И пошло-поехало. Сдвинув вместе несколько столов, из-за которых ромеи бесцеремонно прогнали упрямых завсегдатаев, они принялись поглощать лучшее церейское вино, сотрясая таверну здравицами Рому, ныне царствующему императору Бруту, победам ромейского оружия (которые, правда, остались в далеком прошлом, но этих увешанных бронзовыми фалерами милитов такая мелочь нисколько не смущала) и время от времени нестройным, но зато громким, пением своего любимого «Трехчлена». Пьяный шум разбудил наконец спокойно спавшего Великого Писателя Примуса, последнего мегалофа во всем Межморье или даже во всем мире. Тот вылез из-под стола и, глядя перед собой оловянными глазами, пошел на негнущихся ногах прямо к ромеям. Подойдя, он с самым непринужденным видом рухнул лицом на стол и принялся изливать душу.
— Да, мегалофия из него так и прет, — с восхищением произнес я, не думая о том, что меня могут услышать не только братья.
А Примус между тем взял со стола непочатую амфору и загадочно сообщил ромеям:
— Пора.
Те сидели не шевелясь, глядя на него с разинутыми ртами, явно не веря, что это происходит наяву.
Примус же, нежно прижав к груди амфору, направился к выходу. В дверях он обернулся и произнес историческую фрасу:
— Не бывает плохих писателей, бывает мало вина, — и скрылся в сгустившихся сумерках.
Оторопевшие ромеи еще какое-то время сидели неподвижно, затем опомнились и с ревом бросились к двери. Но вскоре вернулись, осознав бессмысленность погони. Примуса, естественно, давно и след простыл.
Но он успел напрочь испортить им настроение, и они выискивали, на ком бы сорвать злость. И тут они услышали адресованные нам слова Фланнери:
— Что ж, выпив церейского, он, может, и не напишет ничего великого, но все равно это будет лучшее применение доброму вину, чем если бы оно прокисло в желудках этих скотов, заслуживающих только свиного пойла из корыта.
Глава 25
На миг в таверне воцарилась такая тишина, что я услышал даже посапывание снемуса в кармане у Агнара, а затем коренастый ромей в красном плаще подошел к нашему столу, сопровождаемый крепкими милитами с фалерами младших центурионов.
— Кто-то посмел задеть честь романского оружия или мне послышалось?
Я вообще-то был склонен к тому, чтобы уладить дело миром, но упоминание о чести романского оружия вывело меня из себя — слишком уж оно смахивало на высокопарные сентенции Педанта. И поэтому я обернулся к Фланнери и произнес самым что ни на есть издевательским тоном:
— Мне послышалось или тут и правда кто-то заикнулся о чести ромейского оружия? Разве таковая существует? По-моему, с тех пор, как хари после битвы при Региллах помочились на трофейные мечи и копья, ромеи не одержали ни одной победы, и, стало быть, ни о какой «чести ромейского оружия» говорить не приходится.
Мои слова заставили ромея в красном сначала побелеть, а потом побагроветь.
— Да вы хоть знаете, кто мы такие?! — прогремел он. — Мы служим в охране постоянного представителя рекса, сената и народа Романии, и в нашем лице вы оскорбили весь Квадратный Трехчлен.
— А нам это не впервой, — нагло ухмыльнулся Мечислав, разминая плечи. — Вы, ребята, еще не знаете, с кем связались, мы таких, как вы, косим словно худую траву — чем гуще она, тем легче косить. Так что убирайтесь-ка отсюда, пока целы, а то с вами будет то же, что и с той нахальной лимитой в одной кустодии у моста на границе с Далгулом… Там, знаете ли, тоже стоял какой-то Трехчлен. Больше он стоять не будет — никогда!
Потрясенный ромей даже задохнулся от возмущения. Когда он снова обрел дар речи, то обратился не к нам, а к своим соратникам:
— Ну и повезло же нам, парни! Ведь это те самые святотатцы и злоумышленные пособники usurpatrix, выдачи которых наш Любимый Император потребовал у всех сопредельных и несопредельных государств! За поимку и доставку этих преступников на справедливый суд нашего рекса обещана награда! Двадцать пять тысяч денариев за голову! А тут их четверо! Представляете, сколько деньжищ нам отвалят?!
Глаза у ромеев загорелись восторгом. Они уже видели себя обладателями несметных богатств, каких им не заработать даже за сто лет беспорочной службы.
Ромеи двинулись на нас всей толпой. Я спокойно встал, допил вино и запустил кружкой в багровую рожу сребролюбца в красном плаще. Тот ловко увернулся, и кружка угодила в лоб следующего за ним милита. Тот рухнул под ноги своим товарищам, но их это не остановило. Я обогнул стол, и мы с братьями отгородились им от толпы, а потом, дружно оттолкнувшись ногами от стен, рванули с ним на живую стену из ромеев, как с тараном на крепостные ворота. При этом я, разумеется, заорал «Файр!», а братьям оставалось только поддержать мой возглас, ставший с того времени нашим слоганом[50]. Пока мы с Мечиславом и Фланнери, врезавшись в строй ромеев, нещадно молотили их кулаками, Агнар повел себя неожиданно — он почти без разгона пробежал по стене, шедшей к стойке, и, миновав ромеев, опять перебрался на пол, успев по пути пнуть двух-трех по головам. Решив, что он пытается удрать или зайти им в тыл, шестеро милитов повернулись к нему. Но Агнар, не обращая на них внимания, подскочил к мирно сидевшему за столом верзиле в пурпурных сандалиях и, прежде чем тот успел подняться, резким пинком вышиб из-под него стул.
