Я запретил Курносу кому бы то ни было говорить о том, что мы увидели, а он похлопал себя по лбу.
– Уже забыл, – усмехнулся.
Я рассмеялся: Курнос ведь никогда и ни о чем не забывает, и должен признаться, что его необычные способности иногда меня сильно выручают. Хотя сам я не мог представить, как бы жил с подобной вечной памятью обо всех, даже самых незначительных происшествиях в своей жизни. Пожалуй, ощущал бы тогда себя на вершине огромной мусорной кучи, где среди необозримых холмов всяческой чепухи скрываются истинные сокровища.
Правда, в пользу Курноса говорил тот факт, что он-то умел добыть из той бездны любую информацию, в которой у меня вдруг возникала нужда, – и при этом по первому требованию; а значит, уж как-то он с этой кучей хлама управлялся.
Я приказал ему вернуться к близнецам, сам же подъехал к краю села, где у зарослей бузины стояла халупа Вольфи Ломидуба.
– Милостивый господин… – Бывший солдат вскочил от очага, над которым варил что-то в прокопченном котелке. – Может, желаете поесть? Чем богаты…
Я присел на выглаженный чурбак, который в сем скромном жилище заменял кресло.
– На здоровье, – сказал я. – Но я не голоден. Однако, может, ты со мной выпьешь?
Протянул ему баклагу с водкой, он же усмехнулся, склонил с благодарностью голову и глотнул, аж булькнуло. Прикрыл глаза.
– Сливовица. С костерка, – сказал он мечтательно. – Человек на одном пиве не сдюжит, господин. Никак… – Он глянул на меня вопросительно, а поскольку я кивнул с улыбкой, сделал еще один немалый глоток.
– Погляди-ка, Вольфи. – Я вытащил из кармана медное колечко. – Видел его когда-нибудь?
Он взял колечко с моей руки и поглядел на него в свете огня.
– Ага, видел, – сказал. – Ясное дело, что видел, господин. Это ж колечко Маргариты, ей отец купил на ярмарке, еще приказал такую там буковку выгравировать. Это же «М», верно, господин?
– Да. Это «М», – ответил я. – А ты уверен, что это – ее колечко?
– Да чтоб мне сдохнуть. – Он ударил себя в грудь. – Девочка будет вам чрезвычайно признательна, если вы нашли ее пропажу, это ж последняя память о родителе…
– Полагаешь, они не вернутся?
– Не-ет, – покачал он головой. – Если уж не вернулись до сей поры – так и не вернутся, смилуйся над ними Господь…
– Бедные сиротки, – вздохнул я. – Тяжела жизнь сироток, верно, Вольфи?
– Ох, тяжела, милостивый господин, – вздохнул и он. – Но мы здесь хорошие люди. Вырастим их, от кривды укроем…
– Но в селе слух ходит, будто дети изменились. – Я снова подал ему баклагу. – И что это значит? О какой перемене говорят?
Он приложил баклагу к губам и выпил все до дна, я же лишь глядел, как мерно ходит на горле кадык. Потом он глубоко вздохнул, рыгнул, закашлялся и отдал баклагу мне.
– Ох, хорошо, – пробормотал. – Хорошо. На службе мы тоже так вот сидели себе у огня и потягивали сливовицу…
Как видно, у Вольфи Ломидуба остались только добрые воспоминания о военных летах, но что же в том странного, если он вспоминал о них как о годах ленивого пьянства? Светлейший император был человеком спокойным и не слишком склонным к военным авантюрам. Чего нельзя, кстати, сказать о его наследнике, чьи планы новых военных кампаний, которые он нисколько не скрывал, пробуждали волнение среди подданных. Особенно среди тех, кому пришлось бы со славой помирать на поле битвы во имя дерзких императорских планов. Например, именно молодой император провозгласил недавно, что войну с еретиками следует вести до последнего вздоха… своих солдат. Слава Господу, нынче для подобных деяний у него не было ни сил, ни средств.
– Так что там с изменением детишек? – спросил я снова.
– Да разве ж я знаю? – Вольфи развел руками. – Ну, вроде как-то так…
– Ведут себя не как обычно? Говорят по-другому? – допытывался я.
– Ну как бы чуток… – он повертел ладонью над головой, – …не так, как нужно.
Вольфи казался честным малым, но, как видно, не был наделен Господом быстрым разумом и даром красноречия. Ну что ж, это препятствие стоило попытаться преодолеть.
– А подробней, Вольфи? Что изменилось? Спокойно, парень, подумай хорошенько, не спеши…
– Нынче держатся только вместе… – левой рукой он загнул указательный палец на правой.
Это как раз я вполне мог понять. Несчастье сближает людей, особенно когда они теряют семью и остаются одни-одинешеньки на свете.
– …говорят вроде как-то по-другому, ну, типа, ловчей, – наморщился он и загнул второй палец. – Ну, или как-то так…
Что ж, не быть Вольфи Ломидубу знатоком бесед и красноречия.
– …еще казалось, что они не сразу узнавали, кто есть кто, но потом, видать, припомнили… – загнул он третий палец.
Это я тоже мог понять, поскольку случалось, что произошедшая трагедия отбирала у людей даже не часть памяти, а всю ее целиком, оставляя в голове лишь крохи от старой жизни.
– Ну и какие-то они вообще странноватые, – подвел он итог, загибая четвертый палец. – Да и вообще, – добавил, морща лоб.
