– Сделаю, что в моих силах, – искренне заверил я его, поскольку он обещал мне истинное богатство. И если я мог за такую цену продать ему столь дешевый товар, как ничего не стоящая жизнь помощника актеров, то от такого обмена я отказываться не собирался.
Он высек огонь и поставил свечку на стол. Потом снял плащ, со вздохом поглядел на какое-то пятно на нем (некоторое время даже пытался отчистить, скребя ногтем) и наконец повесил плащ на спинку кровати.
– Привет, Хайнц. – Я скрывался в тени, но он узнал мой голос и дернулся, словно хотел сбежать.
Я сделал пару шагов, преграждая путь к двери.
– Нет-нет-нет, – сказал. – Давай не будем ни кричать, ни убегать. Поговорим как друзья.
– Я ничего не знаю, господин Маддердин. Мечом Господа нашего клянусь, что ничего не знаю… – В голосе его я услышал страх. И правильно, инквизиторов следует бояться. Это позволяет прожить в их обществе подольше.
– И о чем вы ничего не знаете, господин Риттер? – спросил я.
Он со вздохом уселся на табурет и налил себе вина из бутылки. Рука его тряслась так сильно, что половину разлил.
– Думаете, я не понимаю, зачем вы пришли? Лойбе вас купил, верно?
– Инквизитора нельзя купить, – пояснил я ему ласково.
– Да-да, извините… Мне стоило б, сто чертей меня подери, бежать из города… Надо же было такому… Но что бы вы ни сделали, я ничего вам не скажу, потому что ничего не знаю… Да вы ведь и сами видели, – он поднял на меня взгляд побитого пса, – видели, что я не любил этого Швиммера.
– Когда б вы ничего не знали, то и не боялись бы так, – сказал я.
– Боюсь, что вы меня обидите, – ответил он искренне. – Боюсь не того, что я что-то знаю, а того, что вы не знаете, что я ничего не знаю… Вот только когда вы в этом убедитесь – от меня мало что останется.
Я рассмеялся.
– Хайнц, Хайнц, Хайнц. – Я подошел и похлопал его по плечу. – Полагаешь, я бы хотел лишить мир твоего таланта? Я что, кажусь неразумным убийцей? Вы – мой друг, господин Риттер, и в случае чего я бы постарался помочь вам выпутаться из проблем. Конечно, – усмехнулся я, – я посчитал бы невежливым, когда б вы отвернулись от протянутой руки. А сейчас я хочу, чтобы ты мне помог, Хайнц. И тогда, возможно, часть золота из запасов Лойбе осядет и в твоем кошеле.
– И много вы получили? – оживился он. – О, простите, мне не следовало спрашивать…
Я рассмеялся, поскольку Риттер проявил нахальство такого рода, которое меня не только не злило, но и слегка забавляло. И я всего лишь надеялся, что он знает, где проходит граница, за которую не следует заступать.
– Ну там больше обещаний, – сказал я. – Но задаток был существенным. Так что? Поговорим о Йоханне.
– И что я должен сказать? – Он пожал плечами. – Выпьете?
Я кивнул, а он потянулся за вторым кубком. Когда его наполнял, рука тряслась уже чуть меньше.
– Если б я что-то знал, то раньше или теперь сам бы рассказал Лойбе, – сказал он, и мне показалось, что я слышу искренность в его голосе.
– А девушка могла с ним сговориться?
– Любила его, – сказал он, помолчав. – Но, понимаете, так, как любят хромого пса. Сегодня кинет ему пару-другую объедков, завтра погладит… Она всегда была любезной – но она была любезной со всеми. Головой Вельзевула клянусь, мне жаль…
– Уж лучше говорите «мечом Господа клянусь», или «гвоздями и тернием», – проворчал я и уселся на сундук у кровати. – Лойбе говорит, что молокосос был не один. Кто дружил со Швиммером? Никто из ваших не пропал в то самое время? Пусть даже на пару дней?
– Нет. – Прежде чем ответить, он некоторое время размышлял. – Ничего такого.
– Что-то вы мне не помогаете…
– Потому что ничего, Богом живым клянусь, не знаю! – едва ли не крикнул он. – Ходили слухи, то тут, то там…
– И что говаривали? – прервал я его.
– У Швиммера была… была… – он щелкнул пальцами. – Как это называют, когда некто хочет чего-то и пытается достичь этого любой ценой?
– Мания?
– О, точно! – обрадовался он. – Именно мания, вы верно сказали. Я ведь говорил уже, что у вас очень богатый словарь и мудрейшие мысли. Вы никогда не думали попробовать силы в…
– Хайнц, – оборвал я его. – Какая мания?
– Ах да, простите… Ну он хотел лишить ее девственности. Представляете?
Я вполне себе представлял, хотя обычно о таком мечтали люди несколько более в возрасте. Это для них привозили с юга малолеток, смуглых девиц и продавали по невероятным ценам. А порой – и по несколько раз, поскольку девицы быстро учились, как изображать телесную невинность.
– И откуда вы об этом знаете?
– Да он что-то кому-то сболтнул за пивом. – Риттер махнул рукой. – Но не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл.
– Поиски смысла оставьте мне, – сказал я и отпил из кубка винца.
Было оно не самым лучшим, слегка кисловатым, но ведь и Риттер, как водится, не сорил деньгами.
– Откуда он вообще взялся в Хезе? Родился здесь или прибыл из провинции?
