Но Маша уже прилипла к книжной полке, пытаясь вызволить оттуда стиснутый золочеными собратьями том словаря.
— И в письме, и в книге нет слова «ведьма»! — встревоженно пояснила Ковалева. — Только «Ясная Киевица». Редкое определение — я его никогда раньше не встречала. А вдруг это не синоним, а… — Том наконец вырвался на волю, и Маша нырнула в него с головой. Даша напряженно ждала, поглядывая на свою метлу, — когда дело касалось книг, подруга обычно не мела языком зря.
— «Киевица, — выудила нужное слово студентка, — худая ведьма».
— В смысле худосочная? — нервно дернулась Даша, непроизвольно хватаясь за свою чересчур упитанную талию. — Что это значит? Они только худых берут?!
— Ну да! — развеселилась Катерина. — Я вспомнила! Я передачу про инквизицию смотрела. Так там говорили: одним из способов определения ведьм было взвешивание! Считалось, что ведьмы очень легкие — иначе их метла не поднимет.
Даша расстроенно захлопала глазами. Катя безудержно расхохоталась:
— Вот почему твоя палка не взлетает, — она подломиться под тобой боится!
— «Худая» — значит некачественная, непрофессиональная, — резко срезала ее Маша и, глядя Кате прямо в глаза, сказала: — Зачем вы так? Разве будет лучше, если мы все перессоримся?
— Но это же ересь, — сбавила тон Катерина.
— Но вы ведь можете просто уйти, — мягко возразила ей Ковалева. — Но вы не уходите, потому что знаете: верите вы в это или нет, вам, так же как и всем нам, нужно понять, что с нами произошло.
— Ты сама только что сказала: мы не ведьмы!
— А кто? Полуфабрикаты недоделанные?! — горько обиделась на судьбу Даша.
— Может, оно и к лучшему, — безрадостно протянула Маша. — Слушай, — вернулась к домашней книге она, — что я нашла. Только говорить не хотела… «Поездка на шабаш совершается верхом на палке, которая для этого смазывается особой мазью. В это снадобье входит, как существенная составная часть, жир маленьких детей, которых обязательно доставляет ведьма или сам демон».
— Я детей резать не буду! — испуганно запротестовала Чуб.
— А я о чем… Если верить книгам, получается, что ведьмы — не очень хорошие.
— А твоя Маргарита? — поддела ее «святым» Даша. — Она же летала на бал к Воланду. И никого для этого не убивала!
— Ей Азазелло дал уже готовый крем, — окончательно скисла Маша, — «жирный» и «желтоватый».
— Ты думаешь, Маргарита мазалась жиром младенцев? — ахнула Чуб.
— Она не знала! — страстно оправдала любимицу Ковалева.
— Чушь! — звонко резюмировала Катя. — В той передаче рассказывали: если втереть в кожу такие препараты, как белладонна или атропин, может возникнуть ощущение левитации — иллюзия полета в воздухе. Полеты на метле — это глюки. А ведьмы — просто первые наркоманки!
— М-да, — разочарованно протянула Даша Чуб. Обе версии оказались равно паршивыми: либо — убийцы, либо — наркоши!
— Жир младенцев, — негодующе фыркнула честно молчавшая досель Белладонна, — Средневековье и западничество! Славянские ведьмы пользовали отвар из дурмана и тирлич-травы! Им натирают подмышки или…
Катя резко приложила руку к сердцу и громко вдохнула воздух, не сводя глаз с белоснежной кошки.
— Ну я же тебя просила! — укоризненно вскрикнула Маша.
— Дезодоранты! Что ж ты раньше молчала? — закричала Чуб.
Белладонна демонстративно насупилась и отвернулась, явно считая, что два разнонаправленных вопроса заключают в себе вполне исчерпывающий ответ.
Даша, топая, кинулась в коридор.
Маша — к помертвевшей Кате.
— Ничего, — мрачно остановила ее та. — Пусть. Иначе я бы ни за что не поверила. Придумала бы любое объяснение, только… Кстати, — незамедлительно схватилась за соломинку она, — я недавно читала, что японцы изобрели переводчики для собак и кошек! Они лают, а специальное устройство переводит на английский: «Есть давай!», «Не хочу», «Надоело». Может, их уже к русскому адаптировали? У нас же умельцев полно…
— Верно, — тягостно согласилась с ней Маша Ковалева.
— Ну че, летим?! — вбежала в комнату Даша с многообещающим дезодорантом в руках.
Сунув его смятенной подружке, «космонавтка» снова схватилась за метлу и, оседлав ее, подпрыгнула на ковре.
— Летим! — истерично улыбаясь, повторила Катя, уже третий раз за сегодняшний день, чувствуя, что окончательно сошла с ума. — Летим! Да пойми же ты, дурман — это дурман! Сколько наркоманов из окна навернулись! Люди — не летают!!!
— Еще как летают! Смотри!!!
Чуб бодро выскочила на бетонную площадку балкона с отвалившимися перилами. Присела, напряженно согнув ноги в коленях, бесстрашно посмотрела вниз на асфальт Ярославового Вала, сцепила зубы и… отчаянно объявила:
— А знаете что? Давайте лучше вызовем такси.
— Вы что, на шабаш собрались? — рассмеялся молодой водитель при виде трех разнокалиберных девушек, одна из которых зачем-то везла с собой труднообъяснимую дворницкую метлу.
