Я спросил, всем ли удастся спастись.
– Нет, далеко не всем, – ответил он, покачав головой. – Кое-кто не захочет никуда уходить, кое-кого не сумеют найти… а кое для кого не отыщется нового дома.
Долгое время молчал я, глядя на осажденную льдами долину и безуспешно пытаясь собраться с мыслями, и, наконец, сказал:
– Сколько мне помнится, люди религиозные неизменно лгут в утешение, а ужасные истины излагают люди науки. Шатлена Маннея называла тебя святым анахоретом, однако, по всему судя, ты – человек науки и, как говоришь, прислан своим народом для изучения льдов мертвой Урд.
– Упомянутая тобою разница давным-давно устарела. И религия, и наука с самого начала основывались на вере в нечто, причем не в разное «нечто» – в одно и то же. Ты сам, согласно собственному выражению, есть человек науки, вот я и говорю с тобой на ее языке. А будь здесь Маннея со своими жрицами, говорил бы иначе.
Память моя хранит такое множество воспоминаний, что я нередко путаюсь, теряюсь в их мешанине. Вот и в этот момент, глядя на сосны, раскачивающиеся под натиском неощутимого ветра, которого не мог чувствовать, я словно бы вновь услышал громкий, назойливый бой барабана.
– Некогда, – сказал я, – довелось мне свести знакомство с еще одним человеком, говорившим, будто он из будущего. Кожа его была зелена – почти так же, как вон те деревья, и он рассказывал, что в его время солнце светило гораздо ярче.
– Несомненно, он говорил сущую правду, – кивнув, откликнулся мастер Аск.
– Однако ты говоришь, что до этой картины за окном остается всего несколько человеческих жизней, что это часть процесса, начатого в давние времена, и что это оледенение станет для Урд последним. Выходит, кто-то из вас лжепророк – либо ты, либо он.
– Я вообще не пророк, – отвечал мастер Аск, – и он тоже не был пророком. Будущего не знает никто, а говорим мы с тобой только о прошлом.
Меня вновь охватила злость:
– Но ты же сказал, что до этой картины осталось всего несколько человеческих жизней?
– Сказал. Однако и ты, и эта картина для меня давнее прошлое.
– Я не какой-то пришелец из прошлого! Я в настоящем живу!
– С собственной точки зрения, ты, разумеется, прав. Только вот забываешь, что я, с твоей точки зрения, видеть тебя не могу. Дом этот – мой. Смотришь ты за мои окна. Мой дом уходит корнями в прошлое. Без этого я бы вскоре сошел здесь с ума, а так – живу себе, читаю минувшие столетия, словно книги, слушаю речи давно умерших, в том числе и твои. Ты полагаешь время единственной нитью, однако на самом деле время – скорее ткань, гобелен, простирающийся во всех направлениях без конца. Я следую нити, ведущей назад. Тебе предстоит следовать цветом, ведущим вперед, но откуда мне знать, что это будет за цвет? Белый может привести ко мне, зеленый – к твоему зеленому знакомцу.
Не зная, как на это ответить, я лишь промямлил, что всю жизнь представлял себе время в виде реки.
– Да… ты ведь родом из Несса, верно? А Несс был великим городом, выстроенным на речных берегах. Но некогда, еще раньше, стоял он у берега моря, вот и ты лучше представь себе время как море. Волны, приливы, отливы, течения в глубине…
– Знаешь, пора мне, пожалуй, вниз, – перебил его я. – Пора в свое время вернуться.
– Понимаю, – откликнулся мастер Аск.
– А я вот в том не уверен. Твое время, если я не ослышался, – время верхнего этажа этого дома, там у тебя и кровать, и прочие необходимые вещи. Однако, когда позволяет работа, ночуешь ты, согласно собственным же словам, здесь, а ведь – опять же, по собственным твоим словам – время этого этажа ближе к моему, чем к твоему.
Мастер Аск поднялся на ноги:
– Дело лишь в том, что сам я тоже бегу от льдов. Идем? Путь назад, к Маннее, неблизок – подкрепись на дорогу перед уходом.
– К Маннее мы пойдем вместе, – сказал я.
Прежде чем двинуться к лестнице, мастер Аск обернулся и взглянул на меня:
– Я же ответил, что пойти с тобой не могу. Ты сам убедился, как надежно укрыт этот дом. Для всякого, кто отклонится от верного пути, даже нижний этаж находится в будущем.
Я без лишних слов заломил ему руки за спину, крепко стиснул в захвате оба запястья, а свободной рукой обыскал его. Нет, никакого оружия при нем не нашлось, и одолеть меня силой он, хотя и оказался довольно силен, вопреки всем моим опасениям, не сумел.
– Если не ошибаюсь, ты решил утащить меня к Маннее во что бы то ни стало?
– Да, мастер, и обоим нам будет намного проще, если ты пойдешь сам. Скажи, где здесь можно найти веревку? Не хотелось бы вязать тебя твоим же поясом.
– Веревок в доме нет, – отрезал он.
Тогда я связал ему руки его собственной опояской, как с самого начала и замышлял.
– Когда отойдем подальше, развяжу, – пообещал я, – дай только слово вести себя смирно.
