Но сейчас все-все-все это вдруг показалось ей нелепым и надуманным.
А может быть, и не было никакой башни, не было говорящих кошек и темнокожей книги Киевиц? Ведь если бы все это было, разве могла бы мать запереть ее в комнате, как…
«Как раньше!»
Маша села на край кровати и опустила лицо в бессильные ладони.
Мама всегда попрекала ее тем, что она тютя. Но кем еще она могла стать рядом с такой матерью? Ведь став кем-то другим, она не смогла бы жить рядом с ней. И кем бы она ни стала, оказавшись рядом с ней, она всегда будет такой…
«Как раньше».
И будет сидеть здесь…
«Как раньше».
Только потому, что неспособна сказать матери «нет».
Где же она, та сила, о которой говорила им книга?
Ковалева подошла к окну. Ее улица была односторонней — на другой стороне дороги плескалась в солнечных лучах чахлая Кадетская-Щулявская роща, в которой когда-то давно киевляне праздновали свою Вальпургиеву ночь — 1 мая — всемирный шабаш ведьм.
Когда-то, еще до революции, когда на месте нынешних молодых и неокрепших деревьев, и Машиного дома, и соседствующих с ним хрущевок, и улиц, и кварталов, — всего Соломенского района, стояла роща — настоящая, вырубленная, выкорчеванная и исчезнувшая навсегда. И перед рассветом полиция подбирала здесь лежащих под деревьями и кустами пьяных и голых простолюдинок и свозила их в переполненные по случаю ведьмацкого празднества участки.
«Я выросла у Лысой Горы. Ты — работаешь. А ты?»
«А я…»
1 мая — первый шабаш года!
«Когда на первый праздник года ты будешь вершить свой суд над вечностью, недоступной глазам слепых…»
Она рывком отскочила от окна. Подбежала к столу и, приподняв толстое стекло, вытащила оттуда портрет Булгакова. Затем убежденно открыла платяной шкаф, достала свою любимую — папину — полосатую рубашку.
Она уходит надолго. Третий этаж. И рядом пожарная лестница. Между прочим, не больно-то и страшно…
— Ну че, закипело? — Даша вбежала в кухню, придерживая у груди края махрового полотенца. — Боже, как хорошо после душа! — провозгласила она. — Даже с хозяйственным мылом! Интересно, Кылына что, другого себе не покупала?
На допотопной плите радостно бурлили две крохотные серебряные кастрюльки с будущей Присухой. Рядом сидела рыжая Пуфик, не сводя круглых глаз с волнующих бульбочек.
— Мойся чаще. Тебе идет, — добродушно усмехнулась Катя. — Ты вовремя. — Она скрупулезно сверила текст книги с циферблатом своих часов. — Через тридцать секунд нужно добавить ногти с правой руки.
— С моей? — угрюмо уточнила Чуб.
— Твоей, если ты, конечно, не хочешь, чтобы он ко мне присох…
— Я так поняла, что ногти нам дали вовсе не для красоты, а для работы. Тут половина Присухи на когтях. — Чуб горько попрощалась взглядом со своим великолепным маникюром и начала старательно обрезать ногти над варевом. — А к тебе бы он и так присох… Все голубые от женщин-вамп прутся. А ты у нас такая, что вампее не бывает. А когда не злишься и без очков, то во-още… Представляю, как тебя мужики достали!
— Не представляешь, — честно сказала Катя. — Смотри! — Зачем-то обнажила она перед Дашей душу, вместе с правой рукой, где, прикрытый рукавом пиджака, таился неровный и еще не успевший зарубцеваться до конца шрам. — Ножом, — пояснила она. — Из ревности. И не оттого, что изменяла. Просто все, что слишком, — всегда плохо! И слишком большая любовь, как водка, — мужчины от нее спиваются и дуреют. И когда баба слишком красивая — тоже. Никто ей не верит. И будь ты хоть Пенелопой, ничего от этого не изменится.
— Оттого-то ты и уродовалась? — соболезнующе спросила Даша.
— И от этого тоже, — спокойно согласилась Дображанская, — но больше из-за бизнеса. Хуже нет, когда каждый второй, с кем ты пересекаешься, крышей едет. То есть, конечно, если с каждым спать, они тебе все сделают и все подпишут. Но тогда плакала твоя репутация. Спать для карьеры можно только с кем-то одним — это нормально. А иначе, не успеешь оглянуться — по рукам пойдешь. Только «нет» говорить — тоже не выход. Тут же начинаются бесконечные проволочки, каждый вопрос двести лет решается. И даже не потому, что тебя тупо ставят перед фактом: либо в койку, либо «кина не будет». А уже оттого, что им лишний раз тебя увидеть хочется и попетушиться перед тобой, какие они важные и крутые…
— И что, очки помогали? — недоверчиво уточнила Чуб.
— Очки, стрижка почти под ноль, костюмы под горло. Ничто так не отпугивает мужчин, как стерва с лесбийскими повадками. А что у них внутри все равно булькает — не мои проблемы, мне главное, чтобы лезть боялись. Но теперь мне никто не указ! Теперь я всех послать могу!
— Значит, ты веришь в нашу власть? — заинтригованно взглянула на нее Даша. — Просто я, честно говоря, не совсем пока понимаю, в чем она… Ну, в чем эта сила, которую нам якобы передали? Ну, летать — да! Квартира — круто! Волосы и ногти у нас отрасли — можно на маникюрше экономить. А говорящие кошки — вообще гениально. Но сами-то мы ничуть не изменились, остались такими, какими и были.