– Пожалуй… – Риттер макал пальцы в разлитое по столу вино, – …приехал. Да, наверняка, но уже давно. Родители владели мельницей или чем-то таким, но лишили его наследства или как-то так…
– Вот видите, сколько всего вы знаете, – усмехнулся я. – А теперь еще если б вспомнили, из какого селения приехал… Только, прошу вас, не выдумывайте, поскольку, если я совершу бессмысленное путешествие, вернусь в Хез очень и очень недовольным. А когда я недоволен, мое врожденное человеколюбие усыхает, будто цветок без орошения.
– Ну вот, – взглянул он на меня. – А я о чем! Я же говорил, что вы красиво говорите? У меня глаз-алмаз, господин Моддердин, воистину глаз-алмаз.
– А кто может это знать? – Я не обратил внимания на его замечания. – С кем Швиммер пил? С кем ходил по девкам? С кем беседовал по душам?
– К девкам он не ходил, по душам ни с кем не беседовал, – пробормотал Риттер. – Такой себе… нелюдим. А пил обычно с одним таким же… – он прищелкнул пальцами, будто вспоминая. – Не освежите ли мою память? – спросил с хитринкой.
– И почему я тебя так люблю, Хайнц?
Я вздохнул и вынул из кармана монету. Отправил ее по столу к нему. Та остановилась в луже вина, но прежде чем упала, Риттер ловко поймал ее двумя пальцами.
– Алоис Пимке, – сказал невнятно, поскольку проверял, прикусывая, денарий. – Крутился здесь и там, иногда помогал нам с декорациями. Но он-то никуда не исчез, господин Маддердин. Я его вот сегодня видел в корчме.
– И где найти этого Пимке?
– Поищите «Под Рылом и Хвостом» или «Под Канатоходцем». Или в «Грудастой Шалунье».
– Хайнц, Бог мне свидетель, если ты все это выдумал, я сдеру с тебя кожу. А вообще-то лучше будет, коли пойдешь со мной. Ты ведь этого Пимке знаешь, сумеешь мне его показать.
– Вот уж что нет – то нет, – встревожился он. – Только этого мне не хватало, чтобы по городу пошел слух, будто я доношу Святому Официуму.
– Хайнц, мы попросту пойдем напьемся, – пояснил я. – А как покажешь этого Пимке – спокойно вернешься домой. Да и Инквизиториум ничего общего с этим не имеет. Это приватное дело.
– А если я не соглашусь?
Я знал множество способов, чтобы превратить смелых или наглых людей в необычно сговорчивых, почти покорных. Но я не желал пугать Риттера, который и так не слишком-то радовался, что похищение Илоны приобрело для него смысл иной, нежели будоражащие сплетни в корчме.
– Тогда, мастер Риттер, я – будто невзначай – вложу в некоторые уши слушок, что вы агент Инквизиториума. И притом – чрезвычайно преданный агент…
О чудо, он рассмеялся и даже хлопнул себя по колену. Но потом глянул на меня чуть мрачно. Видно, понял, что такая сплетня может пойти гулять в любой момент и что ему тяжело будет ее опровергнуть, особенно принимая во внимание тот факт, сколько раз нас видели вместе. Таков уж, увы, наш мир, где информаторы Святого Официума не могут гордиться своими добрыми делами, более того – должны их тщательно скрывать. Я мог этому факту сочувствовать, но не мог его не использовать.
– Хорошо, – сказал он неохотно, поскольку – а какой имел выбор-то? – Однако соглашаюсь я только оттого, что испытываю к вам чувства, которые мне тяжело объяснить… Но, – поднял он указательный палец, – светлейшему императору будет одиноко без братца-близнеца.
– Получите вторую монету, когда укажете мне на Пимке. С какого кабака начнем?
– Две монеты, – быстренько отозвался он. – А начнем с «Канатоходца», – добавил, потирая верхнюю губу.
– Наибольшие шансы, что будет именно там?
– Не-е-ет, – протянул он с озорной усмешкой. Как видно, к нему быстро возвращался юмор. – Там варят лучшее пиво!
Он вложил монету в мешочек за поясом и забросил на плечо плащ.
– Ну а я уже полагал, что просижу ночь в печальном одиночестве, – сказал, довольный собою. – Только молю: не выдайте меня, а? Что это я?
– Как думаете, господин Риттер, много ли людей готовы были бы помогать мне, если б я болтал в трактирах о тех, кто поставляет мне информацию?
– Тоже верно. – Он допил остатки вина – прямо из бутылки – и глубоко выдохнул. – А не задумывались ли вы, господин Маддердин, почему Лойбе обратился к вам так поздно? – спросил уже с порога. – Уже ведь вторая неделя идет, как Илона исчезла.
– Наверняка я оказался для него необходимым злом, – пожал я плечами. – Когда все прочие возможности были исчерпаны…
– А вот я сразу же о вас бы подумал.
– Спасибо, Хайнц. Пойдем уже.
Наконец мы попали в «Грудастую Шалунью», а поскольку она оказалась третьим трактиром, который мы навестили, Риттер был уже на бровях (пытался драться с какими-то дворянами, и только мой призыв к уважению Святого Официума разрешил проблему). Название совмещенного с гостиницей трактира происходило от большой вывески, на которой была намалевана широко улыбающаяся девица с огромной, едва прикрытой грудью. Я знал, что стража епископа пыталась потребовать от владельца закрасить эту грудь, но тому как-то удалось выскользнуть, и сей необъятный, едва прикрытый бюст остался, где был.