Захвативший ее отряд асциан дрался великолепно. Вначале они, к изрядному нашему удивлению, устремились на юг, затем свернули к западу, а после снова, точно судорожно извивающаяся змея, помчались на север, но на каждом шагу оставляли за собою убитых, угодивших под перекрестный огонь – наш и солдат из охраны повозки, стрелявших по врагу изнутри, сквозь амбразуры. Других охотников мы заметили только ближе к концу, когда асцианам некуда стало бежать.
К полудню они окружили ту небольшую долину со всех сторон. Блестящая сталью повозка с убитыми и умирающими, запертыми внутри, увязла в земле по ступицы. Перед ней, под охраной наших бойцов, получивших ранения, сидели на корточках взятые в плен асциане. Асцианский офицер понимал наш язык, и стражей ранее Гуасахт велел ему высвободить повозку, а когда у пленных ничего не вышло, пристрелил около полудюжины, после чего их осталось человек этак тридцать – практически голых, ко всему равнодушных, с пустыми, остекленевшими взглядами. Оружие асциан свалили грудой в сторонке, там же, где ждали на привязи дестрие.
В очередной раз обходя позиции, Гуасахт задержался возле пенька, служившего укрытием моему соседу. Из-за кустов невдалеке, несколько выше по склону, высунула голову одна из врагов, женщина. Мой контос немедля поразил ее сгустком пламени. Рефлекторно вскинувшись, женщина скорчилась, съежилась, будто паук, брошенный в угли костра. Лицо ее ниже красного головного платка было измазано чем-то вроде белил, и я вдруг понял, что из укрытия она высунулась не по собственной воле – возможно, те, кто прятался в тех же кустах вместе с ней, за что-то ее невзлюбили, а может, просто не дорожили ею и посему заставили вызвать огонь на себя. Подумав об этом, я выстрелил снова. Сгусток огня полоснул зеленый подлесок, облачко едкого дыма поплыло ко мне, точно призрак убитой.
– Боеприпасы впустую не трать, – проворчал Гуасахт, думаю, скорее по привычке, чем от страха, припавший к самой земле возле моего локтя.
Я спросил, не кончатся ли боеприпасы до наступления ночи, если стрелять по шесть раз каждую стражу.
Гуасахт молча пожал плечами, а затем покачал головой:
– Именно с такой частотой я, судя по солнцу, стрелял из этой штуки до сих пор. Ну а когда придет ночь…
Сделав паузу, я взглянул на Гуасахта, однако он только снова пожал плечами.
– Ночью, – продолжал я, – их будет не разглядеть, пока не подойдут вплотную. Стрелять придется, можно сказать, наугад. Дюжин пять-шесть так положим, а после – только мечи обнажить, встать спиною к спине и биться, пока не сомнут.
– Подмога прибудет раньше, – возразил Гуасахт, а увидев, что я ему не поверил, сплюнул на сторону. – Эх, век бы не видеть этого треклятого следа… век бы о нем не слышать…
Я, в свою очередь, тоже пожал плечами:
– Так, может, оставить повозку асцианам, а самим на прорыв?
– Там деньги, точно тебе говорю! Золото для наших ребят. Сам видишь: вон тяжесть какая.
– Броня тоже весит немало.
– Не столько же! Мне такие повозки знакомы прекрасно. Возят в них золото из самого Несса, а может, даже из Обители Абсолюта. Вот только эти твари внутри… Кто подобных когда-нибудь видывал?
– Я, например.
Гуасахт в изумлении вытаращил глаза:
– Где бы это?!
– Проходя сквозь Ворота Сострадания, что в Несской Стене. Все это – зверолюди, созданные при помощи тех самых утраченных знаний, благодаря которым наши дестрие скачут быстрее дорожных машин древности, – пояснил я и, попытавшись припомнить, что еще рассказывал о них Иона, закончил не так уж впечатляюще: – Автарх поручает им службу, слишком трудную для людей, или такую, которой людям лучше не доверять.
– Ну тут он, наверное, прав. Денег им наверняка не украсть: куда они после с краденым денутся? Послушай, я все это время к тебе приглядывался…
– Знаю, – подтвердил я. – Чувствовал.
– Приглядывался я к тебе, говорю. Особенно после того, как ты сумел погнать этого пегого на того, кто его объезжал. Понимаешь, людей сильных и храбрых мы здесь, в Орифии, видели множество – по большей части перешагивая через их трупы. Умников тут тоже немало встречается, да только девятнадцать из двух десятков слишком умны, чтоб хоть кому-нибудь, считая их же самих, от них польза была. А люди самые ценные – среди таких даже женщины встречаются иногда – те, в ком есть особая сила, умение внушать другим охоту им подчиняться. Скажу не хвастаясь, во мне она есть. И в тебе тоже.
– Интересно. Где ж она раньше, в прежней жизни, была?
– Случается, она только на войне себя и оказывает. Таково одно из достоинств войны, а поскольку у войны их – по пальцам пересчитать, имеющиеся дорого стоят. Я, Севериан, вот что хочу тебе поручить: сходи-ка к повозке, попробуй поладить с этими зверолюдьми, раз уж хоть что-то в них смыслишь. Уговори их выйти и помочь нам отбиться. В конце концов, мы с ними вроде как заодно.
– А деньги, если мне удастся уговорить их отпереть дверцы, можно на всех поделить, – кивнул я. – Не все же полягут здесь: кто-нибудь наверняка уцелеет.
