Глава двадцать шестая,в которой все горит синим пламенем
«Я наливаю кофе в чашечку из мейсенского фарфора и слушаю звон колоколов Андреевской церкви».
Маша вывалилась на двор, судорожно ловя ртом воздух, и помчалась через клумбу к лужайке у забора.
— Машка, скорей! Че ты там? — Вываливаясь из окон и дверей, за ними полз черный и ватный дым.
— Что со мной? — лепетала Катя. — Где мы? Что здесь? Пожар?
— Как ты догадалась про цепь? — зачем-то спросила Маша, хотя этот вопрос ее уже совершенно не интересовал.
— Ну, я подумала, если она вошла, когда ее сняли, то если наоборот — одеть… Ой, мамочки!
Даша ошалело вытаращила глаза.
Бетонные плиты у входа в церковь принялись подскакивать в воздух, как летающие рыбы. Сделав кульбит в воздухе, одна из них раскололась натрое. Вторая полетела в их сторону… Из-под их ног шел белый пар.
— Все. Им конец, — выдохнула Даша.
— Кому?
— Сатанистам. Они в пещерах.
— Так нужно…
— Поздно.
— Пожарных! — заорала Катя. — Вызвать пожарных! Что это?!
— Огненный Змей… — выговорила Маша дрожащей челюстью.
— Так это что, правда про динозавра? — спросила Чуб, таращась на церковь, чьи белые стены едва просматривались в прорехах черного дыма. — Хочешь сказать, что сейчас оттуда выползет огнедышащий др-рр-рак-к-к-кон?
Ее зубы заело.
Маша инстинктивно отпрянула и остолбенела, а вслед за ней остолбенела и Катя.
Дым сменился красным огнем, огонь жарко обнял белую церковь и, запалив кроны соседних деревьев, в секунду достиг пяти зеленых куполов и полетел в небо длинными и остроконечными, стремительными стрелами пламени. А в дверном проеме появилась сотканная из пожара женская фигура и медленно двинулась к ним.
— Что же вы стоите, почему не убиваете его? — засмеялась Кылына.
— Убить огонь? — всхлипнула Маша. — Как? — Ее спина уперлась в каменную стену.
Женщина с лицом огненного врубелевского Демона шла к ним. Ее стопы поджигали траву…
— К выходу! Прорвемся! — грубо ткнула Чуб Катю в спину. И вонзившись в Машин рукав, потащила ее за собой, — та упрямо волочила за собой меч Добрыни, оказавшийся совершенно бездарным.
Кылына смеялась.
Безудержно.
Бесконечно.
И словно подгоняемый ее смехом, огонь рванул в небо с новой силой и поджег его.
Неба не стало.
Огромный шатер пламени натянулся над ними, как плещущиеся, полощущиеся паруса. Сразу стало нестерпимо жарко, но пот, в миг облепивший их тела, был липко-холодным от страха.
— Вот метла… Да брось ты эту железяку!
— Нет!
Кылына отвернулась от них, широко распахнув пламенные объятия огню.
— Войди в меня, супруг мой! — громогласно простонала она. — Стань мной, и я стану тобой! Силе не нужно тела, как не нужно тела буре! Пожару! Землетрясению… Земля, которую отняли у тебя, сегодня снова станет твоей!
И огонь услышал ее!
Он вздрогнул и бросился к ней, захлестнув собой, — тонкая фигура слилась с исполинским пламенем, пламя взлетело бесконечным столбом, равнодушно оставив обглоданную почерневшую церковь и обугленные деревья. Из больничных корпусов выбегали испуганные люди. Кирилловская гора заорала вдруг одним оглушительным страхом…
Троица застыла за забором — Маша с бесконечным вопросом внутри, Катя, очнувшаяся из небытия в черно-красном аду, и Даша, уже вцепившаяся в драгоценную и подтвердившую свою жизненную важность метлу, — не в силах оторвать взгляд от горящего небосвода, завораживающе страшного, пугающего и прекрасного.
И у них на глазах бесформенное и кажущееся бескрайним, золото-черное клубящееся пламя обрело края и форму. Два титанических крыла. Длинный сияющий хвост. И пять исполинских змеящихся голов…
Огонь-дракон взмахнул гигантскими крыльями и полетел на юго-восток.
— Боже! Я дезодорант забыла! — взвыла Чуб.
И Катя с Машей по-бараньи уставились на нее, пытаясь поверить в реальность этой нелогичной реплики и еще более нелогичного отчаяния в круглых Дашиных глазах.
— С тирлич-травой! — лопнула Даша, глядя на их вытянувшиеся лица. — Все! Мы не взлетим! Он уйдет!
— Дура! — бесстрастно выругалась Ковалева. — Мыло на той же траве. Ты ж им…
— Мылась! Ура! — заорала сиреной Землепотрясная. — Все на метлу! Катя на заднее седло! Маша на раму передо мной! Упустим!
— Не упустим, — с мукой сказала Маша. — Я знаю, куда он полетел. На Старокиевскую гору.
Они летели по горячему воздушному следу, и даже на вышине в двести метров было жарко, словно в трубах гигантской топки. И изгибающийся бесчисленными холмами Киев под ними казался лишь бесконечным извилистым лазом Змея под землей, сохранившимся в ландшафте вечного Города со времен пришедшего сюда Кия.
— Черт… Черт… Черт… — бессмысленно чертыхалась сзади Катя. И ее уносимые ветром слова мнились Маше далекими, как обрывки забытого сна.
