре избы не нашел здесь никаких веревок, которыми можно было кого-нибудь связать.
– Была ли печь разожжена, когда ведьма желала бросить внутрь твою сестру? Горел ли внутри огонь?
Он смотрел на меня, словно не до конца понимал, о чем я спрашиваю, и мне показалось, что в его глазах, кроме страха, мелькнул отблеск враждебности. Однако враждебность моментально исчезла, и глаза Йоханна затянуло слезами.
– Не по-о-омню… – зарыдал он.
– Ладно, парень. – Я вывел его наружу. – Маргарита, дитя, иди-ка сюда.
Девочка вцепилась в юбку толстухи, а та сложила руки на необъятной груди.
– Уж простите, господин, она ж все плохое там враз припомнит, бедняжечка…
– Уже нечего бояться, дитя, – сказал я ласково. – Это лишь пустой дом. Можешь подойти с ней вместе, – позволил я тетке, и она торопливо воспользовалась позволением.
Они вошли вслед за мной: Маргарита все время вжималась в юбки своей опекунши. Прерывисто вздохнула, увидев печь.
– Видишь, это всего лишь пустой дом, – повторил я успокаивающе. – Но скажи мне, милая, что случилось, когда твой храбрый брат ударил ведьму?
– Она крикнула, – прошептала Маргарита, не глядя на меня. – И упала…
– А что случилось с кочергой?
– Йонни бросил ее куда-то в угол, а потом мы убежали… – ответила она миг спустя.
Я слегка нахмурился, но ничего не сказал.
– Ты ведь была связана, верно? Йонни перерезал веревку ножом?
Она сказала что-то шепотом и прямо в юбку тетки, оттого я ничего не услышал.
– Повтори, пожалуйста.
– Распутал, – сказала она все так же тихо, но теперь я расслышал.
Тетка погладила ее по голове и что-то успокаивающе забормотала.
– Когда ведьма хотела бросить тебя в печь, – пока я произносил эти слова, девочка тихонько заплакала, поэтому я терпеливо подождал, пока перестанет, – огонь тогда горел?
Она расплакалась еще сильнее и еще более отчаянно.
– Не по-омню… – всхлипывала.
– Да не трогайте вы уже девочку. – Я удивленно глянул в сторону тетки, поскольку та позволяла себе слишком много. – Не видите, господин, что малютка перепугана?
– Хорошо, – ответил я. – Еще один вопрос, дитя. Те другие, о которых говорила ведьма… Что насчет них?
– Кто-то там стоял… Мы только тень видели… – Она показала рукой за дом. – А она хвалилась, что приготовит угощение для всех.
– Но не побежали за вами, когда вы убегали?
Девочка ничего не ответила и лишь вжалась в свою опекуншу так, что я мог видеть только вздрагивающие от рыданий плечи.
– Ступайте уже, – позволил я им, поскольку знал, что больше ничего не добьюсь.
Вышел вслед за ними и приблизился к близнецам и Курносу, которые валялись в траве под деревом и проверяли содержимое баклаги.
– Возвращаемся, – сказал я.
– А ото-от? – Первый ткнул пальцем в хибару.
– Пусть стоит. Может, кому-то пригодится.
– Я чувствовал кого-то, – пробормотал Второй, бессмысленно глядя в небо.
– Наверняка Курноса, – пошутил я, поскольку запашок, исходивший от моего достойного товарища, почти забивал мне дыхание.
– Кто-то к нам приглядывался, – сказал, будто не услышав, Второй, все так же не глядя на меня.
– Кто, мечом Господа клянусь? На нас все село таращится!
– Кто-то, – махнул он рукою, а потом пожал плечами. – Не знаю.
– Спасибо тебе, – сказал я саркастически. – Но тяжесть твоей помощи – не для моих слабых плеч.
Тем не менее слова Второго давали повод к размышлению: ведь мои близнецы обладали кое-какими необычными возможностями, которыми нечасто пользовались. Почти наверняка близнец случайно наткнулся на особу, обладающую магической силой, поскольку «кого-то почувствовал» могло касаться только такого случая.
И кто же наблюдал за нашими трудами из лесной чащи? Колдунья? Дух сожженной жертвы? А может, Второму всего лишь примерещилось?
– Жаль, что тебе не пришло в голову поднять свою задницу и пойти по следу, – сказал я.
– Пришло, – ответил близнец, кусая стебель травы. – А потом, типа, ушло…
– Как же я этому рад, – бросил я зло и пошел к лошадям, вопрошая Господа, за какие грехи он меня так испытывает.
Родители Маргариты и Йоханна не возвращались уже третий день, поэтому всем было ясно: они не вернутся никогда. Трупы их, вероятно, лежали где-то в лесу, в болоте или у реки. Но попробуйте отыскать два тела на таком огромном пространстве… Да-а, могу лишь пожелать удачи. Без обученных собак это казалось совершенно невозможным – да и с собаками оставалось очень и очень непростым делом.
Однако по милости Господней я был одарен некими способностями, которые мне уже не раз и не два доводилось применять. Я старался не пользоваться этой силой ни слишком опрометчиво, ни слишком охотно, поскольку опыт научил меня, что за все нужно платить. Я платил болью, страхом и слишком близким присутствием сил, от которых я предпочел бы держаться подальше.
