— На то ваша воля, моя Яшная пани.
— Моя. Моя! — Катя вдруг истерично заржала, ударившись лбом о руль и издав неприличный гудок. — Как только они узнают, где работает ее «сволочь-папа», они похоронят этот висяк во веки веков. Он свою сволочь-дочь уже год по притонам ищет. Пусть! Пусть теперь знает, кого воспитал! Он мне еще не верил! А если таксист вспомнит меня…
— О, моя Яшная пани, — завел любимую пластинку подлиза Черт, — когда вы доштигнете иштинной влашти, вше это…
— А когда я достигну ее?
Катя стремительно оглянулась.
— Ланьше, чем вы думаете, — сладострастно сказал Черт.
Обе Дашины ноги и впрямь вернулись очень быстро. Руки сжимали два обширных пластиковых кулька, а на ее пухлоносом и пухлогубом лице была выписана крайняя степень самодовольства.
— Ну че, нашла? — Чуб азартно швырнула пакеты на диван. Маша Ковалева сидела на полу круглой комнаты и заторможенно взирала на ключ в своих руках — так, словно перед ней были так и не найденная чаша Грааля, так и не изобретенные философский камень, эликсир молодости, вечный двигатель и утерянная голова Владимира Великого, вдруг разом найденные ею в одном сундуке.
— Нашла, я спрашиваю? — прикрикнула Чуб. — Что, этот?
— Я нашла ключ от Андреевского спуска, 13, — зачарованно выговорила Ковалева, не отрывая глаз от чудесного ключа.
— А кто там жил?
— Булгаков, — в устах Маши это прозвучало как «Господь Бог». — Живой Булгаков, представляешь?! Неужели можно увидеть живого Булгакова?!
— А остальные ключи? — несказанно возмутилась Чуб. — Мы о чем с тобой договаривались? На хрена нам Булгаков? Нам нужен Прахов и Васнецов!
— Прахова нет, — отчужденно сказала Маша, — я все брелоки просмотрела. Есть только Трехсвятительская, 10, где жил Врубель.
— Который Катин портрет рисовал? — уточнила Даша. — Ладно, — смилостивилась она. — Врубель так Врубель! — Кажется, афера увлекала ее сама по себе, безотносительно к ее результату.
— Нет, — не то восторженно, не то моляще сказала Маша своему ключу. — Это невозможно. Это было бы слишком хорошо. Так не бывает! Не выйдет.
— А не выйдет, так хоть приколемся! Ты лучше посмотри, че я нашла! В музее «Одной улицы» взяла! На нашем чертовом спуске.
— На нашем Андреевском? — студентка наконец оторвала взгляд от ключа и недоверчиво воззрилась на Землепотрясную Дашу.
Машу удивило не столько то, что Чуб уже благополучно присвоила себе 750 метров Андреевского спуска, сколько убийственный факт: служители уважаемого музея отдали драгоценные экспонаты сомнительной девушке в платье из национального флага!
— И тебе вот так их дали?!
— Не так, а под залог. Спасибо, Катя нам деньги оставила… Я сказала, что мне нужно натуральное ретро для клипа певицы Вики. — Чуб бесцеремонно вытряхнула кульки.
— И тебе поверили? — не поверила Маша.
— А почему нет? — пожала плечами Чуб. — Я ведь раньше работала у нее директором. Мы в этом музее ей фотосессию снимали.
— Директором? Ты же сама певица?
— И директор, и певица, на все руки мастерица, — лихо пропела Даша Чуб. — Ой, кем я только не работала! И у Вики, и журналисткой в газете, и… Ладно, лучше тебе и не знать. Меряй давай! — Она торжественно встряхнула длинным платьем из слежавшегося черного шелка. — Это тебе, я в него не влезу. А вот еще и туфельки к нему. Прикольные, правда?
Маша оцепенело вытаращилась на платье и пошевелила обомлевшими губами.
— Но оно не подходит, — трагически заявила она.
— Это почему? — удивилась Чуб.
— Оно без турнюра!
— Без че?
— Турнюр — это такая большая попа! — как могла, объяснила ей та. — Ткань собиралась в складки, и сзади было возвышение. А это платье носили в начале века.
— Но мне сказали: оно дореволюционное! — защитила свое приобретение Чуб.
— А что, до революции мода, по-твоему, ни разу не менялась? — вспылила будущая историчка. — И туфли в 1880-м носили другие — не с круглыми носами, а с вытянутыми!
— А у меня еще вот че есть, — занервничала Даша.
Она угодливо развернула новую тряпку, и перед Машей предстал черный балахон.
— Костюм монашки. И к нему еще шапочка! — похвасталась Землепотрясная. — Или монашки тоже за модой следили?
— Монашки не следили, — помрачнела Маша еще больше. — Только как монашка к художнику придет? Я все продумала! Я думала, что одна из нас придет заказывать свой портрет, а вторая принесет шляпную картонку от модистки. Картонка ж есть… А Васнецов жил в Киеве с женой, она могла заказать шляпу.
— Монашка со шляпной картонкой кажется мне неубедительной! — забеспокоилась Даша.
— Богатая заказчица без турнюра — тоже! — отрезала Маша. — А тем более без шляпы. Без шляп тогда ходили только проститутки!
