Маша чувствовала, что сейчас она способна на все. И от переизбытка счастья и всевозможности она рассмеялась, судорожно согнувшись пополам, и рухнула на колени рядом с бездыханной Катей.
Катя лежала на земле в разодранном пиджаке, обнажившем черно-шелковую грудь, — безвольная рука по-прежнему сжимала воротник, за который она потянула при падении. Глаза были закрыты.
— Ха! Она без сознания! — нелогично весело оповестила Чуб Ковалева и дрожащими от смеха руками приподняла Катину голову, ощупав пострадавший затылок. — Ха… Крови нет!
— Что прикажете, панночка? — Черт мгновенно оказался на карачках рядом с ней и, словно суетливая собака, угодливо высунул голову из-под Машиной подмышки.
— Кто он? — наконец обрела голос Чуб.
— Тебе ж сказали, Анчутка и страшный Немытик! — заржала Маша.
— А это ты видела? — Даша взволнованно ткнула пальцем в небо. — Красный огонь, а потом… — начала она прерывающимся от волнения голосом.
— А потом я полетела вниз, прямо на Николаевский парк и к Терещенко! — Маша расставила руки, как крылья.
— К какому Терещенко? — ошалела Даша.
— Федору Артемьевичу. Брату Коли. Я сразу его узнала по памятнику Репину.
— А я на церковь. Ну да, было же три огня, — вспомнила Чуб (третий, видимо, предназначался Катерине, вряд ли способной внести сейчас хоть какую-то ясность по данному вопросу). — По-моему, — заискивающе предположила она, — нам нужно срочно лететь туда — туда, где мы «завидели красный огонь». Верно? — Даша явно пыталась загладить свой приступ материалистического реализма.
— Летим! — беззаботно согласилась Маша. — Где твоя церковь?
— Не знаю.
— Ну, какая она?
— С куполами. Зелеными. А на них кресты.
Маша безудержно расхохоталась: с тем же успехом Даша могла предложить ей опознать человека по таким особым приметам, как нос, рот и два зеленых глаза!
— Это нормально, — закивала Землепотрясная. — У меня тоже такое было, когда я с парашютом прыгнула. Круче, чем под колой, — раз в десять.
— Под кока-колой?! — зашлась от нестерпимого смеха Маша.
— Под коксом. Кокаином, — объяснила Чуб. И эта покровительственная ремарка, похоже, несколько привела ее в себя. — Ладно, черт с ней, с церковью, — решила она, — едем к твоему брату Коле.
— А что я должен делать с церковью? — радостно уточнил Черт.
— Ничего, — опасливо отодвинулась от него Даша. — А вот с этой теткой…
— Прикажете доставить пани домой? — затрясся тот, приседая от нетерпения.
— А сможешь?
— Конечно!!! Помню, мы с Вакулой…
— Но, — забеспокоилась Ковалева, внезапно ощутившая слабый укол совести, пробивший кокон ее вдохновенного куража.
Бросить бесчувственную Катю на руках непроверенного Анчутки было недопустимо!
Медлить, когда само небо молит тебя о помощи, а на горизонте маячит первое Настоящее Приключение…
— О'кей. Оставляем ее на тебя, — решила за нее моральную дилемму Даша, нимало не мучившаяся материнской заботой о Екатерине Дображанской. Ее в данный момент терзало совсем другое: нетерпение и чувство вины, которую ей как раз и не терпелось искупить.
Чуб фамильярно подхватила Катину сумочку и повесила себе на плечо.
— Деньги на тачку нам нужны! — отбила она удивленный Машин взгляд. — Ну, пошли. Отлипни от нее, в конце концов!
Ковалева поспешно запахнула Катин пиджак и, высвобождая ворот из ее пальцев, обнаружила там сорванную с шеи цепочку. Она машинально сунула ее в карман брюк.
— Идем! — сунув под мышку реабилитированную метлу, Даша резко потянула сомневающуюся Машу к машине. — Нужно спешить! Слышь, Маруся, ты прости, что я на тебя так набросилась. Я уже говорила: ты гений, а я дура. О'кей?
— О'кей. Но если ты еще раз назовешь меня Марусей, Мусей или Масей… — неожиданно взбунтовалась Маша.
— Все! Не буду! Клянусь мамой!
Они сбежали по украшенной сталинскими пятисвечниками фонарей трехмаршевой лестнице, помеченной еще русскоязычной табличкой:
Территория Киевского государственного музея.
Во времена Киевской Руси была центром древнего Киева.
Постановлением Правительства Украинской ССР территория объявляется заповедной…
И едва их макушки исчезли за парапетом, Черт вдруг страстно втянул черными ноздрями воздух, подобострастно склонился над неподвижной Катей и, жадно поцеловав бесчувственную к его восторгам руку, прошептал, задыхаясь от преклонения:
— Это вы? Моя Ясная пани! Это — вы!!!
— Так где же у вас выпускной? — недоверчиво протянул таксист, ожидавший их у Андреевской церкви.
— Да развели нас однокурсники, как последних лошиц! — походя солгала Чуб.
— А вы знаете, сколько уже на счетчике натекало? — угрожающе процедил тот. — Больше сотни!
— Нет базара, мы все оплатим! — Даша резво успокоила таксиста щедрой купюрой из Катиной сумки, добавив «на чай»: — Сдачи не надо. Только скорей!
— Так куда теперь едем? — повеселел таксист.
