— Ты все врешь! — страстно ударила воздух рукой Маша.
— Ты это точно знаешь? — недоверчиво сощурилась Чуб.
— А то! — угрюмо буркнул он. — Это здесь, в городе, людей много, а там, под землей, только они да мы. А что, подружка твоя не рассказывала, как они черные мессы в подземельях служат? А про оргии с девками? На него же бабы гроздьями вешались, на все согласны были…
— Это неправда!
— Да парень твой был — конченый! — взъерепенился Алекс. — Это все знают! Он — сумасшедший! Вечно по лезвию ходил, в такие пещеры, куда ни один нормальный не сунется, потому что чихнешь, и кранты! И еще трындел, что он потомок Мазепы. Че, нормальный человек такое скажет?
— Это не он говорил… — Маша осела.
— У них один отец! — воскликнула Даша.
Она взбудораженно потянула забытую барсетку Мира и свирепо высыпала ее содержимое на диван. Ручка, деньги, презервативы, тетрадь, записная книжка, зажигалка и старый Машин знакомый — смятый носовой платок — кубарем полетели в одну нелепую кучу.
Чуб взяла черную кожаную тетрадь и открыла ее посередине.
— Маша, это же твой почерк? — удивилась она. Подруга молча приняла из ее рук родную бумажку, исписанную ровными и аккуратными бисерными буквами.
5 билет. Истор. Лавры.
Пять предложений, лаконично повествующих о дореволюционных сатанинских обрядах киевлян, осквернявших в угоду нечистому первый монастырь Руси, были обведены, криво и жирно. А на полях стояли четыре размашистых и поспешных восклицательных знака.
— Даша, — смущенно выговорил Алекс, — там милиция вас ждет. Для протокола. А потом, может, пройдем проветримся?
— Нет, — отрезала Чуб, не глядя.
— Может, я могу тебе чем-то помочь? — попросил присушенный жалко, и в его голосе послышался уже знакомый Даше мучительный страх.
«На седьмом часу наступает кризис… А до тринадцатого возможен летальный исход!»
— Стоп, Алекс, — приказала она. — Быстро пообещай мне, что не будешь кончать с собой!
— Хорошо… — удивился тот.
— Знай, я жить без тебя не смогу! — щедро соврала Землепотрясная. — Я же в тебя сто лет влюблена! Только молчала. Ты ж с Заядлой был…
— Это правда?! — обалдел влюбленный.
— Да. Дай мне свой мобильник… Да не номер, трубку, дурной, — мой забрали! И если хочешь, чтобы у нас с тобой что-то было, немедленно возвращайся в клуб! Мне еще не хватало, чтобы тебя уволили! Слушай: их член, Екатерина Дображанская сбила пешехода. И ты поехал сюда, чтобы доказать, что она не виновата. Ты заботился о чести клуба! Понял? А ментам скажи, мы не можем говорить! Мы в трансе! Мы в полном осадке! И ничего уже не понимаем. Мы просто сидим, обколотые, и хренеем, и еще неизвестно, когда оклемаемся!
Глава двадцать третья,в которой нам грозят Апокалипсисом
Огненный змей обыкновенно летает по воздуху… Но очутившись в горнице, он мгновенно превращается в доброго молодца красоты несказанной. Девушка, которая удостоилась такого посетителя, влюбляется в него без ума и памяти и весьма быстро чахнет и умирает.
Он — существует! Дьявол существует!
А я — брат сумасшедшего! Я — сумасшедший, вообразивший, что сможет объяснить своим умом мироздание. Я — тот самый лох, который, воображая себе бог знает что, на поверку лишь умолял Отца лжи обмануть меня. И он обманул. Потому что самая опасная ложь Дьявола состоит в том, что его не существует.
Но он — есть.
И я знаю его в лицо. Он один в трех лицах, и он — обман. Он помогал мне и… обернул мое золото в черепки!
Сначала Кылына. Лучше бы она сказала правду: нужна третья. Она боялась умереть и умерла все равно. Потом Рита и эта херня с запиской… Потом брат.
Я мог убить родного брата! Я чуть не убил его. Я убил бы его, даже если бы знал уже тогда: это мой брат. Но теперь я знаю, почему он не пришел. Он почувствовал опасность. Он ближе к природе, чем я, он оказался мудрее и сильнее. Даже Рита не смогла его совратить. Но если бы мог, я убил бы его и не мучался его убийством, потому что он — выбрак природы.
Но оказалось, выбрак — не он, а я. Потому что я не могу убить ее. Не могу даже причинить ей боль. Я — сумасшедший, который исписал теориями весь дневник, а сам… Я должен сделать это! Это необходимо! Я у цели… Но мне кажется, что внутри меня сидит зверь, который рвет на части мои кишки. Кто придумал ее?! Точно не Бог. Он звал на жертву, не ради любви к женщине. Любовь к женщине — гримасничающая обезьяна, кошмарная пародия на его любовь.
И самое ужасное, что этой любви нет. Она такой же фантом, как и Дьявол…
Но Дьявол есть. Именно потому, что нет любви! Я задыхаюсь… Я знаю, кто она! Я должен. Но мне проще…
— …умереть самому, — тихо окончила Маша.
Она отложила дневник и огляделась невидящими глазами.
— А ты знаешь, что сегодня конец света? — буднично спросила Даша Чуб.
— Что? — поледенела Маша Ковалева.
— Ну, дьявол восстанет из ада…
— Сегодня? Откуда ты знаешь? — вздрогнула она.
