Выпустив добычу изо рта, Белладонна вдруг осатанело зарычала, распушив вставший карандашом хвост, в два прыжка перенеслась на каминную полку и с ходу заехала по бандитской морде Бегемота возмущенной когтистой лапой. В секунду кошка и кот сплелись в стремительный черно-белый клубок. Клубок свалился с полки на пол, распался, зашипел и сцепился снова.
Маша испуганно забегала вокруг, страшась сунуть руку в рычащий и царапающийся кошачий тайфун. Чуб, сбросив с колен оставшуюся совершенно безучастной Изиду Пуф, метнулась к столу, где стояла третья, не использованная никем Машина бутылка кока-колы.
Но пригодилась и она. Разогревшаяся за день коричневая вода с шипением вырвалась из горлышка, забрызгивая все вокруг, и Чуб брезгливо направила на дерущихся зверей липкий и неконтролированный поток пористой пены.
Бегемот тут же отпрыгнул, презрительно отряхнулся всем телом и, зло огрызнувшись желтыми клыками, понесся на балкон. Похожая на мокрую курицу Белладонна зафыркала, недовольно и безуспешно лизнула опавший желтый бок, но внезапно выгнула треугольником спину и истерично завыла, глядя поверх камина и прижимая уши.
Пуфик прыгнула на спинку кресла и, трусливо пригибаясь, вытянула испуганную шею в сторону голубой «византийки».
— Боже, смотри, фреска! — вскрикнула Маша.
— Ну, фреска. Она всегда тут висела… — начала Даша. Но не договорила.
Теперь, когда каминная полка была пуста, Чуб увидела: перекладина весов в руках полустертой дамы стоит практически перпендикулярно, и их нижняя чаша упирается в край картины.
— Что это значит? — ожесточенно вцепилась в свой нос она.
— Она обрела власть! — глухо зашипела Белладонна.
— Она? — ткнула Даша пальцем в голубую «византийку».
— Та, что была с вами! Третья! Сила в ней!!!
— Сила? — потерянно повторила за ней Даша. — В Кате? Мама, она же сорвала змею… — поняла она. — И ей сразу начали сниться эти сны! И Бегемот ее слушается. И Черт! Видите, видите?! — запрыгала Чуб. — Я сколько ни чертыхаюсь — ни черта. И дом! Помните про рухнувших конкурентов? Про «разрушу тюрьму собственными руками»? Сегодня рухнул дом на Оболони! Ян не зря намекал. Это она! И Мира она не случайно сбила! Она чувствовала, кто он. Она обрела настоящую власть! Она действительно стала настоящей Киевицей!
— Но нужно как-то найти ее, предупредить, — заволновалась Маша.
— Поздно. Она не станет вас слушать! — сверкнула глазами Белладонна.
— А Дьявол? Змей? — бледно спросила студентка.
— Он будет с ней. А она с ним…
— И что это значит? — дернулась Даша.
— Это значит, — вымолвила Белладонна, тщательно выговаривая каждый слог, — что сегодня ночью погибнет Город!
— Наш? — глупо переспросила Маша.
— И мы? — глупо уточнила Даша.
Кошка вернулась к принесенному ею растению и неприязненно тряхнула сначала передней, потом задней лапой, что на кошачьем языке жестов означало крайнюю степень пренебрежения.
— Это кочерыжник, — муркнула она. — Я нашла вам. Но поздно.
— КОЧЕРЫЖНИК? Это?! — Даша, склонившись над неприглядным зеленым цветком, сощурилась так, будто стала вдруг безнадежно слепой и близорукой. — Это цветок папоротника?! Настоящий? Но он цветет только в полночь! Одну секунду! А сейчас…
— Чушь! — фыркнула кошка. — Папоротник — не будильник! Он цветет, когда дозреет… А завязывается в дни солнцестояния.
— Но солнцестояние — сегодня, на Купалу! Так написано в книге! — опровергла Даша.
А Маша бросилась к перелистному календарю на бюро доказать неграмотной кошке их правоту с цифрами в руках.
— «6 июля. Заход солнца 21.10. Долгота дня 16.15», — прочитала она и поразилась, перейдя на предыдущие страницы: — Слушай, и впрямь не сегодня! Самые длинные дни в июне! 21-го и 22-го долгота 16.27. Может, со стилями напутали… Или у наших предков не было секундомера, и они определили приблизительно. Немного ошиблись.
— И за тысячу лет никто не додумался их поправить? — застонала Землепотрясная. — Черт, никому верить нельзя! Никогда не поймешь, где у вас сказка, а где история. Все твои историки — лохи! И ты тоже! Это у вас называется наука!
— Сжуйте кочерыжник, — угрюмо предложила Белладонна. — Только это вам не поможет.
Пуфик жалобно замяукала, прижимаясь к Дашиным ногам.
— Вот тебе и конец света в 21.10! — заплакала в унисон с ней Даша. — Одна радость, я его таки увижу! Только я — не Арнольд Шварценеггер. А Дьявол — не Робин Танни…
— Чтобы победить его, нужно быть настоящим богатырем. Муромцем, — печально закончила Маша, мысленно оплакивая свою погибель в расцвете лет.
— Че-че? — Чуб чудовищно скривилась, судорожно схватилась за нос и, сделав безумный круг глазами, подорвалась с места: — Не хнычь, Пуфик, мамочка всех спасет! Собирайся, Масяня! Быстрей! Да бумажки, бумажки свои не забудь! Ту, про воскрешение из праха…
— Зачем? — остолбенела Маша и вдруг потрясенно поняла невероятное Дашино намерение. — Ты хочешь воскресить Илью?! О боже! Нет!