– Я принял тебя как дорогого гостя… Не сделал тебе ничего дурного…
– Сделал, и не так уж мало, но это неважно. Я глубоко уважаю тебя, мастер Аск. Ты пришелся мне по душе и, надеюсь, не обидишься на меня сильнее, чем сам я обижен тобой. Однако Пелерины поручили мне доставить тебя к ним, и я, по всей видимости, подхожу для этого как нельзя лучше, если ты понимаешь, о чем речь. Ступай вниз, да шагай не спеша. Если споткнешься, за перила ухватиться не сможешь.
Отведя его в комнату, где он кормил меня ужином, я вынул из сундука пару черствых хлебов и лепешку сушеных смокв.
– Сам я себя таковым больше не числю, – продолжал я, – но с детства рос и воспитывался…
С языка едва не сорвалось «палачом», однако мне вовремя (и, кажется, впервые в жизни) пришло в голову, что для того, чем занимается гильдия, это слово подходит не слишком-то хорошо, и я заменил его официальным названием:
– …рос и воспитывался одним из Взыскующих Истины и Покаяния, а мы держим данное слово.
– Я тоже должен исполнить кое-какие дела – там, наверху, где ты провел ночь.
– Боюсь, их придется оставить невыполненными.
В молчании мы вышли за дверь, на вершину скалы, и тут мастер Аск снова заговорил:
– Ладно. Пойду я с тобой, если получится. Сколько раз мне хотелось выйти за дверь да пойти куда ноги несут…
Я сказал, что сразу же развяжу его, если он поклянется в том честью, но мастер Аск покачал головой:
– Ты можешь счесть, что я обманул твое доверие.
Что это могло значить, я понять не сумел.
– Возможно, где-нибудь там живет и она, женщина, которую я звал Эмблой… однако твой мир – это твой мир. В твоем мире я могу существовать, только если вероятность моего существования достаточно высока.
– Но я же существовал в твоем доме, разве не так? – заметил я.
– Да, поскольку вероятность твоего существования – дело решенное. Ты неотъемлемая часть прошлого, моего прошлого и прошлого этого дома, а вот являюсь ли я частью будущего, к которому ты следуешь, – это еще вопрос…
Тут мне вновь вспомнился зеленый человек из балагана посреди ярмарки в Сальте. Его осязаемость сомнений вроде бы не вызывала.
– А если нет, ты что же – лопнешь, как мыльный пузырь, или развеешься, словно дым? – спросил я.
– Не знаю, – отвечал мастер Аск. – Откуда мне знать, как это выйдет и где я после этого окажусь? Возможно, меня не станет вообще, ни в одном из времен. Оттого я и не вышел бы из дому по собственной воле.
Я подхватил его под руку – наверное, оттого, что подумал, будто таким образом смогу удержать при себе, – и потянул за собой. От вычерченного Маннеей маршрута я не отклонялся ни на шаг, и Последний Приют высился позади, незыблемый, как любой другой дом. Голову переполняли мысли обо всем услышанном и увиденном, и посему какое-то время – шагов двадцать, а может, и тридцать – назад, на пленника, я не оглядывался. Наконец его замечание насчет гобелена напомнило мне о Валерии. Комната, где мы с Валерией угощались печеньем, была увешана гобеленами сверху донизу, а слова мастера Аска о следовании различными нитями будто бы намекали на хитросплетения коридоров, которыми я бежал, прежде чем встретился с ней. Я раскрыл было рот, собираясь рассказать об этом, но обнаружил, что мастер Аск исчез. Мои пальцы сжимали пустоту. Казалось, Последний Приют позади покачнулся, словно корабль на волнах океана льдов… и тут же слился с темной вершиной скалы, на которой стоял, а льды обернулись тем самым, за что я принял их поначалу, – всего-навсего грядой облаков.
XVIII. Просьба Фойлы
Еще шагов сто, а то и больше, мастер Аск окончательно не исчезал, витал рядом. Все это время я чувствовал его поблизости, а порой, если только не пробовал смотреть на него прямо, даже мельком, искоса, видел его, идущего за мной на полшага позади. Каким образом мне удавалось его разглядеть, каким образом ему удавалось вроде бы оставаться со мной, но в то же время отсутствовать, – сие мне неведомо. В наши глаза, подобно многим миллиардам солнц, ливнем струятся потоки фотонов, мельчайших частиц, лишенных заряда и массы, – так объяснял на уроках почти ослепший мастер Палемон. Для нас эти ливни фотонов складываются в образ человека, но иногда человек, которого мы якобы видим, вполне может оказаться не менее (если не более) иллюзорным, чем мастер Аск.
Мудрость его также осталась при мне. Печальная то была мудрость… зато настоящая. Ах, как мне хотелось, чтобы он смог пойти со мной дальше, пусть даже это и значило бы, что приход льдов неотвратим!
– Одиноко мне, мастер Аск, – заговорил я, не смея оглянуться назад. – Только сейчас сознаю, насколько мне одиноко. Наверное, ты тоже о ком-нибудь да тосковал. Кем была та женщина, которую ты называл Эмблой?
– Первой женщиной, – отвечал он, хотя, возможно, его ответ мне только почудился.
– Мешианой? Да, я ее знаю, и она просто прекрасна. Моей Мешианой была Доркас. Я так скучаю о ней… но и об остальных тоже. Когда Текла сделалась частью моего существа, я думал, что впредь не останусь в одиночестве ни на миг, но теперь, когда из наших личностей сложилась новая, нередко тоскую – о Доркас, о Пие с плавучих островов, о маленьком Севериане, о Дротте с Рохом… а будь здесь Эата, обнял бы его что есть сил!