— Не черти, счастья не будет! — огрызнулась Чуб, не поворачивая головы. — Вон она!
Но не было им больше счастья.
И не было больше Старокиевской горы. Гора пылала. Гора превратилась в громадный столб огня, поглотивший здание серокаменного музея истории Украины, и трехсотпятидесятилетнюю липу, посаженную Петром Могилой, и фундамент первой православной церкви, построенной князем-крестителем. Выли столпившиеся на площади пожарные машины, сбежавшиеся сюда всем испуганным табуном из пожарной части на перекрестке Владимирской и Большой Житомирской. Горели обезумевшие окна дома № 34 и дома № 30… Люди выбрасывали из окон вещи. Люди бежали вниз по Андреевскому спуску. Люди толпились у красных машин, пытаясь помочь и мешая очумевшим пожарным.
Даша уверенно спикировала прямо на купол Андреевской церкви, одетый в изумрудно-золотой царский венец. И Маша трусливо умостила свою попу в углубление под царственной маковкой и судорожно вцепилась в золотое крыло лепнины, мысленно уже падая вниз и теряя сознание от свистящего страха. Купол был покатый, и подобное приземление можно было здраво объяснить лишь намерением предложить им покончить с собой, разом и без дополнительных мучений.
— Зачем ты села сюда? — озвучила ее мысли Катя, присаживаясь рядом.
— А ты подумай! — Чуб преспокойно села слева от Маши, водрузив метлу поперек шести коленей.
— Не знаю.
Судя по голосу, Катя была по-прежнему оглушенной и невменяемой. А Маша стала такой, едва оказалась здесь. Подпертая с двух боков, она плотно зажмурила глаза, вцепившись в древко, словно в поручень балкона. Стало чуть-чуть легче. Но ненамного.
— Да потому, что это церковь! Нормальная, а не проклятая. Здесь мы в безопасности!
Но Маша так не думала.
А Катя попросту не знала, что и думать.
— Почему мы ничего не делаем? Что, так и будем тут сидеть?! — вскричала обозленная Чуб, единственная из них сохранившая энтузиазм и трезвое восприятие происходящего. — И чего он на нас бабахнул? — заскулила она о горькой гибели «их» приватизированной горы.
— В самое сердце, — слепо прошептала Маша. — На Старокиевской стоял первый Град трех братьев и княжий терем Владимира. И три богатыря пировали когда-то здесь. И три мы… Это сердце земли, которую отвоевали у Огненного Змея.
— Это наша гора! — разозлилась Землепотрясная.
— Смотрите, как странно… — сказала Катя.
Маша зажмурилась еще сильней. Даша расширила глаза. Белые струны пены, вылетавшие из десятка пожарных шлангов, стали вдруг оранжевыми, и секунду спустя Чуб поняла: вода горит, будто кто-то заранее подлил туда бензина.
«А может, и подлил?» — мелькнуло в голове.
Но она тут же отбросила эту излишне реалистическую версию как слишком малореальную.
— Эх… — застонала она, сжимая кулаки. — Это мы должны были остановить его! Мы должны были предотвратить! А теперь…
— Но как можно убить огонь мечом? — жалобно оправдалась Ковалева, не разжимая глаз.
— Да при чем тут во-още твой меч! — вспылила Даша. — Откуда ты его притащила? Если бы ты воскресила богатыря, как я тебя просила…
— Что-что? Кого? — невменяемо переспросила Катя.
— Я воскресила! — от возмущения Маша даже слегка разжмурила веки и взглянула на возмутительную и круглую Дашину щеку, старательно отсекая краем глаза все остальное. — Это его меч! И это не просто меч! Когда-то этот меч был крестом, который принес сюда Андрей!
— Первозванный? — поддержала ее Дображанская, цепляясь за эту — первую доступную ей фразу.
— Ты видела во сне Добрыню. — Маша повернулась к Кате и ухватилась глазами за ее безопасный подбородок. — И он спрашивал тебя…
— Оно ли это.
— Оно — это оружие!
— А она? Та, с которой он мне изменил?
— Она — вера!
— И что, злые силы боятся креста? Как в трехзвездочном американском триллере?! — разъярилась Даша Чуб на их демагогическое безучастие. — Ну, так помаши им, может, погаснет! Огню наплевать на твой крест и меч! Он — огонь!
Огонь медленно откусил безлюдный дом № 38 бывшей усадьбы Муравьева. Он не торопился, смакуя каждый кусок своей земли, наслаждаясь этим забытым и драгоценным вкусом. Пережевав пустующий 36-й, Огонь сладко лизнул округлые булыжники мостовой, облизнулся и поцеловал красную стену высокого и жилого терема…
— Но как-то же им удалось победить Змея, — сказала Маша с тоской. — Если им удалось сделать это в первом веке и в десятом, неужели мы сейчас не придумаем?
— А при чем тут змей? — опять перестала понимать их Катя.
— Огненный Змей — это метафора! — разъяснила Ковалева.
— Ага, метафора! — саркастично согласилась Чуб.
Метафора уже подожгла левый бок 34-го и глубокий яр, бывший некогда воспетым Тютчевым садом. Пылали художественные мастерские и галереи, пылал горизонт за ними, и пылали черные камни Андреевского, которые вроде бы никак не могли гореть.
Но храм Андрея на Святой горе по-прежнему стоял неприступным бастионом, брезгливо глядя на огонь сверху вниз…