Время от времени нам на глаза попадались трупы, покоившиеся среди деревьев небольшими – обычно по два-три тела – кучками, а порой и поодиночке. Один из погибших, умирая, ухитрился зацепиться воротом бригандины за острую щепку, торчащую кверху из переломленного ствола, и я был до глубины души поражен – вначале ужасом положения безвестного солдата, умершего, но даже в посмертии не сумевшего обрести покой, а после мыслью о том, что та же участь постигла все эти сотни, тысячи деревьев, погубленных, но неспособных упасть.
Примерно в то же время, как впереди показался враг, я впервые заметил, что по обе стороны от нас в бой идут и другие части нашей собственной армии. Справа виднелись кавалеристы вперемежку с пехотой – без шлемов, по пояс нагие, если не брать в расчет красно-синих одеял, перекинутых скатками через бронзово-смуглые плечи, зато скакуны их, по-моему, намного превосходили статями наших. Из оружия при них имелись лансегаи слегка длиннее человеческого роста, чаще всего уложенные поперек луки седла, а к плечу каждого несколько выше локтя был пристегнут небольшой бронзовый щит. Из какой части Содружества они происходят, я не мог себе даже представить, но по какой-то причине (вероятно, всего лишь из-за длинных волос да обнаженных тел) с первого же взгляда причислил их к дикарям.
Ошибся я в том или нет, шедшие среди них пехотинцы – темнокожие, сгорбленные, невероятно лохматые – казались еще более дикими. Частокол сломанных деревьев не позволял разглядеть их как следует, но, по-моему, время от времени они опускались на четвереньки. Случалось, то один то другой – совсем как я, странствуя в компании ехавшего на мерихипе Ионы, – хватался за стремя кого-либо из всадников, но всадники неизменно лупили таких по рукам древками лансегаев.
Слева от нас, несколько ниже по склону, тянулась дорога, а вдоль нее и по ее обочинам двигались силы куда многочисленнее и нашей колонны, и дикого вида всадников, и сопровождавших их пехотинцев, вместе взятых, – батальоны пельтастов с пылающими копьями и прозрачными ростовыми щитами; хобилеры на низкорослых, но горделивых скакунах, с луками и колчанами стрел за спиной; легкодоспешные черкаджи, ряды коих казались целым морем плюмажей и флагов.
Сколь мужественны все эти странные солдаты, в одночасье ставшие мне товарищами, я даже не подозревал, но подсознательно рассудил, что они ничуть не храбрее меня самого, и в сравнении с массой цветных пятнышек, заполонивших противоположный склон, ряды их выглядели откровенно жалко. Вдобавок обстрел, под которым мы шли вперед, заметно усилился, а по противнику, насколько я мог видеть, с нашей стороны не стреляли вовсе.
Считаные недели (хотя сейчас они казались по меньшей мере годом) тому назад я пришел бы в ужас, только представив себе, как в меня стреляют из оружия сродни пистолету, пущенному Водалом в дело посреди нашего некрополя туманной ночью, с которой начинается моя повесть. Теперь, в сравнении со снарядами, разившими все живое вокруг, та лиловая молния казалась такой же детской забавой, как и блестящие «колдовские» пули из парного лука лучника гетмана.
Я представления не имел, что за машины стреляют по нам и что представляют собой их снаряды – лучи чистой энергии или нечто вроде ракет, но, падая среди нас, каждый снаряд разрывался и порождал струю пламени, удлиненную наподобие розги. Разглядеть их до взрыва не удавалось, однако на подлете они издавали особого рода свист, и по тону этого свиста, продолжавшегося не больше мгновения ока, я вскоре выучился предсказывать, как близко к нам разорвется снаряд и сколь мощную выпустит струю пламени. Если тон, не меняясь, напоминал протяжную ноту, извлекаемую корифеем из дудки, снаряд разрывался в некотором отдалении; если же свист стремительно возвышался, как будто нота, задаваемая дудкой-камертоном мужчинам, превращалась в ноту для женщин, разрыва следовало ожидать где-то поблизости. Из первых, «монотонных», опасными были лишь самые громкие, однако каждый второй, «возвышающийся», предвещал гибель по крайней мере одному из нас, а чаще всего – полудюжине.
Движение вперед на рысях, колонной, казалось сущим безумием. Тут бы рассыпаться, рассредоточиться, либо спешиться и укрыться среди деревьев, и если б один из нас так и сделал, думаю, его примеру без раздумий последовали бы все остальные. С каждым разорвавшимся неподалеку снарядом этим одним готов был стать я, однако память о проявленном ранее страхе, словно незримая короткая цепь, снова и снова удерживала меня на месте. «Вот побегут остальные, – думалось мне, – тогда побегу и я, а первым в бегство не брошусь».
Вскоре, как рано или поздно и должно было произойти, очередной снаряд ударил прямо по ходу, навстречу колонне. Шестеро контариев разлетелись на части, словно в теле каждого обнаружилось по небольшой бомбе: струя пламени обратила в облако кровавых брызг голову первого, шею и плечи второго, грудь третьего, животы четвертого с пятым и, наконец, пах (а может, только седло и круп дестрие) шестого, и только после выбила из земли фонтан пыли пополам со щебенкой. Ехавшие рядом с убитыми и их дестрие тоже пали, пораженные мощью взрывной волны, а также конечностями и обломками лат соседей.