– Мне нужна их вещь, – объяснил я Вольфи. – Что-то, к чему они были привязаны. Медальон, праздничный платок, хоть что-то…
– Ха! – Он подумал миг-другой, потом хлопнул себя по лбу. – Топор! Да, господин, его топор! Он говорил, что на свете нет лучшего, он им дом срубил…
Топор мы нашли в доме Йоханна и Маргариты. Лежал он в ящике, сбитом из неоструганных досок. Я взял топор в руки и огладил ровную, отшлифованную рукоять и неожиданно хорошо наточенное острие.
Инструмент был знатный: отполированный, наточенный. Владелец, похоже, и в самом деле о нем заботился.
– Хорошо, – сказал я. – Возьму его на время.
Выставил парней из занятой нами избы и велел следить, чтобы ни под каким предлогом никто чужой в дом не вошел. Сам же я уселся на пол и положил топор на колени. Закрыл глаза. Аккуратно касался его, кончиками пальцев ощущая гладкость деревянной рукояти и холод железного острия.
О да, в этом предмете была сила. Владелец вкладывал в него мысли и чувства, и я почти видел, как он терпеливо шлифует острие на оселке и пробует пальцем, хорошо ли заточено.
Этот топор мог доставить меня к отцу Йоханна и Маргариты, поскольку его единила с владельцем невидимая, духовная связь. Связь, которая наверняка никуда не делась и после смерти, хотя теперь с каждым днем и с каждым часом ослабевала.
Я вздохнул и отложил инструмент, оставив его подле себя. Снова прикрыл глаза. Сложил ладони перед грудью.
– Отче наш… – начал я, – сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Глаза мои были прикрыты, но, несмотря на это, я видел лежавший подле меня топор. Однако теперь – не темную рукоять, не стальное острие, а только дрожащую, светящуюся краснотой форму, которая лишь слегка напоминала орудие лесоруба.
– …хлеб наш насущный дай нам днесь…
И тогда пришла боль. Я всегда жду ее, зная, что она будет почти невыносима. И все же подобные приступы всегда приходят неожиданно. Это не боль, что сосредотачивается в одном месте: руках, ногах или голове. Это всесильное, моментально парализующее пламя, рвущее мое тело в клочья. Это галера с багряными парусами, вплывающая в порт моего сознания, чтобы поразить его безумием и ужасом. И в такие мгновения охранить меня может лишь молитва.
– …и дай нам силу, чтобы мы не простили обидчиков наших. Отче наш… – начал я снова, хотя чем больше слов молитвы я произносил, тем сильнее становилась боль.
Казалось, страданию не стать сильнее, но всякий следующий миг втягивал меня все глубже в пропасть нечеловеческой муки. Мой разум и мое тело просили, чтобы я перестал молиться. Однако я знал, что если прерву молитву – скорее всего, окажусь с глазу на глаз с чем-то, чего я даже не мог себе вообразить и перед чем буду совершенно безоружен – ибо лишусь опеки, что давало мне имя Божье.
От дрожащего красного абриса отделился язык пламени, и я взлетел на этом пламени под небеса. Мы поднялись над селом, но я не видел сейчас ни домов, ни людей. Лишь на краю зрения клубились темные силуэты, плывущие неторопливо, как грозовые тучи. Я старался не присматриваться к ним, поскольку сильнее боли боялся, что одна из этих сплетенных из мрака форм узрит меня. Где-то там, внизу, я видел – а взгляд мой теперь мог проникать сквозь стены и крыши – маленькую, скорченную фигурку Мордимера и его искаженное страданием лицо.
– …да будет воля Твоя… – стонал я, хотя губы и разум требовали, чтобы я замолчал.
Я летел на пламени быстро, как гонимая ветром паутинка бабьего лета. Зеленые, вросшие в недра земли колоссы поворачивали бородатые головы в мою сторону. Под белой скалой лежал небесно-голубой гигант и выдыхал клубы радуги, искрящиеся всеми оттенками синевы. И именно там я заметил ту самую форму, к которой устремлялся луч. Я напряг все силы, чтобы вернуться – поскольку пламя стремилось слиться с мертвым человеком. Боль сделалась столь огромной, что почти превратилась в тошнотворное наслаждение: оно наполняло мое тело, будто кипящий мед. Пламя заколебалось, но потом, понуждаемое молитвой, повернуло назад. И внезапно я вновь оказался в темной, грязной и вонючей избе. Передо мной на полу лежал топор, весь красный от крови, что стекала из моего рта, ушей и носа.
– Боже мой, – простонал я, а потом упал на пол и свернулся в клубок.
Я дрожал от холода, ужаса и даже не от самой боли, но от воспоминаний о страдании, которое еще недавно я претерпевал.
Но теперь я знал, где искать мертвые тела. Правда, единственное, на что я оказался сейчас способен – это сблевать под себя и уснуть в луже крови и блевотины.
– Мордимер… – беспокойный голос Курноса добрался до моего слуха одновременно с ощущением, что мне разжимают зубы.
Кто-то силой влил мне в горло теплую, крепкую водку со вкусом чернослива. Я закашлялся и открыл глаза. Увидел стоявшего на коленях Курноса. Он разжимал мне зубы ножом и лил в рот водку из баклаги. Я попытался вырваться, но он держал меня крепко, а я был столь слаб, что сил хватало лишь на то, чтобы глотать невыносимо крепкий, вонючий напиток.