– Ты мне крепко помог, Вольфи, – сказал я ласково, ибо знал, что не вытяну из него ничего больше.
Он просиял.
– Всегда к вашим услугам, добрый господин, – сказал уверенно.
– Знаю, Вольфи. И ценю это. – Я поднялся и попрощался с ним кивком головы.
– Имперская тяжелая пехота к вашим услугам, добрый господин, – рявкнул он.
Я усмехнулся и вышел, склонив голову, чтобы не удариться о низкую притолоку.
С облегчением вдохнул свежего воздуха, поскольку подозревал, что, во-первых, Вольфи настолько же любил купаться, как и мой приятель Курнос, а, во-вторых, не был он и мастером кулинарного искусства – и то, что готовил в котелке, наверняка подохло очень и очень давно.
Разговор с Ломидубом не дал много нового, но я знал одно: завтра с пристрастием опрошу детей. Если знающие их много лет местные простецы утверждают, что те как-то изменились, то ваш нижайший слуга хотел знать причины изменений.
Кроме того, меня крайне интересовало, каким образом колечко маленькой Маргариты оказалось в яме, в которой спрятали останки четырех трупов.
Пока же я решил прогуляться к ручью. Ночь была теплой, сияла полная луна, а я еще не хотел спать. Особенно учитывая ту гамму запахов, что готова была обрушиться на меня, едва только войду в домик, где ночуют Курнос с близнецами.
Господь одарил меня тонким слухом, поэтому шаги за спиной я услыхал, несмотря на то что пришлец старался ступать тихо.
Помедлил миг-другой и вскочил на ноги. Обернулся я уже с мечом в руках. В ясном свете луны в нескольких шагах за собой увидел Йоханна, который замер с поднятой ногой.
– И что это ты пугаешь людей в ночи, карапуз? – спросил я, спрятав меч в ножны.
Он же продолжал стоять – неподвижно, в той же неестественной позе. Вперился в меня тяжелым, враждебным взглядом. Был насторожен. Как волк, которого поймали, когда он подкрадывался к жертве.
Ха, почти засмеялся я про себя, инквизитор Мордимер Маддердин – жертва маленького мальчика? Впрочем, приходилось мне слыхивать и не такие истории, а всадить человеку нож в спину сумеет и малое дитя.
И тогда я услышал тихий плеск. Это могла быть рыба, ушедшая на глубину, либо лягушка, охотящаяся за комаром. Могло быть что угодно. Но когда я осторожно повернулся (так, чтобы не потерять из виду Йоханна), понял, что это не была ни рыба, ни лягушка.
На воде стояла одетая в белое платье босая Маргарита, и ее светлые волосы блестели в лунном свете. Я задержал взгляд на ее ногах. Ибо девочка именно что стояла на воде, а не в воде. Я отчетливо видел ее пальцы, опирающиеся о гладь ручья.
Как и Йоханн, она замерла в полушаге, глядя на меня из-под завесы растрепанных волос.
– Ну, ребятки, – сказал я, вытягивая меч.
И тогда Йоханн и Маргарита бросились на меня. Так быстро, будто были сплетены из лунного света. Я махнул мечом, но клинок лишь со свистом разрубил воздух. Они же ударили меня с двух сторон. Изо всех сил и всем весом детских тел.
Я покачнулся, поскользнулся на глинистом берегу и с плеском свалился в воду. Мигом вскочил – лишь затем, чтобы увидеть, как брат с сестрой срастаются в единое тело. Они стояли рядом, в нескольких шагах от меня, плечом к плечу. Фигуры их окружило серебристое мерцание. Тела будто вибрировали, размазывались, одно вминалось в другое. Через миг там стояло уже некое странное существо с четырьмя ногами, но двумя спинами: половина лица его была лицом Йоханна, а половина – Маргариты.
Наверное, в этот миг мне нужно было подскочить к твари и проверить, насколько детские тела могут противостоять мечу. Но вместо этого я, ошеломленный, только смотрел: так долго, что превращение успело завершиться. Передо мной стояло нечто, лишь слегка напоминавшее человека. Было у него белое раздутое туловище и почти человеческая голова с огромной пастью и ощеренными зубами. Короткие толстые руки заканчивались темными когтями.
Только теперь я бросился вперед, но тварь уже смотрела на меня в упор. И взгляд ее отдавал фосфоресцирующим трупным блеском. Было в этом взгляде нечто настолько нечеловеческое и настолько пугающее, что я сбился с шага, а рубанул слишком слабо и вскользь. Тварь легко ушла с линии удара и рванула меня когтями через спину. Меч выпал у меня из ладони, а рука бессильно повисла. Я почувствовал жгучую боль, бегущую вдоль локтя. Однако сумел уклониться от следующего удара.
А потом… что ж… Потом уже ничего не помню.
Когда я открыл глаза, увидел, как надо мной склоняется девушка – или, вернее, молодая женщина. Темные буйные волосы, собранные в узел, и прекрасные блестящие глаза. Лицо ее было белым – белизной алебастровой статуи, и лишь едва заметная голубая пульсирующая жилка у виска говорила о том, что это – лишь женщина из плоти и крови.
Она улыбнулась:
– Приветствую тебя снова в этом мире.
Был это голос, пробуждавший доверие, глубокий и теплый. Я подумал, что именно такой голос не прочь был бы услыхать всякий, очнувшись на ложе болезни. А я именно что пребывал на таком ложе, пусть даже слово «ложе» не лучшим образом описывало меховую шубу, брошенную в угол небольшой избушки.