— Это оно? — просипела Даша. — На тринадцать часов?
— Нет… — просительно прошелестела Маша, едва ворочая губами. Она просила о чуде! Ведь первый раз уже был… И опустив голову, Маша со страхом заглянула в лицо Кати.
Лицо поднялось и взглянуло на нее с сильным, требовательным, напряженным вопросом — неприятным, но живым! Абсолютно живым, искупающим любую неприязнь!
— Катя… — расплылась в слезливо-счастливой улыбке Маша. — Катя! Как ты себя чувствуе…
И тут Катя забилась в длинном истерическом смехе, вырвав руки из Машиных встревоженных рук и зажмурив безумные глаза. Приоткрыла их и загоготала снова на их озадаченные, перевернутые физиономии.
— Черт! — шало крикнула она.
— Что пликашете, хошяйка? — Сгусток темноты мгновенно вынырнул из темного угла церкви.
— Скамейка!
Черт молниеносно опустился на четвереньки, вогнув спину и приподняв услужливую заднюю точку. Продолжая смеяться, хватаясь за стены, Катя с трудом поднялась с каменного пола и с самым естественным видом умостилась на мохнатую скамью.
— Катя! — обрела, наконец, речь Даша. — Ты выжила!!! Катенька…
— Катя, Катя, Катенька, — насмешливо промурчала Катерина. — До чего же она хороша! Словно сшита на меня, точно по фигуре… — Катины руки самовлюбленно заскользили от груди, по бокам и бедрам, точно расправляя длинное шелковое платье. — Горда, умна, непокорна, красива! Королева! Победительница! — продолжала она, почему-то упрямо говоря о себе в третьем лице.
— Что-то не так… — прошептала Чуб, придвигаясь к Маше. — Ты что-то не так… Она сошла с ума!
— Но с Васнецовым все получилось.
— С кем?
— Потом…
Но Катя услышала их.
— Да, — радостно согласилась она. — Ваша Катя сошла с ума! Как только ты кинулась к ней под колеса. Ты, — повернулась Дображанская к Даше, — помешала ей убить слепую на ринге. Но новая жертва не заставила себя ждать. Такие, как она, всегда ходят в двух шагах от убийства, потому что не могут не побеждать — любой ценой! Сказать ей, что она станет первой, дать попробовать настоящую власть…
Меховая скамейка, молчавшая до сих пор, довольно замычала, качая косматой головой. И Катя поблажливо почесала черного грязнулю за ухом.
— Да, да, хороший мальчик. Не мешай маме…
— Это он! — обозлилась Чуб. — Он тебе нашептал! Из-за него тебя чуть не убили! Он обманул тебя!
— Разве? — подняла веселые брови Катя. — Разве она не стала первой? А кто же тогда Я?!
Катя, с совсем не свойственным ей зазывным кокетством, медленно и нарочито провела языком по верхней губе, игриво надула губы, искоса посмотрела на них проказливо-тягучим, обволакивающим взглядом из-под приспущенных век и резко, как мяч, перебросила его на обведенный кровавой лужей иконостас за их спиной.
И попытавшись поймать ее взгляд, слушательницы вдруг одновременно ринулись туда, оббежав страшную лужу с двух сторон.
— Это портрет жены профессора Прахова. Тот самый?! — вдохновенно раскрыла глаза Даша, не верящая собственным глазам. — Но это — не Катя! Это же Кылына! Только глаза темные…
— Но это он! — вскрикнула Маша, сокрушенная еще сильней. — Это же Демон! Демон Врубеля! Только он — женщина! Врубель написал первого «Демона» с Праховой! Демона и Мадонну! Боже…
— Выходит, Кылына была женой профессора? — совершенно смешалась Чуб, таращась на круглоглазое и большеносое лицо женщины между двумя сдвоенными колоннами, сплетенными мраморным «гордиевым узлом», и безуспешно тщась «разрубить» этот узел.
— Да, я была его женой! Жаль, недолго, — послышался презрительный голос Катерины.
— Во сне?
Даша недоуменно развернулась и увидела, что та стоит, отделенная от них красным ковром из собственной крови, сладко потягиваясь, как громадная и довольная кошка.
— А как ты думаешь, — злорадно пропела она, — почему этой девке снились мои сны?
— Ты? — страшно спросила Маша. — Ты?!
— Я, — усмехнулась Катя, уже не бывшая Катей.
— Кылына! Но это невозможно! Ты умерла!
— Смерти нет, — надменно обронила умершая.
— Да, конечно, — блекло согласилась Ковалева. — Но как? Как?!
— Как только сорвала его глупый оберег…
— Как я не догадалась! — ахнула Чуб, до которой дошла, в конце концов, суть происходящего. — Ведь Белладонна говорила: кот слушается только Кылыну! Но это невозможно!
— Нет, нет, — затрясла головой Маша. — Катя пыталась мне помочь… Днем она была настоящей!
— Но не ночью, — спокойно объяснила ей не Катя. — Не в беспамятстве. И лишь до тех пор, пока была невинной. Стоило ей убить…
— Два бычьих сердца. Передозировка! — жалобно всхлипнула Даша Чуб. — Это Бегемот! И книгу изодрал он…
— …потому что там был твой портрет! — завершила за нее Маша, указывая обличающей рукой в сторону невозможного иконостаса.
— Нет, — улыбнулась ей не Катя, — потому что там не было моего портрета!
— Сатанинская мадонна? — убежденно предположила Ковалева и по ее лицу поняла, что попала в точку.