— Есть платочек, — оправдалась добытчица, выуживая из кулька черную шаль из нитяных кружев. — Он с твоим платьем на манекене висел… И вообще, — разозлилась она, — другой женской одежды в музее все равно не было! Только поповские рясы и мужские костюмы. В конце концов, можем никуда и не идти. Не больно надо!
— Ладно…
Маша надменно надула щеки. Демонстративно вытянув шнурок из кроссовки, повесила на него священный ключ от булгаковского дома, а шнур — на шею. Затем отошла от Даши на два шага и, хмуро обозрев землепотрясную подругу с головы до пят, изрекла с непререкаемым профессорским видом:
— Запомни! А лучше — запиши. Не говори «хреново» — говори «скверно». Не говори «прикол» — говори «пассаж». Не говори «типа» — говори «вроде», «наподобие» или «чисто как у него». И ни в коем случае не говори «вау» и «землепотрясно» — только «Господи, прости нас грешных!».
— А если «вау» в хорошем смысле? — серьезно уточнила Чуб.
— Тогда: «Господи, спасибо тебе!»
— О'кей.
— Не «о'кей», а «всецело с вами согласна».
— Ясно, — нетерпеливо закивала согласная. — А в промежутках-то что говорить?
— Скажи Виктору Михайловичу Васнецову, — начала придумывать на ходу студентка исторического, что ты из женского Флоровского монастыря на Подоле.
— Монашка?
— Нет, лучше послушница.
— А какая разница?
— Монахиня уже приняла постриг, — терпеливо разъяснила ей Ковалева. — А послушница может уйти в любое время… Скажи, что у тебя сызмальства дар к рисованию и твоя заветная мечта — стены в Божьем храме расписывать. Но мать-настоятельница тебя на это дело не благословляет и такого послушания не дает. Считает, что это гордыня и не женское дело. Вот ты и хочешь монастырь покинуть, и пришла умолять его, чтобы он порекомендовал тебя в рисовальную школу Николая Мурашко.
— Bay! — восхищенно закачала косами Чуб.
Маша оценивающе сощурила правый глаз, примеряя подругу к только что придуманной ею пуританской истории.
— Перекрестись, — с сомнением попросила она.
— Креститься я умею, у меня мама в церковь ходит! — Даша гордо продемонстрировала обретенный навык.
— Синяк — ниче… Скажешь: мать-настоятельница во гнев вошла, оттого что ты перечить ей осмелилась, и ответствовала, мол, любой человеческий дар — Божий, и погибель его Богу не угодна. Виктор Михайлович должен тебя понять! Он сам собирался священником стать, но бросил семинарию на последнем курсе и поступил в Академию художеств.
— Нуда?!
— Не «ну да», а «неужто». Косметику смыть!
— Ясный перец… — вздохнула Чуб.
— Не «ясный перец», а «всецело с вами согласна», в крайнем случае — «само собой разумеется». Серьгу из носа вон! Ногти остричь!
Даша с жалостью обозрела остатки роскоши на левой руке и молча вздохнула второй раз.
— Опусти глаза. Ты должна все время смотреть вниз. Черницы по сторонам не зыркают и почти никогда не смотрят в лицо собеседнику. То есть на то они и послушницы, что всем своим видом демонстрируют послушание.
Чуб громко и возмущенно зевнула и послушно уставилась на носки своих ботинок.
— А зевнешь — тут же перекрести рот, чтобы нечистый в душу не залетел. Нет! Не подымай глаза! Привыкай! Кивай и соглашайся. Уже лучше! — смилостивилась суровая наставница.
— А если он, прости Господи, попросит меня что-то нарисовать? — с неподдельным испугом представила Даша, старательно любуясь досками паркета.
— Так нарисуешь.
— Что?! — взмолилась к паркету Чуб. — Палка, палка, огуречик? И че он мне после этого скажет?
— А скажет что-то не то, плачь, падай в обморок, — короче, тяни время! — неожиданно твердо приказала Маша Ковалева. — Ведь непонятно — что и от кого мы должны услышать. Значит, наша задача — услышать как можно больше. И запиши на бумажке, а то забудешь: «Именем Отца моего велю: дай то, что мне должно знать».
— А ты не боишься, — неуверенно почесала нос Даша Чуб, — что наш Отец… ну, в общем, не наш Бог?
Из дневника N
Есть еще поповский Дьявол, рогатый, хвостатый и беспятый… Но он скучен и давно не тянет на поп-звезду. Дьявол попов — грязный, вонючий и зацикленный старикашка, слишком примитивный в своей злобе. Вышедший в тираж и доживающий свой век в церковной богадельне для престарелых.
Но если бы вы удосужились пролистнуть пару книг, вы бы знали, кому молиться!
Читайте книги, господа идиоты, просто иногда читайте книги, и тогда вы узнаете, что перевернутый крест символизирует вовсе не Сатану…
Вы просто забыли, кого окрестили Дяволом тысячу лет назад!
Глава восемнадцатая,в которой Маша встречается с Мефистофелем
Зрелище было более чем необыкновенное: на фоне примитивных холмов Кирилловского за моей спиной стоял белокурый, почти белый блондин, молодой, с очень характерной головой, маленькие усики тоже почти белые. Невысокого роста, очень пропорционального сложения, одет… вот это-то в то время и могло меня более всего поразить… весь в черный бархатный костюм, в чулках, коротких панталонах и штиблетах. В общем, это был молодой венецианец с картины Тинторетто или Тициана.