«Не мы, а вы», — мысленно возразила ей Катерина, вглядываясь в глубину собственного «Я», где вновь и вновь рушился трехэтажный дом, облаченный в серебристую плитку.
Она снова вытянула руку и ликующе щелкнула пальцами.
В груди бурлил праздник!
— Ну, волосы и ногти — уже кое-что, — утешила она проигравшую соперницу. — Это означает, что у нас произошло полное обновление организма. И кальция, и всего — выше нормы. Мы сейчас такие, как нас природа сотворила, до того как цивилизация изгадила… Ты лучше не отвлекайся! — наставительно постучала Катя ногтем по странице. — Тут все по секундам выверено.
В форточке объявился презрительный кот Бегемот, перепрыгнул с окна на буфет и тревожно принюхался. Одновременно с ним в кухню вошла Белоснежка Белладонна, подняла аккуратную мордочку, фыркнула, чихнула и, вытянув «костылем» заднюю лапу, принялась сосредоточенно «намывать гостей».
— Ага! Теперь вас осталось только отжать, — сообщила двум своим кастрюлькам Даша. — Жижу из тебя добавить в напиток. Выжимки из тебя присыпать, перемешать, добавить черного перца и завязать в узелок вместе с именем присушенного. Или присушаемого? Тю, — беспечно засмеялась она, — а как Сани зовут? Александр или Алексей?
— Может, и Елисей. — Катерина сгребла книгу со стола и переместилась с нею на подоконник.
— Самое смешное, что, может быть, вообще Вася, — весело хохотнула Чуб. — Мало ли кто себе какой псевдоним берет… Ладно, напишу Саша. Если одна Присуха не сработает, я его второй добью!
Даша коряво нацарапала предполагаемое имя на клочке бумаги и старательно отжала бурую массу.
— М-да… — Катя закусила губу. — Оказалось, отыскать удобоваримое победное зелье было ничуть не легче любовного. Бычье сердце, — пробормотала она себе под нос. — Это еще куда ни шло…
— Нашла что-то интересное? — бросила Чуб через плечо. Она осторожно влила три столовые ложки Присухи в принесенную Катей бутылку колы и самодовольно полюбовалась результатом.
— Просто…
Лучший способ солгать — сказать часть правды. Эту истину Катя усвоила еще с детства!
— …у меня сегодня боксерский поединок. Думаю, не приготовить ли победное зелье. Почему бы, собственно, и нет?
— Боксерский! — пришла в восторг Даша. — Где?
— В частном клубе. Такая жизнь напряженная, нужно же как-то стресс снимать…
— Вот кру-у-уто! И правильно! — активно закивала Чуб, окончательно признав в Кате «своего брата». — Это Мася у нас, книжная душа, сразу на дыбы встала: незя да незя! А я считаю: раз пошла такая жара, нужно пользоваться по полной программе!
Кот вдруг скакнул со шкафа на подоконник, взволнованно ткнулся мордой в Катин нос и, замурчав, словно карликовый трактор, начал преданно тереться шеей о ее руку.
— Ты смотри, — поразилась Чуб. — А вчера только орал на нас, как проклятый.
— Нагулялся за сутки. Теперь жрать хочет, — саркастично хмыкнула Катерина. — Я им корма купила. Ты хоть кастрированный, а, зверь?
Кот оскорбленно посмотрел на нее.
— Если нет, скоро здесь будет целая котоферма.
— С коллегами по работе — никогда! — с достоинством объявил ей Бегемот. — Что, мне в форточку прогуляться трудно, хозяйка?
— Бабник! — по-женски презрительно фыркнула Белладонна и, вытянув заднюю правую лапу под самый нос, элегантно ее лизнула.
Кот, оттолкнувшись задними лапами, прыжком перенесся на холодильник и с силой толкнул носом дверь.
— В морозилке, — промурчал он, глядя на Катерину. — Кылына всегда брала два сердца.
— Если в рецепте написано одно, значит, надо класть одно, — заспорила с ним Даша Чуб.
— Кто ты такая! Да ты мне в котятки годишься! — немедленно разозлился кот. — Вы ведь дадите мне лизнуть, пр-р-равда, хозяйка? — Прыгнув под ноги Кате, котяра демонстративно потерся о ее колено.
— Эх, ты, — снисходительно сказала та, — кто корм купил, тот тебе и хозяйка.
— Помните, — внезапно сказала Белладонна, — действие длится только тринадцать часов.
— С чего это вдруг? — поспешно заглянула в книгу Даша. — Тут такого нигде не написано!
— Вы не настоящие, — умудренно промурчала Белладонна, — вы беспородные ведьмы, с улицы. А первый раз всегда — не больше тринадцати.
— Это дискриминация! — зычно возмутилась Даша. — Что ж это получается, а? Как сидеть каждую ночь на горе — так настоящие, а как для дела или поразвлечься — так рылом не вышли. Несправедливо!
Белладонна презрительно почесалась.
— Bay! Катя! Телефон! — взвизгнула Чуб и, споткнувшись о табурет, понеслась в комнату.
Дображанская вынула из холодильника аккуратно завернутые в полиэтилен сердца и бросила их размораживаться в раковину.
— Че-че? Че-то плохо слышно? Че? Где? Из автомата? — донесся до нее заполошный Дашин крик. — Ты че, совсем того? Не суйся туда без меня, слышишь! А че, я через пять минут буду! Через пять! Выходной — улицы пустые. И пони мой у тебя в подъезде прикован. Все! Жди! Чао!