— Он нашел ее. Нашел мое капище! И попытался меня остановить… Но он всегда недооценивал человека. Видит Бог, — сладко зажмурилась не Катя, — как я люблю людей! Даже вас… Только ради таких, как вы, я и работала в этом убогом «Центрѣ». Какое это счастье смотреть, как ради крохотной выгоды, малюсенькой любви, случайной похоти вы мгновенно отбрасываете всю эту христианскую шелуху и становитесь такими, какими вас сотворила Мать. Он никогда, никогда не изменит вас! Сколько бы он вам ни врал… — с вызовом сообщила она круглому потолку.
— Ты говоришь о Мире? — тихо спросила Маша. — Ты дала ему ключ от церкви? Один из наших ключей.
— Он хотел получить клад, — с удовольствием уточнила женщина. — И он получил бы его, в обмен на то, что хотела я. Двух слепых…
— Ты врешь! Ты обманула его!
— Неужели? — беззлобно ухмыльнулась та. — А разве вы не получили все, зачем пришли ко мне? И ты, и ты, и она… — Не Катя легко ткнула себя пальцем в Катину грудь. — Разве она не избавилась от конкурентов? И разве не полюбил тебя тот, кого любила ты? И не ты ли присушила своего друга, а вместе с ним и парня «этой стервозы»? И разве она не «облезла»?! — Кылына самозабвенно рассмеялась Даше в лицо Катиными губами. — Вы получили все, о чем мечтали! — подвела неоспоримый итог она. — И честно заплатили по счетам. И он заплатил. И его последователи, вопреки его приказу, решившие закончить обряд и убить меня, заплатят за это тоже! Но перед тем они получат то, за что внесли плату!
— Все. Самое страшное позади, — полосатый Олег заговорил первым.
В его словах было опасливое облегчение. И Кока понял, что тот имеет в виду не столько оставленный за плечами «самый страшный» участок подземелья, сколько смерти — смерти, страшные и отупляющие. И самую страшную — последнюю!
— А она была красивая, да? — натужно сказал Олег.
— Да, красивая, — угрюмо процедил сквозь зубы Кока. — Даже жалко… И времени трахнуть не было, — с неподдельной жалостью выдохнул он. — Такая баба пропала…
— А ту, первую, не жаль?
— Да ну, она дура была, — отмахнулся тот. — Визжала, грозила, что ее папа нас найдет. Помнишь? Во дура!
— А ты веришь, веришь, что теперь… — Полосатый скрутил недовольные губы. — В этот клад, короче? — выдавил он.
— Не знаю. А ты?
— И я не знаю, — неудовлетворенно буркнул Олежа.
— Но Мир верил, — сказал Кока. — Серьезно верил. И че его вдруг понесло… Ведь стена уже треснула!
— Это он так сказал.
— Ща сами позырим! Бона!
Впереди обрисовалась черная пасть. Мир называл их зал капищем — дурное слово… Два луча из «звезд» на касках спутников одновременно скрестились и, нырнув в глубину вместе с владельцами касок, заскакали по серой поверхности бетона — стену разрывали глубокие рваные раны трещин.
— Ну надо же! — Кока рванул к стене и принялся гладить ее страстными, недоверчивыми, влюбленными движениями — как бабу. — Это ж бетон, точно, бетон был! Че ж он?..
Стена сладко крошилась под его рукой, впуская его в свои борозды. Бетон медленно осыпался, словно истлевший ракушечник, стоило надавить. И женская податливость неприступной стены принесла ему вдруг глубокое и острое, эротическое счастье.
Полосатый настороженно провел по стенке неверящей ладонью — как ни странно, она не была ни замогильно-холодной, ни сырой — горячей, точно растопленная докрасна деревенская печь.
— А ты не верил! — очумело брякнул Олег. Хотя сказать это должен был вовсе не он, а ему.
— Боже, какая же ты жаркая, а! — Кока восторженно подул на подушечки пальцев, забравшихся слишком глубоко в морщинистые складки.
Его пальцы покраснели. Нет, испачкались чем-то красным…
— Какое тебе «боже»? — едко одернул его Олежа. — Мир бы тебя…
— Дьявол, как горячо!
Кокины руки закопались в стену по самые локти. Он принялся выгребать сыпучее тело, то и дело пританцовывая и громко дуя на ладони. Олег вторил ему, невольно вскрикивая от боли.
— Ну, ну же, он там! — покрикивал он, пришпоривая Коку и себя.
И лишь когда, почти час спустя, плоский живот бетона провалился вовнутрь глубокой неровной ямой, к нему пришло нервное отрезвление.
Здесь и не пахло никаким кладом! Пахло иначе.
Кровью…
Он недоуменно уставился на свои руки, измазанные красновато-бурою крошкой, невидящими, непонимающими глазами, чувствуя, как его распирает неудержимое злобное разочарование.
Копать битый час, как два землекопа! И что? Что за запах, будто и впрямь…
«Звезда во лбу» Олежи вдруг всхрипнула и погасла.
— Ты че? Думаешь, ниче? Да он там, там! — заныл Николай. — Стена же треснула!
— Счас как тресну! Нет, стой, посвети мне тут, чуть правее… — подпрыгнул Олег. — Вот тут, тут свети…
«Беззвездный» мальчик стремительно упал на колени, чтобы поднять с земли какую-то мелкую вещицу.
— Че, че там? — возбужденно застонал Кока.
Фонарь облетел вокруг Олега и оказался справа.
Несколько секунд оба взволнованно рассматривали тусклый кружок металла, мирно лежавший у него на ладони, под косым лучом фонаря — древнюю монетку со стертым рисунком.