Верзила очутился на полу. Подхватив стул, Агнар с размаху опустил его верзиле на голову, да так, что предмет мебели разлетелся в щепки. И только после этого Агнар перескочил за стойку, откуда уже давно сбежал хозяин, и принялся осыпать ромеев всем, что попадалось под руку. А так как снаряды ему попадались не всегда удобные для метания, то, естественно, какая-то часть их угодила не в ромеев, а в посетителей, которые еще не успели выбежать из таверны с криками «Стража! Стража!».
Завсегдатаи побежали, правда не все. Некоторые охотно вступили в побоище, которое развернулось в пивном зале. Многие из них ромеев явно не любили (а за что их, собственно, любить?) и теперь с упоением гвоздили всем, чем могли. Правда, попались и желающие добраться до засевшего за стойкой Агнара, но они столкнулись с рвавшимися туда же ромеями и только мешали им.
Бой быстро становился неуправляемым, и я решил, что пора и честь знать, пока не подоспела городская стража. Выхватив из ножен меч, я закрутил им двойной омикрон, вынуждая мельтешивших кругом ромеев и прочих раздаться в стороны. Подбежав туда, где с потолочной балки свисал на цепях один из бронзовых светильников, я подпрыгнул, достав его концом клинка. И благоразумно отскочил, чтобы меня не обдало брызнувшим маслом. Видимо, хорошие идеи приходят в умные головы одновременно, — Фланнери проделал то же самое с другим светильником, двинув по нему навершием посоха. После чего он направил посох на разлившееся по полу масло. Оно весело заполыхало, разом отрезав от нас половину зала. Оставшихся на нашей половине — человек десять, не больше — мы живо отправили к праотцам.
— Агнар, выводи лошадей! — скомандовал я. — Остальные — за мной! — И бросился по лестнице наверх, прыгая через три ступеньки.
Фланнери и Чеслав от меня не отставали, и я крикнул брату-магу через плечо:
— Не забудь снять с нашей комнаты свое заклятие, а то еще напоремся!
— Не волнуйся! — отозвался Фланнери. — Оно всего лишь шумовое, для отпугивания любителей поживы, а не уничтожения их.
— Шум нам тоже ни к чему, — прокричал Мечислав. — Отвлекать нас будет, еще забудем что-нибудь ценное!
Тут мы подбежали к двери, и Фланнери отворил ее, направив посох. Этим он, очевидно, снял и свое заклятие, потому что никакой шум не мешал нам подхватить седла и сумки и броситься дальше по коридору к лестнице, выводящей прямо во двор. Там мы догнали толпу спасающихся от пожара полуодетых постояльцев, прошли сквозь нее по телам не успевших вовремя уступить нам дорогу и увидели Агнара. Он уже вывел из конюшни Уголька и Сполоха, а заодно и прочих лошадей, имевшихся в конюшне. Вот тут-то и появилось это диво — Пивной Вампир. Он вышел вперевалку из-за угла — большой, невероятно толстый, в тунике и сандалиях, и тоскливо взвыл:
— ПИИИИ-ВОООО!
— Ты думаешь, это он? — спросил я у Фланнери. — Магнус?
— Вне всяких сомнений, — ответил брат, присматриваясь к пивному вампиру с сугубо научным интересом, как будто исследовал редкое явление. Впрочем, по его словам, этот бывший мегалоф таковым и был. Я имею в виду, редким явлением, а не мегалофом.
— А с чего он так взбесился? — спросил Агнар.
— Наверно, почуял пиво на шизахнаре, — догадался я. — Такого ему небось не доводилось пробовать.
— И не доведется, — отрубил Мечислав. — Довольно с нас и одного Великого Писателя, надравшегося за наш счет.
— Совсем не ценишь ты литературы, брат, — покачал я головой с притворной печалью.
— Я не ценю писак, — огрызнулся он, не принимая моего иронического тона, и я вернулся к более насущным заботам.
А забота тогда у нас была одна — как можно быстрее очутиться как можно дальше от Тар-Хагарта.
И в этом нам совсем не помешают добытые Агнаром лишние лошади.
Я сообразил, что выгнал он их из конюшни вовсе не из любви к животным, а чтобы обеспечить себя и Фланнери средствами передвижения. Что ж, похвальная предусмотрительность. А также забота о родных. Похоже, этот убежденный одиночка внезапно почувствовал, что мы ему как-никак семья…
Это, несомненно, говорило о чем-то очень важном, но размышлять было некогда. Спешно оседлав коней, мы помчались к восточному концу улицы, поскольку другой уже перегородила городская стража. Причем не какой-то там ночной дозор, а человек пятьдесят, не меньше. Впрочем, когда мы добрались до перекрестка, из-за угла высыпало еще с десяток стражников, но этих мы опрокинули, погнав на них шесть запасных лошадей. И пока мы мчались дальше, этот маневр приходилось то и дело повторять, поскольку стражи в этом городе оказалось неимоверно много. Уж не знаю, почему — возм