— На Бибиковский бульвар, — нервно объявила Маша.
— Куда?!
— Боже, как его… К Николаевскому университетскому парку. К университету Святого Владимира. К красному университету!
— На бульвар Шевченко? Ты че, не местная? — хмыкнул водила.
— Я — коренная киевлянка!
— Че ж ты даже названий улиц не знаешь?
— Просто слишком глубоко ударилась в корни! — оскорбленно взрыкнула Маша, и машина, взрычав ей в ответ, наконец тронулась с места и понеслась по широкой Владимирской улице.
Они обогнули полукруг Софиевской площади и, не послушавшись презрительно отсылающей их назад булавы Богдана Хмельницкого, помчались на юг.
— А подругу свою вы где потеряли?
Боже, до чего ж некстати был сейчас этот говорливый таксист!
— А это вообще ваше дело?! — с несвойственной ей безапелляционной агрессией отрезала Ковалева. Ей было неприятно, что она, смалодушничав, бросила Катю, но новое зазывное приключение, приближающееся с каждой секундой, будоражило и заводило ее все сильней.
— Да достало ее все! — набросилась на водителя Даша. — И нас тоже! А что, быстрее нельзя?
— Куда именно к парку? — обиженно буркнул шофер.
Мимо уже проплывал огромный и подсвеченный фонарями оперный театр. И Маша мимоходом прочла афишу над главным входом:
Драматический балет «Демон».
В главной роли Анатолий Хостикоев
— К дому Терещенко, — сказала она.
— Да откуда я знаю, где ваш Терещенко живет! — озлобился вдруг водитель.
— А улицу Терещенковскую вы хоть знаете? — парировала Маша. — К русскому музею!
Улица, названная в честь дореволюционного мецената Николая Артемьевича, коллекция картин которого легла в основу Киевского государственного музея русского искусства, расположившегося ныне в голубом двухэтажном особняке брата коллекционера Федора, была пуста. Если не считать щеголеватого Репина в бронзовом галстуке-бабочке, стоявшего на гранитном пьедестале, нарочито выставив одну ногу.
Водитель отъехал, и Маша увидела, как он оглянулся, чтобы посмотреть на них, — и был прав: девушки, вознамерившиеся в первом часу ночи ознакомиться с творчеством русских художников ХШ-ХХ веков, вызывали справедливое подозрение.
— Смотри, тут выставка Васнецова, — ткнула она в застекленный стенд, оберегавший плакат с тремя знаменитыми «Богатырями».
— Так Терещенко — музей? — Даша не медля взбежала на крыльцо и решительно дернула зарешеченную дверь, украшенную двумя деревянными львиными мордами.
Но дверь не поддалась. И покосившись на очередную табличку «Охороняеться державою, пошкодження караеться законом», Чуб бессмысленно запрыгала по ступенькам, не зная, куда девать переизбыток бурнокипящей, рвущейся в бой энергии.
— Ну что за жизнь у нас? — громко рассердилась она. — Сплошные ребусы и подвохи. Почему нельзя ничего нормально сказать? Обязательно загадки загадывать!
— Может, они хотят, чтобы мы на выставку сходили? — попыталась разгадать намек Маша.
— Хорошо, завтра сходим, — яростно скривилась Чуб.
Но ждать до завтра ей не пришлось.
За мертвыми окнами первого этажа послышался оглушительный и зазывный звон разбитого стекла. И, прежде чем Чуб успела осознать, что, собственно, она делает, она инстинктивно кинулась к окнам — слишком высоким, чтобы можно было заглянуть или вскарабкаться туда, — и вдруг, на глазах остолбеневшей Маши, подпрыгнула и, взвившись в воздух, влетела прямо в окно, разбивая стекло ручкой метлы, внезапно оказавшейся прямо у нее под задом.
Взвыла испуганная сигнализация.
Чуб кубарем вкатилась в картинный зал и, не выпуская древка из изрезанных рук, подскочила с пола, противно хрустнувшего под ее коленями битым стеклом.
Комната выходила в короткий коридор, и, пробегая его, Даша мгновенно вбирала взглядом расположившиеся с двух сторон безлюдные залы, через секунду окончившиеся последним — тупиковым, где на высокой стене горделиво возвышались огромные «Богатыри».
А возле них с занесенным над головой ножом замерла высокая и темная шепчущая фигура.
— …поражаю навеки, не восстать, не собрать из… — бесполый шепот оборвался.
Даша ринулась к замолкнувшей, замахиваясь метлой, и не имея ни мига на размышления, в процессе которых она бы непременно пришла к выводу: деревянная палка, если ты, конечно, не Чак Норрис, — ничто против умелого ножа.
Но фигура отчего-то рассудила иначе. И пока Чуб оббегала широкую деревянную скамейку, темная личность, легко перепрыгнув через скамью, бросилась к двери в служебные помещения и исчезла за ней длинной черной тенью. Даша успела заметить лишь, что тень эта статная и стройная и ее темные волосы собраны сзади в «лошадиный» хвост.
Она метнулась к поглотившим преступника дверям и бестолково заколошматила в них, уже запертых изнутри.
Сирена орала, «Богатыри» с разбитым обвалившимся стеклом позорно призывали на помощь милицию.
Чуб затравленно рванула к окну и, чудом справившись с диковинными старинными защелками, вывалилась на асфальт бестолковой кучей тряпья.