— Да! — отчаянно сказала Чуб. — Я задницей чувствую — все получится! Раз уж мы в прошлое вошли… Доверься мне! Да и что нам еще остается?! Тут либо пан, либо пропал! — Даша остервенело схватилась за метлу с двумя седлами.
И Маше не оставалось ничего, кроме как довериться Дашиной заднице.
Проезжая парадный вход Свято-Печерской лавры, на воротах которого еще сегодня утром нашли мертвого Николая Петровича, Маша испытала мгновенный приступ тупой боли.
Ворота исчезли за поворотом, но в поджелудочной остался неприятный, несформулированный осадок — ощущение какой-то затаенной неправильности происходящего, рожденной, впрочем, вполне возможно, неистребимой горечью разжеванного и кое-как проглоченного кочерыжника, потребляя который Маша чувствовала себя полной идиоткой.
Мопед притормозил у ворот в ближние пещеры. Наездницы спешились. Даша поспешно, Маша раздражающе медленно.
— Где Илья лежит? — деловито вопросила Чуб, опираясь на метлу. — Ты знаешь?
— Нельзя идти в Лавру с метлой, — глядя на нее исподлобья, ответила Маша.
— А что, я ее здесь брошу? Сопрут же!
— Нельзя. Это Лавра!
И в ту же секунду несформулированная и горькая неправильность стала осознанной и оттого еще более неприятной.
Нельзя прибивать людей на Святую Браму! Нельзя идти с ведьмацкой метлой на Святую землю! Нельзя воскрешать колдовскими заклятиями мощи преподобного…
Нельзя — и все!
Плохо. Пусть даже погибнет Город!
— Идем! Не тормози.
Не дожидаясь ее, Даша зашагала в сторону ворот бодрой пружинистой походкой.
«Мама, что мне делать? Что мне делать, мама? — невменяемо прошептала про себя Маша. — Скажите…»
Она инстинктивно отпрыгнула в сторону, закричав.
Поравнявшись с белыми воротами, Чуб вдруг отшатнулась назад, точно ошпаренная кипятком, с криком хватаясь за лоб обеими руками.
Метла со стуком упала на асфальт.
Даша выла, наклонив голову:
— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
— Что? Что? — бросилась к ней напарница, пытаясь заглянуть той в лицо.
— Жжет! Обожгло… — промычала та, болезненно картавя. Она слегка раздвинула ладони, и в образовавшейся щели Маша увидела красно-розовую полоску ее лба.
Лоб был обожжен! Обварен!
Отмечен каленым клеймом: ВЕДЬМА!
«Нет!»
Страшась поверить, Маша истерично посмотрела на убегающую вниз дорогу в пещеры, доступную и открытую всем желающим, пытаясь разглядеть там невидимую и непреодолимую преграду, поставленную для них одних.
Помедлив, она двинулась туда, выставив руку и с испуганным указательным пальцем.
— Стой! — горько гаркнула Чуб. — Не надо! Третье правило дедушки помнишь? У моего дедушки, в книжке? Ведьма не может войти в церковь!
— Но мы не ведьмы, мы — Киевицы… — потерянно пробубнила Ковалева.
— Нет, Маша, ведьмы, — жалобно проскулила Даша, по-прежнему упираясь в ладони лбом. — Все. Нам туда путь заказан.
— «Мой Город — не подарок вам, а проклятье! Вы умрете прежде, чем рябая станет любой, а боль сгорит в огне, ибо ваше спасение лежит там, куда вам нет возврата…» — вспомнила Маша слово в слово.
И неприятный осадок поднялся и затопил нутро по самую грудь.
Они были — плохими. Плохими и все, чего бы они там себе ни придумывали! И быть плохими было очень неприятно…
— «Ибо тот, кто стоит между тьмой и светом, не может принадлежать ни свету, ни тьме», — окончила Ковалева.
— М-да, — подвела печальный итог Чуб. Она неуверенно отпустила свой лоб и даже попыталась его нахмурить, но тут же болезненно ойкнула: — Больно! Что у меня там?
— Весь покраснел. — Маша сняла рюкзак и, подпирая его коленом, выудила из рюкзачных недр маленькое зеркальце.
Чуб мрачно оглядела свое опаленное чело, чувствуя себя не столько прокаженной, сколько подломленной неопровержимым крахом своего прекрасного плана. Поскольку была из тех, кто, умирая, думает вовсе не о своих страшных грехах, а лишь о том, как бы извернуться и не умереть.
— А ты говорила, все получится, — зачем-то, видимо от безысходности, упрекнула ее Маша.
Студентка порывисто вырвала из кармана заготовленную шпаргалку с заклятьем и отчаянно скомкала ее в кулаке, ища затравленными глазами урну.
— Знаешь, я часто путаю предчувствия своей задницы с жаждой приключений на свою задницу, — покаянно признала Землепотрясная. — А кроме того, моя задница — неисправимая оптимистка. Так здорово все придумалось… Вот Муромец, вот заклятье. Все совпало! — Она аккуратно потрогала голову, пострадавшую вследствие неоправданного оптимизма противоположной части тела, и резко, нетерпеливо махнула рукой, прерывая саму себя. — Стой, стой, стой! — вцепившись в Машин кулак, Чуб принялась нервно выковыривать из него наказанную шпору. — Посмотри, там было еще что-то? Про «зрительный образ». Можно воскресить человека по зрительному образу! То есть по фотографии!
— Только Илья Муромец забыл сняться на «Кодак»… — скорбно скривилась Ковалева.
— Картина, ты не понимаешь, картина! — закричала Чуб, разом забывая про красную и болезненную