Автарх лежал прямо передо мной. Редкие светлые его волосы потемнели от запекшейся крови. Над ним – вернее, над брешью в обшивке – маячили темно-зеленые, почти черные силуэты нескольких человек. Лиц было не разглядеть, однако я сразу же понял, что эти блестящие глаза и суженные головы никак не могут принадлежать сподвижникам Водала, и принялся лихорадочно шарить вокруг в поисках пистолета Автарха. Меня немедля схватили за руки, потянули кверху, и, оказавшись снаружи, я, сам того не желая, вспомнил о мертвой женщине, на моих глазах поднятой из могилы среди укрытого туманом некрополя, так как рухнувший с неба флайер наполовину ушел в рыхлую землю. Асцианский снаряд вспорол его борт, сорвав большую часть обшивки. Из пробоины торчали наружу обрывки спутанных проводов, искореженный металл вокруг почернел от копоти.
Однако долго разглядывать все это мне не пришлось. Пленители принялись вертеть меня из стороны в сторону, поочередно, один за другим, ощупывая мое лицо. Плащ мой они тоже ощупали, да так дотошно, будто никогда в жизни не видели ткани. Огромные глаза, впалые щеки… одним словом, эти эвзоны почти ничем не отличались от пехотинцев, с которыми мы дрались накануне, и среди них также имелись женщины, однако не оказалось ни стариков, ни детей. Доспехи им заменяли серебристые рубахи и шапочки, а вооружены они были странной формы джезайлями со стволами такой длины, что дула их значительно возвышались над головами владельцев, даже если хозяин упирал приклад в землю.
– Похоже, сьер, твое сообщение перехватили, – сказал я извлеченному из флайера Автарху.
– И все-таки до адресата оно добралось.
Ослабший, указать рукой в небо он не сумел, но, проследив за направлением его взгляда, я вскоре увидел на фоне луны темные силуэты, спускавшиеся к земле.
Спускались они с такой быстротой, так прямо, словно скользили к нам по лунному лучу. Округлые, белые, увенчанные костяными митрами, их головы напоминали женские черепа, челюсти далеко выступали вперед и плавно сужались, образуя кривые клювы, оснащенные двумя рядами остроконечных зубов. Имелись у них и крылья – крылья столь огромной величины, что со стороны казалось, будто существа эти вовсе лишены тел. Размах этих крыльев от кончика до кончика достигал по крайней мере двадцати кубитов, и хотя на лету они не издавали ни малейшего шума, поднятый ими ветер я почувствовал издалека.
(Некогда, в воображении, я представлял себе подобные создания сметающими с лица Урд леса, обращающими города в руины… Уж не эти ли самые мысли помогли им отыскать нас в ту ночь?)
Асцианские эвзоны словно бы довольно долго не замечали их приближения. Затем двое-трое выстрелили разом, и росчерки выстрелов, сошедшись на одном из крылатых созданий, разнесли в клочья и его, и еще одно, и еще. На миг свет луны померк; нечто холодное, дряблое, угодив прямо в лицо, сбило меня с ног.
К тому времени, как в глазах моих вновь прояснилось, полдюжины асциан куда-то исчезли, а остальные палили в воздух, по целям, едва различимым на фоне темного неба. В ответ сверху на нас рухнуло нечто белесое, и я, решив, что, упав, оно взорвется, поспешил опустить пониже голову, но под ударом обшивка разбитого флайера всего-навсего зазвенела – звонко, чисто, точно кимвал. «Нечто белесое» оказалось телом – человеческим телом, обмякшим, безжизненным, подобно кукле, однако крови я на нем не заметил.
Один из эвзонов ткнул меня в спину дулом джезайля, подталкивая вперед. Еще двое, совсем как женщины-кошки – меня, подхватили, подняли на ноги Автарха. Тут я обнаружил, что совершенно утратил способность к ориентированию. Луна сияла по-прежнему ярко, но большая часть звезд скрылась за пеленой облаков. Тщетно искал я в небе крест и те три постоянно парящие над южными льдами звезды, что в силу никому не известных причин называются «Восемью». Некоторые эвзоны продолжали стрельбу, и вдруг среди нас взорвалось, рассыпалось снопом ослепительно-белых искр что-то вроде стрелы или дротика.
– Ага. Так-то лучше, – шепнул мне Автарх.
Я, протирая глаза, кое-как, ощупью, ковылявший вперед, едва сумел спросить, что его обнадеживает.
– Ты хорошо видишь? Нет? Вот и они тоже. Наши друзья наверху… наверное, Водал не знал… что взявшие нас в плен так хорошо вооружены. Теперь их стрельбы можно не опасаться, и как только вон то облако доползет до диска Луны…
Меня зазнобило, словно в ночную прохладу ворвался поток студеного горного ветра. Совсем недавно, оказавшись среди этих исхудавших солдат, я пришел в отчаяние, теперь же отдал бы все, только б наверняка остаться с ними.
Автарх (двое эвзонов, закинувших длинноствольные джезайли за спины, волокли его рядом, слева) бессильно обмяк, уронил набок голову, и я понял: он лишился сознания либо мертв. «Легион»… так назвала его одна из женщин-кошек, а чтобы связать это имя с услышанным от него в разбившемся флайере, отнюдь не требовалось выдающегося ума. Если во мне соединились Текла и Севериан, то в нем, несомненно, обреталось множество личностей. Всю сложность, всю многогранность его мышления я почувствовал еще при первом знакомстве, тем самым вечером, приведенный Рохом в Лазурный Дом (суть странного названия коего, кажется, начинал понимать), подобно тому, как всякий даже при плохом освещении чувствует многогранность мозаики из мириадов ничтожно малых частиц, составляющих в совокупности лучезарный лик и всевидящие очи Нового Солнца.