Труднее всего оказалось сдерживать пегого, ехать неспешной рысью, нередко переходя на шаг: лишенному возможности к бегству, мне отчаянно захотелось на всем скаку помчаться вперед, ввязаться в бой, погибнуть, если уж так суждено, и попадание в колонну предоставило мне кое-какой шанс выпустить пар. Махнув рукой Дарии, я пришпорил пегого, обогнал горстку выживших, отделявшую нас от последнего из убитых бойцов, и занял место погибших. Взглянув на меня, Месроп, подоспевший к прорехе в колонне первым, понимающе усмехнулся:
– Соображаешь! Новый снаряд в то же самое место не скоро теперь попадет.
Разубеждать его я не стал.
Какое-то время казалось, будто он прав. Накрыв нашу колонну, вражеские артиллеристы перенесли огонь на дикарей справа. Под градом снарядов неуклюжие пехотинцы, сопровождавшие их, разразились визгом и воплями, однако всадники – так уж все выглядело со стороны – в ответ прибегли к охранительной магии. Колдовские напевы нередко звучали настолько отчетливо, что мне удавалось расслышать отдельные слова, хотя с этим наречием мне прежде сталкиваться не приходилось. Один из всадников даже встал в седле во весь рост, словно конный акробат, выступающий перед публикой, поднял руку к солнцу, а другую простер в сторону асциан. Похоже, чары у каждого всадника имелись свои, личные, и, глядя, как ряды дикарей редеют под артиллерийским огнем, несложно было понять, откуда в их примитивных умах берется вера в действенность колдовских сил: уцелевшие нимало не сомневались, что спасены тавматургией, а прочие пожаловаться на неудачу уже не могли.
Ехали мы в основном рысью, однако с врагом схватились не первыми. Следовавшие левее и ниже черкаджи, пересекши долину, ударили по каре пехотинцев, словно волна огня.
До этого я смутно подозревал, что враг располагает оружием, намного превосходящим все, чем вооружены мы, контарии (возможно, пистолетами и фузеями, подобно зверолюдям из стальной повозки), и сотня бойцов с этаким вооружением без труда уничтожит любое количество кавалерии, но ничего подобного не произошло. Около полудюжины шеренг в каре дрогнули, раздались в стороны, а я, подъехавший к месту стычки довольно близко, смог разобрать отдаленные, однако вполне отчетливые боевые кличи всадников и разглядеть каждого из обратившихся в бегство пеших солдат. Некоторые швыряли наземь огромные – куда больше прозрачных ростовых щитов наших пельтастов – сверкающие металлом щиты, а наступательным их оружием оказались короткие, не более трех кубитов в длину, копья с расширяющимися наружу, вперед, наконечниками, испускавшие пламя широким веером, однако бившие недалеко.
Позади первого пехотного каре появилось второе, а далее, чуть в стороне, еще одно и еще. Едва я подумал, что сейчас мы помчимся на помощь черкаджи, нам передали приказ остановиться. Взглянув направо, я обнаружил, что дикари тоже остановились несколько позади нас и гонят косматых спутников на дальний от нас фланг.
– Держим позицию! – крикнул Гуасахт. – Спокойно, ребята!
Я вопросительно взглянул на Дарию, но она лишь с тем же недоумением подняла брови.
Месроп махнул рукой в сторону восточной оконечности долины.
– С фланга своих прикрываем, – пояснил он. – Если оттуда никто не заявится, можно считать, нынче нам всем повезло.
– Кроме тех, кто уже мертв, – уточнил я.
Шедший на убыль артиллерийский огонь окончательно стих, но тишина, воцарившаяся вокруг, казалась едва ли не страшней свиста вражьих снарядов.
Тем временем черкаджи отхлынули назад, под защиту хобилеров, осыпавших градом стрел передние ряды асцианских каре, в шахматном порядке движущихся на них. Большая часть вроде бы отскочила от огромных щитов, но несколько глубоко вонзились в металл, и подожженные ими щиты, окутавшись клубами белесого дыма, вспыхнули пламенем не менее ярким, чем их наконечники.
Едва град стрел ослаб, квадраты шахматной доски вновь, механически дрогнув, двинулись вперед. Продолжившие отступление черкаджи укрылись за строем пельтастов, чуть впереди нас, и я явственно разглядел их смуглые лица. Числом около двух тысяч, все они оказались мужчинами, каждый щеголял густой бородой, однако среди них обнаружилась примерно дюжина юных девиц в драгоценном убранстве, облаченных в сверкающие хаудахи, верхом на покрытых попонами арсинойтериях.
Кареглазые, смуглые, подобно мужчинам, эти красавицы пышностью форм и томными взглядами тут же напомнили мне Иоленту. Указав на них, я спросил Дарию, чем они вооружены, так как никакого оружия при них не заметил.
– А что, хочешь такую или, может, двух сразу? Бьюсь об заклад, ты их уже оценил, даже издали.
– Я бы и сам против парочки не возражал, – подмигнув мне, сознался Месроп.
Дария расхохоталась.
– Попробуете хоть пальцем к ним прикоснуться – драться будут, что твои альрауны. Это же Дщери Войны, священные и запретные. Ты зверей, на которых они верхом ездят, когда-нибудь вблизи видел?