Поникнув головой, старик стиснул в ладони жидкую бороду, так что иссохшая кожа на подбородке, словно бы потянувшаяся за поседевшими волосами, покрылась множеством крохотных островерхих бугорков.
– Автарх, вы полагаете, будто я в те времена уже о чем-то догадывался. Что ж, может быть, кто-нибудь и догадывался. К примеру, мой господин… а может, и нет. Не знаю. – Сверкнув слезящимися глазами, старик взглянул на меня из-под бровей и вновь опустил взгляд. – Вы были юны, мальчишкой казались подходящим, вот я и решил показать вам…
– Что показать?
– Я, сами видите, стар. И в то время был стариком, и сейчас стар. Вы с тех пор выросли, возмужали, по лицу вижу. А я почти не состарился, так как минувшее время для меня – пустяки. Сосчитайте, сколько времени я потратил, только карабкаясь на стремянку да спускаясь с нее, и то больше выйдет. И вот мне захотелось, чтоб вы поняли, сколько всякого произошло до вас. Что тысячи тысяч человек жили и умерли, пока вас даже в мыслях еще не существовало, и среди них немало тех, кто много лучше, чем вы, Автарх… то есть чем вы в те дни, разумеется. Казалось бы, всякий, выросший здесь, в старой Цитадели, должен знать это с рождения, однако не тут-то было. Каждый день рядом ходят, но ничего подобного не замечают. А вот побывав там, у мастера Ультана, самые смышленые начинают кое-что соображать.
– Другими словами, ты – заступник умерших.
– Да, так и есть, – кивнув, подтвердил старик. – Люди вечно толкуют о справедливости к тому да сему, но о справедливости в их отношении я не слыхал еще ни от одного. Мы забираем все, что они имели, и это в порядке вещей. На мнения их чаще всего плюем, но и в этом, по-моему, нет ничего страшного. Однако нам следует хоть время от времени вспоминать, как много из того, что имеем, получено нами от них… вот я и решил, пользуясь случаем, замолвить за мертвых словечко. Ну а теперь, если вы, Автарх, не возражаете, оставлю-ка я письмо на этом вот чудном столике и…
– Рудезинд…
– Да, Автарх?
– Ты собираешься продолжить чистку картин?
Старик кивнул снова.
– Это одна из причин того, что мне не терпится поскорее уйти, Автарх. Я ведь был в Обители Абсолюта, пока господин мой… – Тут он сделал паузу и словно бы сглотнул, как делает всякий, заподозривший, что сболтнул лишку. – Пока господин мой не отбыл на север. Фехин давно нуждается в чистке, а у меня все никак руки до него не дойдут.
– Рудезинд, ответы на вопросы, которые мы, по-твоему, собираемся задать, нам уже известны. Известно нам, что твой господин – из тех, кого люди зовут какогенами, и что он – неважно, по какой причине – решил навсегда связать судьбу с человеческим родом, живя на Урд под видом человека. Еще одна из таких – кумеянка, хотя, возможно, этого ты не знаешь. Нам даже известно, что твой господин был с нами в северных джунглях, где до последней возможности пытался спасти моего предшественника. Мы только хотели сказать вот что: если мимо тебя, примостившегося на стремянке, снова пройдет мальчишка, посланный куда-либо с поручением, направь его к мастеру Ультану. Таков наш приказ.
Дождавшись его ухода, я разорвал конверт. Листок внутри оказался не слишком большим, но сплошь испещренным мелкими, убористыми письменами, словно на нем раздавили множество крохотных паучков.
Верный слуга ваш, Инире, приветствует Суженого Урд, Владыку Несса и Обители Абсолюта, Главу Расы, Злато Подданных, Посланца Зари, Гелиоса, Гипериона, Сурью, Савитара и Автарха!
Спешу со всех ног и буду с вами не позже чем через два дня.
О происшедшем мне стало известно лишь позавчера к вечеру. Большая часть сих сведений получена мной от девицы по имени Агия, согласно собственным словам, сыгравшей ключевую роль в вашем освобождении. Поведала она и о некоторых ваших прежних делах, поскольку способы получения сведений у меня, как вам известно, имеются.
От той же Агии тебе уже известно о смерти ею же и погубленного экзультанта по имени Водал. Поначалу подчинить себе мирмидонян, случившихся рядом в момент его смерти, пыталась возлюбленная Водала, шатлена Тея, но поскольку возглавить их, а тем более удержать в узде оставшихся на юге она не способна ни в коей мере, мне пришлось, изловчившись, заменить ее все той же Агией. Судя по милосердию, проявленному вами к ней, решение это вы, надо полагать, одобрите. Во всяком случае, движение, принесшее столько пользы в прошлом, весьма желательно сохранить на будущее, а пока зеркала ее слуги, призывателя Гефора, не дадут трещины, власть над движением ей удержать удастся.
Возможно, вы (как, кстати сказать, и я сам) сочтете корабль, присланный мною на помощь моему господину, автарху своего времени, непригодным для данной задачи, но подыскать что-либо лучшее не представлялось возможным – да и этот удалось раздобыть лишь с великим трудом. Я же вынужден следовать на юг иным способом, много более медленным: может статься, в скором времени мои кузены будут готовы объединить силы не просто с человечеством – с нами, однако ныне Урд в их глазах по-прежнему значительно уступает в важности множеству колонизированных миров, а мы ничем не отличаемся от асциан, да и, кстати сказать, ксантодермов и многих других.