Да, он сказал, что мне суждено стать его преемником… но на сколь долгий срок? Как ни нелепо выглядело сие со стороны пленника, да еще раненого, ослабшего так, что единственная стража отдыха на жесткой траве кажется сущим раем, во мне взыграло неудержимое честолюбие. По словам Автарха, отведать его плоти и проглотить снадобье следовало, пока он еще жив, и из любви к нему я – если б хватило сил – вырвал бы из рук пленителей то, что принадлежит мне по праву, немедля, лишь бы как можно скорей завладеть всей сопряженной с этим роскошью, почетом и властью. В то время я был совокупностью Севериана и Теклы, и, вероятно, оборванный ученик палачей вожделел всего этого куда сильнее, чем юная экзультантка, на правах пленницы содержавшаяся при дворе. Теперь я понимал, что чувствовала злосчастная Кириака в садах архонта, но если б ей довелось пережить охватившие меня чувства, пожалуй, ее сердце не выдержало бы, разорвалось.
Однако еще миг спустя все мои амбиции развеялись без остатка: в глубине души я весьма дорожил той частью собственной жизни, куда не было ходу даже Доркас. Там, далеко в закоулках сознания, наши с Теклой молекулы навеки слились в объятиях, а все прочие – дюжины, а может, и тысячи человек, составлявших личность Автарха, – поглощенные мною, нарушат наше уединение, ворвутся к нам, словно толпа с базара в беседку. Крепко прижав к себе подругу сердца, я тут же почувствовал, как она прижимает к себе меня. Крепко прижав к себе друга сердца, я почувствовала, как крепко прижимает меня к себе он.
Луна померкла, словно потайной фонарь, когда нажмешь на рычаг, смыкающий его шторки, так что испускаемый им луч света, истончившись, исчезает во тьме. Сиреневые, светло-лиловые лучи, разряды джезайлей асцианских эвзонов, сверкнули веером в вышине, точно разноцветные булавки, вонзились в подушечки облаков, но все напрасно. Внезапный порыв жаркого ветра принес с собой вспышку мрака (иного названия этому я подобрать не могу), Автарх бесследно исчез, а на меня стремительно ринулось сверху нечто громадное, и я бросился наземь.
Должно быть, удар о землю оказался изрядно силен, но мне не запомнился. Спустя еще миг я словно бы взмыл в воздух, развернулся, уверенно понесся ввысь. Мир внизу обернулся непроглядной ночной темнотой. Вокруг моего пояса крепко сомкнулась жесткая, точно камень, ладонь – костлявая, огромная, в три раза больше человеческой.
Нырок, поворот, крен, скольжение боком вниз, словно с горки – и мы, подхваченные током восходящего воздуха, вновь устремились в небо, поднимаясь все выше и выше, пока обожженное холодом тело не онемело с головы до ног. Изогнув шею и подняв взгляд, я сумел разглядеть над собой жуткую белизну челюстей несущего меня существа. Казалось, тварь эта явилась прямиком из кошмарного сна, привидевшегося мне той ночью, когда я делил с Бальдандерсом койку в захудалой гостинице, хотя во сне я летел на ней верхом. Что могло оказаться причиной сей разницы меж сном и явью – об этом мне неизвестно. Помню, как закричал (сам не ведая что), жуткая тварь, разинув клюв-скимитар, зашипела, а сверху на крик мой откликнулся женский голос:
– Вот я и в расчете с тобой за ту ночь возле рудника – ты до сих пор жив!
XXVI. Над джунглями
Приземление при свете звезд оказалось весьма сродни пробуждению, как будто позади оставалось вовсе не небо, а некое царство кошмаров. Подобно падающему листу, исполинская тварь, сужая круги, устремилась вниз, с каждым новым витком вокруг становилось теплее, и, наконец, мои ноздри защекотали запахи Сада Джунглей – буйной зелени пополам с древесной гнилью и сладкими ароматами огромных, бледных, как воск, безымянных цветов.
Над деревьями возвышалась темная голова зиккурата, казалось, несущего окрестные заросли на плечах: деревья облепили его полуразрушенные стены, будто грибы – ствол мертвого дерева. Стоило нам легко, невесомо опуститься на его верхушку, вокруг вспыхнули факелы, зазвучали оживленные крики. Едва не лишившийся чувств, дыша ледяным разреженным воздухом, я не сразу смог перевести дух.
Чьи-то руки разомкнули долгое время сжимавшие мое тело когти, меня повели вниз, и, наконец, одолев череду каменных ярусов и изрядно выщербленных лестниц, остановившись перед костром, я увидел по ту сторону пламени чеканное, без тени улыбки, лицо Водала, а рядом – сердцевидное личико его неизменной спутницы, нашей единокровной сестры Теи.
– Кто это? – спросил Водал.
Я хотел было поднять руки, однако держали меня крепко.
– Сьер, – заговорил я, – ты должен меня знать.
– Тот самый, ради кого я – и мой слуга Гефор – согласились служить тебе, – раздался за моею спиной тот же голос, который я слышал в полете. – Убийца моего брата. Цена нашей службы.