— Ага, на шабаш, — ответила Даша с кокетством профессионального конферансье.
— А меня с собой возьмете? — любопытно свернул шею он.
— Нет, не возьмем, — проворковала Чуб. — Там только девочки.
— На дорогу смотрите, — профессионально-начальственно гаркнула Катя.
А Маша, ни в одном из подвидов общения профессиональных навыков не имевшая, благоразумно переключилась на свою профессиональную область и озабоченно задумалась:
«И все-таки, что значит „худая ведьма“?»
Если про кого-то говорят «худая мать» или «худой доктор», имеют в виду, что эти люди плохо исполняют свои обязанности. Но согласно народным поверьям в профессиональные обязанности ведьм входят исключительно вредоносные деяния и поступки. И даже обожаемая Маргарита Николаевна, обратившись в ведьму, тут же принялась бомбить квартиру критика Латунского и превратила своего ни в чем не повинного соседа в борова.
Но значит ли это, что «худая ведьма» — женщина, слишком хорошая для ведьмы, или ей просто ужасно хочется подтасовать подобный ответ? С другой стороны, ни в одном описании канонических колдуний не сказано, что те обязаны еженощно дежурить на горах, «чтобы остановить то, что может нарушить Истину». Каждую ночь! Это ж работа потяжелее, чем у папы!
«Моя власть — ваше рабство», — угрожающе лязгнула в ее голове несчастная Кылына.
«Невидима и свободна!» — закричала обожаемая Маргарита Николаевна.
В словах этих женщин таилось явственное противоречие…
— Что, даже одного мальчика не возьмете? — не унимался таксист. — Нет, а серьезно, чего это будет?
— Да выпускной празднуем. Институт окончили. — Даша лгала, как дышала.
— А какой?
— Театральный.
— Оно и видно, актрисы! — довольно гоготнул шофер. — Телефончик не оставите?
— Ну уж извините, — хихикнула Даша Чуб. — Либо деньги, либо телефончик.
Водитель тут же посерьезнел и выбрал деньги. Машина въехала на угасающую Трехсвятительскую, заполоненную длинным разросшимся забором заново отстроенного Михайловского монастыря, загородившего некогда открытый со всех сторон парк.
— Тут, — тормознула машину Даша у примкнувшего к отштукатуренному монастырскому забору старого особняка, наверняка водившего близкое знакомство еще с предыдущим — девятисотлетним Михайловским. — Подождите нас, мы недолго, — на всякий случай соврала она и гордо похвасталась: — За мной, я здесь каждую дыру знаю!
Катя неприкрыто поморщилась и сунула таксисту сто гривен:
— Дождитесь в любом случае.
Следуя за взмахом Дашиной руки, троица нырнула в какую-то невнятную калитку и, пройдя неправильный треугольник двора, образованного тремя четвертыми домами, вильнула в узкую каменную щель между стенами.
— Прошу, — пригласила их Даша, шагнув в серо-молочные сумерки парка. — Эх, и хорошо тут!
— «…на террасах лучшего места в мире — Владимирской горки!» — окончила цитатой Ковалева.
— Булгаков? — учуяла по интонации Чуб. (При всем ее уважении, умницу чересчур уж зашкаливало на обожаемом «Мастере».) Впрочем, сейчас она была солидарна с ними. — «Вот стою на горке, на Владимирской. Ширь вовсю — не вымчать и перу!»[7] — гордо громыхнула она другим классиком и грянула в голос: — «Й-о-хо-хо, и бутылка рому!»
День был наполовину разбавлен подступающей ночью, и субботние киевляне еще нежились на летних скамейках и висели на низком заборе, вглядываясь в «потрясающий по красоте вид». А в овальной беседке над обрывом уже лобызалась какая-то насмерть прилипшая друг к дружке парочка влюбленных, и Даша романтично засопела, вспомнив, как когда-то, на первом курсе училища, целовалась со своей тогдашней Большой любовью на этой самой лавке, под металлическим кружевом крыши.
От беседки в серо-кружевной шляпе дорога сбегала крутым полукругом на нижнюю террасу горы, где возвышался памятник князю Владимиру с горящим электрическими лампочками трехсаженным крестом. Справа от чугунного Крестителя Руси были расчерчены пять симметричных аллей, по которым прогуливались несколько поздних любителей городской природы. Слева, на опоясывающей дуб круглой скамье, расположилась щебетливая студенческая компания, вооружившаяся десятком бутылок пива.
— Странно все-таки, — заметила Даша. — Как Лысая Гора может быть в двух шагах от Крещатика? Я думала, что ведьмы должны собираться в каком-то безлюдном месте.
— А оно и было тогда безлюдным, — объяснила Маша. — Раньше из Верхнего в Нижний Город можно было попасть только по Андреевскому спуску. Фуникулера не было. А Александровский, ну, тот, который сейчас Владимирский, спуск от Крещатика на Подол проложили только в 1850 году. Десять лет прорубали… Да что там, если и сам Крещатик всего 200 лет назад построили, а Киеву 1500!
— А я слыхала, меньше, — отозвалась Катя.
— Или больше. Это официальная версия: 1500. А на самом деле никто точно не знает, сколько ему лет. Историки по-прежнему спорят. Представляешь, — апеллировала Маша к Чуб, — какая тут раньше чаща была, огромная — до самого Днепра! Перунов гай. А потом, когда князь сверг отсюда деревянного идола, ведьмы оставили это место…