Гуасахт, с досадой скривившись, покачал головой:
– Я тебе что говорил насчет шибко умных? Был бы ты в самом деле умен, не пропустил бы этого мимо ушей. Нет, скажи им: пусть даже их всего трое-четверо, у нас каждый боец на счету. Вдобавок есть шанс, что эти треклятые грабители от одного их вида зайцами разбегутся. Давай контос, я тут до твоего возвращения позицию подержу.
Я подал ему свой длинный контос.
– А что это, кстати, за толпа?
– Эти-то? Сброд, шатающийся вокруг воинских лагерей. Маркитанты, шлюхи обоих полов. Дезертиры. Время от времени Автарх или кто-нибудь из его генералов приказывает переловить их и к делу приставить, так они удирают сразу же. Удирать тайком – на это они мастера. Их извести бы под корень, и дело с концом.
– Значит, я уполномочен говорить с пленниками в повозке от твоего имени? Ты, если что, готов меня поддержать?
– Они вовсе не пленники… хотя ты, наверное, прав. Передай им, что я сказал, и постарайся выторговать условия как можно лучше. Я тебя поддержу.
Я задержал на нем взгляд, гадая, всерьез ли он это все. Как и во многих людях средних лет, в нем уже поселился старик, коим ему лишь предстояло стать – раздраженный, озлобленный на весь мир, заранее бормочущий колкости да ругательства, приготовленные для последней схватки.
– Слово даю: поддержу. Ступай.
– Что ж, ладно.
Я поднялся на ноги.
Бронированная повозка весьма напоминала кареты, в которых к нам, в Цитадель, привозили клиентов особой важности: узкие окна забраны решетками, задние колеса – в человеческий рост высотой. Гладкая сталь боковых стенок наводила на мысли о тех самых утраченных знаниях, о которых я поминал в разговоре с Гуасахтом, а зверолюди, запершиеся внутри, несомненно, располагали оружием куда лучше нашего. Держа руки перед собой, дабы показать, что сам не вооружен, стараясь шагать как можно увереннее, я двинулся к повозке, и вскоре за одной из оконных решеток показалось лицо.
Воображение слышащих о подобных созданиях обычно создает образ чего-то неизменного, среднего между зверем и человеком, но всякий видящий их воочию – подобно мне, увидевшему зверочеловека в окне повозки, и повидавшему людей-обезьян, обитающих в руднике неподалеку от Сальта, – обнаруживает, что они вовсе не таковы. Пожалуй (более подходящих сравнений мне в голову не приходит), зверочеловека уместнее всего сравнить с белой березой, трепещущей на ветру: едва на виду окажется изнанка листвы, обычное дерево вмиг оборачивается неким небывалым, сверхъестественным существом. В точности так же обстоит дело и со зверолюдьми. Поначалу мне показалось, будто сквозь решетку на меня смотрит пес, мастиф, но затем взору моему предстал скорее не пес, человек – благородный в своем уродстве, янтарноглазый, изжелта-смуглый лицом. Вспомнив Трискеля, я поднял руки к решетке, чтобы он верней уловил и запомнил мой запах.
– Что тебе нужно?
Голос его оказался резким, однако не раздражающим.
– Хочу спасти ваши жизни, – ответил я, но, едва закрыв рот, понял, что начал разговор совсем не с того, с чего следовало.
– А нам нужно спасти свою честь.
– Честь есть высшее в жизни, – кивнув, согласился я.
– Если знаешь, как нам спасти свою честь, говори. Мы тебя выслушаем. Но вверенного нам не отдадим ни за что.
– Вы его уже отдали, – сказал я.
«Ветер» утих, и за решеткой вновь появился, сверкнул клыками, полоснул меня огненным взглядом мастиф.
– Вас посадили в эту повозку не для охраны золота от асциан, но затем, чтобы сберечь груз от своих, от наших же нечистых на руку соотечественников. Асциане разбиты – вон, поглядите на них. Мы – люди, верные Автарху, но те, от кого вам поручено охранять золото, нас вскоре сомнут.
– Чтобы добраться до золота, им придется покончить со мной и моими товарищами.
Выходит, в повозке действительно золото…
– Так они и сделают, – подтвердил я. – Выходите и помогите нам отразить нападение, пока у нас еще есть шанс на победу.
Зверочеловек призадумался, и это внушало надежду: возможно, я не так уж ошибся, начав разговор со спасения его жизни.
– Нет, – поразмыслив, ответил он. – Нельзя. Никак нельзя. Может быть, ты предлагаешь разумное – не знаю, судить не берусь. Наш закон – не рассудок. Наш закон – честь и повиновение. Мы остаемся внутри.
– Но вы понимаете, что мы вам не враги?
– Любой, покушающийся на охраняемый нами груз, нам враг.
– Мы тоже охраняем ваш груз. Если эти шлюхи с дезертирами подойдут на расстояние выстрела, вы откроете по ним огонь?
– Да, разумеется.
Подойдя к кучке упавших духом асциан, я спросил, кто ими командует. Поднявшийся оказался только чуть выше ростом, чем прочие. В глазах его поблескивали искорки разума – разума того сорта, что свойственен самым изобретательным из пораженных безумием. Я сказал ему, что послан Гуасахтом для переговоров от его имени, так как немало общался с пленными асцианами и знаком с их обычаями. Все это, как и было задумано, слышали также трое охранников из раненых, видевшие, что Гуасахт заменил меня на позиции.