Может статься, вы уже располагаете новостями гораздо свежее и точнее моих. На случай же, если нет, сообщаю: военные наши дела и хороши, и плохи. Окруженные ни в одном месте не продвинулись далеко, а прорыв в южном направлении стоил им стольких потерь, что данную группу войск смело можно считать уничтоженной. Знаю, гибель такого множества жалких рабов Эреба не принесет вам радости, но, по крайней мере, сулит нашим армиям передышку.
Передышку, необходимую им как воздух. Среди паралиев зреет смута, нуждающаяся в незамедлительном искоренении, а тарентинцы, твои антрустионы и легионы столицы – три группы, принявшие на себя основную тяжесть вражеского удара, – понесли потери почти столь же страшные, как и противник. В некоторых когортах не сыщется даже сотни боеспособных солдат.
Не мне бы напоминать вам, что нам следует приобрести побольше стрелкового оружия, а особенно артиллерии – только бы кузены согласились уступить их по приемлемым ценам. Ну а до тех пор нужно предпринять все возможное для формирования свежих частей, и вовремя, дабы рекруты успели пройти подготовку к весне. Прежде всего – уже в данный момент – необходимы легкие подразделения, способные держать удар, не рассеиваясь, но если асциане продержатся в окружении до будущего года, нам потребуются сотни тысяч пикинеров с антепиланами, и по крайней мере часть их неплохо бы привести в боевую готовность немедля.
Ну а любые имеющиеся у вас новости о посягательствах Абайи, несомненно, окажутся свежее моих: я таковых не получал с тех пор, как оставил расположение наших войск. Гормизд, полагаю, сейчас далеко на юге, а вот Олагуэр вполне сможет вам что-либо сообщить.
XXXVI. О поддельном золоте и об огне
Ну что ж, вот повесть моя и подходит к концу. Через несколько дней мне предстояло покинуть столицу, а стало быть все, что я надеялся сделать там, надлежало проделать как можно скорей. Надежных друзей в гильдии, кроме мастера Палемона, у меня не имелось, а он для моих замыслов не подходил совершенно. Поразмыслив, я вызвал к себе Роха: уж он-то не сможет долгое время врать мне в глаза. (До встречи с ним я ожидал увидеть человека значительно старше меня, однако рыжеволосый подмастерье, явившийся по моему приказу, выглядел едва ли не мальчишкой, и после его ухода я долго изучал собственное лицо перед зеркалом, чего прежде сроду не делал.)
Рох рассказал, что вместе с еще полудюжиной более-менее близких моих друзей возражал против моей казни, тогда как большая часть гильдии высказывалась в ее пользу, и этому я поверил вполне. Кроме того, он непринужденно признался, что предлагал изувечить меня и изгнать (хотя, согласно тому же признанию, лишь посчитав, что иначе мою жизнь не спасти). Думаю, он ждал какой-либо кары: лоб и щеки его, обычно изрядно румяные, побледнели настолько, что россыпь веснушек казалась брызгами краски. Однако его голос ни разу не дрогнул, и ничто из им сказанного, на мой взгляд, не подразумевало намерения свалить вину на кого-то другого.
Конечно же, я в самом деле приготовил для него кару, и для всех прочих членов гильдии тоже. Нет, вовсе не из-за затаенного на них зла: просто, на мой взгляд, какое-то время, проведенное взаперти, в темницах под башней, должно было великолепно способствовать усвоению тех самых принципов справедливости, о которых говорил мастер Палемон, и гарантировать исполнение моего будущего указа о запрете на пытки. Тот, кто провел два-три месяца в страхе перед сим искусством, вряд ли станет жалеть о его упразднении.
Однако Роху я об этом ничего не сказал – лишь попросил его к вечеру раздобыть для меня облачение подмастерья, а наутро вместе с Эатой и Дроттом быть готовым помочь мне.
Одежду он принес как раз после вечерни. С неописуемым наслаждением я сбросил жесткий, тяжелый, вяжущий по рукам и ногам старинный костюм и вновь облачился в плащ цвета сажи. Ночью его темные объятия укрывают человека от посторонних глаз лучше любой другой известной мне одежды. Покинув покои правителя одним из потайных выходов, я, словно тень, двинулся от башни к башне и вскоре, никем не замеченный, достиг пролома в межбашенной стене.
День выдался теплым, погожим, но к ночи похолодало, и некрополь заволокло туманом, совсем как в ту давнюю ночь, когда я, вовремя выступив из-за монумента, спас жизнь Водала. Мавзолей, где я играл мальчишкой, тоже остался точно таким же, каким я видел его в последний раз: разбухшая, покоробившаяся дверь затворялась не более чем на три четверти.
Войдя в мавзолей, я зажег прихваченную с собой свечу. Некогда тщательно мною отполированный бронзовый саркофаг снова позеленел, устилавших пол сухих листьев не касалась ничья нога, сквозь зарешеченное оконце тянуло внутрь тонк