— Так в программке написано… Сегодня в 21.10 «Конец света» со Шварценеггером. Я давно хотела посмотреть. Говорят, жуткая херня! Жаль, опять не увижу…
Чуб, в новых ажурных трусах, сидела на полу у телевизора, держа перед носом телевизионную программу. Одежда из «Сафо» — длинная разноцветная юбка и красная блуза — была аккуратно разложена на кресле. Неподалеку от него валялись два кастрированных велосипеда и одна метла с двумя новенькими велосипедными седлами. Умиротворенная Изида Пуфик заигрывала с голой ступней хозяйки, лениво ловя лапой Дашины подвижные пальцы. Бегемот расположился на своем коронном месте… Издали казалось, будто он сидит прямо на коленях голубой «византийки».
— А ты че, уже дочитала? — подалась к Маше Чуб. — Ну и че он там понаписывал?
— Это он, — посуровела чтица. — А ведь я должна была догадаться. Помнишь, Мир сказал, что Женя и Лида назначили Рите встречу у Кирилловской церкви, потому что видели утром репортаж про аварию? И там впервые говорилось про диггеров…
— Ну?
— Я ведь тоже видела его в то утро, — бесцветно проговорила она. — И ни слова про диггеров в нем не было.
— Ты мне лучше вот что скажи, — нахохлила губы Чуб, недоуменно обсасывая за щекой собственный прокол. — На хрена он записку оставил? Зачем нужно было самому на себя наводить? Если бы не записка, я бы никогда ему не поверила!
— Он не оставил, — грустно постучала Маша пальцем по странице. — Он забыл о ней. Просто забыл. Он же не профессиональный убийца. Он убивал в первый раз…
— Зачем вообще писал?
— Он не писал, — индифферентно сказала Ковалева. — И не врал. Почти. Рита была самой яркой, самой активной из трех. Мир всегда ее выделял. Да и сама она выделялась. А Женя и Лида ревновали. Ведь когда дело упирается в парня, подруги кончаются, — вздохнула она. — В тот день Рита опять просилась с ним в пещеры, и Мир сказал ее подружкам… — Маша приблизила тетрадь к лицу и бесстрастно зачла с листа: «Она думает, все в жизни можно на абордаж взять грудью третьего размера. Иногда тошно смотреть, что она из себя строит. Не будь я джентльменом, назначил бы ей сегодня встречу под церковью у психушки. Да так, чтобы проторчала там до темноты. И не пришел бы… Потому что достала уже! Сто раз ей „нет“ говорил, а она все нависает». Он наверняка сказал, — пояснила она. — Он знал, Лида постоянно розыгрыши устраивает и почерк подделывать умеет. А еще они были первыми, кто мог заподозрить его в убийстве Риты. И он заранее сделал из противников союзников. Более того, сделал их виновными в ее смерти. И даже проколовшись с запиской, извлек из этого максимальную пользу… Он был умный.
— Да, не дурак. Во-первых, нас убедил, во-вторых, алиби получил, — загнула два пальца Чуб. — А прижали бы, на крайняк сдал бы двух этих дур, вместе с их приколом. Просто пока алиби было ему выгоднее, чем их признание… Но вот как он мог знать, что они точно ее напишут?
— Мог, — поджала губы Маша. — От Риты. Они встретились у Кирилловской еще днем, и она наверняка показала ему записку. И смеялась над ними. Потому что параллельно Мир назначил ей свидание сам.
— Втихаря?
— Втайне, — подтвердила Маша. — И в свою очередь попросил ее в шутку позвать на свидание сумасшедшего Митю. Представляешь, какая черная шутка: одна жертва приглашает на свидание другую?
— Митя — жертва? — поразилась Даша.
— Да. Дядя Коля действительно был случайным. Митя — вот кто должен был стать жертвой на следующий день. Мир мог бы убить родного брата.
Она вдруг поймала себя на том, что говорит словно о другом — абстрактном и незнакомом ей человеке. Мир, которого она знала, — Мир влюбленный; Мир, пробиравшийся с ней по темным и опасным Кирилловским пещерам; Мир, так страшно погибший по ее вине, выдернув ее из-под Катиных колес, — не имел и не мог иметь отношения к этому кошмару!
— Но в больнице началась паника, Митя сбежал. Он был в церкви. И видел мертвую девушку. И испачкался ее кровью…
— А потому испугался и не пришел!
— Я думаю, дело в ином, — кисло предположила Ковалева. — Увидев своего любимца в крови, его врач так испугался, что тот мог совершить убийство, что на следующую ночь запер его. Практикантка этого не знала, она ж не дежурила… А когда наутро нашли новый труп, Снуровский понял: Митя ни при чем. Потому и сказал нам: «Я могу поручиться за него головой — он не выходил из больничного корпуса». А Митя искренне страдал, убежденный: прекрасная девушка умерла оттого, что он «ее не любил», «был плохим» и не пришел на свидание. Он же сумасшедший, и факт, что ее убили на день раньше, не играл для него особой роли.
— Хорошо, — удовлетворенно почесала нос Даша. — А как Мир узнал про «страшный обряд»?
— От Кылыны… — подавленно признала Маша. — Он знал ее. Быть может, пришел к ней, как и мы. А потом прочитал мои шпаргалки и даже скорректировал обряд от себя, добавив к нему осквернение Лавры. Хоть я и не понимаю, зачем Кылына рассказала ему это? И почему, если уж рассказала, умолчала про третью жертву?