Сначала Мария почти не говорила о себе, но постепенно начала раскрываться. Она рассказала Кристиану о Нико и о своих книгах. Сейчас их было одиннадцать, и все эти книги она знала наизусть. Он спросил, где она научилась читать. Не найдя, как увильнуть от ответа, она просто сказала:
– Меня научил священник.
Время пролетело быстро, и они сами не заметили, как дошли до рожкового дерева, обозначающего потайной вход в пещеру. Ни тот ни другая не были готовы расстаться. Не сговариваясь, они медленно побрели дальше. Сойдя с дорожки, они начали двигаться осторожнее. Луна проливала на землю тусклый серебристый свет, настолько слабый, что Мария решила взять Кристиана за руку, чтобы он не споткнулся в незнакомом месте. Она повела его вниз по склону с пастбищами к маленькому песчаному пляжу. Кристиан расстелил на земле свою монастырскую каппу, и они сели, прислонившись спиной к скале. Под шум прибоя они рассматривали необъятный звездный амфитеатр, наблюдая, как звезды постепенно гаснут на сизом фоне предрассветного неба. Морской воздух был прекрасен и свеж. Волшебная, чарующая ночь, в которой все чудесно – нет ни голода, ни жажды, ни жары, ни холода, лишь переливающийся поток слов и общего смеха.
Когда они осознали, сколько прошло времени, солнце уже поднялось над горизонтом.
– Как любезно с вашей стороны проводить меня домой, – сказала Мария. – Но боюсь, из-за вас я опоздаю на работу. Прошу вас проводить меня обратно в Биргу, фра де Врис. Меня ждет отец.
Она даже не остановилась возле Мекор-Хаким. Теперь они шли еще медленнее, чем ночью, – оба были в этом уверены – и все же каким-то магическим образом преодолели то же расстояние намного быстрее. У городской стены они задержались, чтобы продлить минуту расставания. Кристиану безумно хотелось заключить Марию в свои объятия. По ее взгляду он видел, что ей тоже этого хочется. Ему стоило больших усилий взять себя в руки и отправиться дальше к воротам. Он проводил Марию до стены, которую строил ее отец. Обернувшись, она посмотрела ему в глаза и неохотно произнесла:
– Лучше нам расстаться здесь. Спокойной ночи.
– Или, скорее, с добрым утром.
Она поспешила к лестнице, где стоял ее отец, который уже заметил дочь. Он тут же напустился на нее, бросив на Кристиана враждебный, подозрительный взгляд.
Кристиан смотрел ей вслед, пока Мария не поднялась на вершину стены, где ее тут же окружили рабочие, засыпав вопросами и проблемами. Она стояла, не замечая их, ее взор был прикован к Кристиану. Они долго смотрели друг на друга, наслаждаясь мгновением.
В лазарет Кристиан возвращался как в тумане.
На этот раз сомнений быть не могло. Он прошел прямиком в молельню и опустился на колени.
Господи, прости меня, я согрешил! Спаси меня от дьявольского искушения, помоги мне сохранить данный Тебе обет. Я стал рыцарем ордена по доброй воле и по твердому убеждению. Нарушить обеты ордена – все равно что нарушить данную Тебе клятву.
Я солгал, Господи, и словом, и делом.
Помоги мне, дай мне силы. Помоги увидеть Твой свет, укажи мне путь. Помоги сохранить священный обет.
Господи, спаси и сохрани!
Для тех, кто работал в нижних кругах, обслуживающих епископский дворец, оказалось делом несложным выяснить, что имя Якобуса Павино оказалось среди тех, кого недавно положили в Священный лазарет.
Так же просто оказалось узнать, что живет он в Мекор-Хаким.
Разумеется, Сальваго помнил эту пещеру. Он знал, что там живет Мария. Этого было более чем достаточно. Жандарм уже допросил фра де Вриса, хирурга ордена, и нашел его историю вполне убедительной. Бездарные гражданские власти вряд ли добились бы большего успеха. Что же касается рыцарей ордена, тут Сальваго был убежден в их неприязненном к себе отношении. Они бы и пальцем не пошевелили, чтобы найти человека, который пытался убить его, викария инквизитора. Вся надежда была только на Церковь.
Он подумывал, не приказать ли привести к нему Марию сюда, в комнату без окон и с такой низкой дверью, что ей пришлось бы поклониться. Сюда или в еще более темные помещения внизу. И какой бы сильной она ни была, Мария наверняка расскажет ему все, что он пожелает знать.
И все же относительно нее у него были другие желания. Да, ему хотелось позвать Марию, чтобы еще раз увидеть ее. Но не для того, чтобы пытать. Не для того, чтобы сделать ей больно. Хотя он знал, что она ему никогда не поверит. Марии Борг действительно нечего было бояться. Он хотел, чтобы она увидела всю боль, какая осталась в его душе после того, как он согрешил против нее. Он жаждал ее прощения.
И знал, что никогда его не получит.
Через столько лет она все еще обладала удивительной властью над ним. Она была причиной постоянной сердечной тяжести и буйства плоти. Он бы любому сказал, что испытывающий подобное не сможет спастись. Сальваго изгрыз все ногти и искусал кожу на пальцах в кровь. Закрыв глаза, он предался старой своей слабости, представляя себе ее на площади, – той слабости, которую, как он думал, ему удалось умертвить навсегда.
Нет. Он не станет вызывать ее сюда. Не сейчас. Он не доверял себе, не мог заставить себя переступить эту черту на пути искушений. Грех, совершенный над ней, привел его к долгим годам образцового поведения. Из страха перед грехом он начал длительное восхождение по лестнице искупления.
Как священник и как мужчина он оставит Марию в покое.
Но как у викария у него есть определенные обязанности. Совершенно не желая ей зла, он не мог позволить себе стать жертвой подсылаемых ею убийц. Преступление против викария или против епископа – это преступление против самой Священной канцелярии. Он должен жестоко наказать Якобуса Павино и таким образом ясно дать Марии понять: ей следует отступить, иначе другие дорогие ей люди заплатят кровью за ее нежелание оставить прошлое в прошлом.
Сальваго был готов к тому, что он скажет Павино. Птицелов непременно заговорит. О да, еще как заговорит! Если и не добровольно, то уж точно после зверского сочетания крюка и колеса. Он будет уверять своих вопрошателей, что защищал честь Марии Борг после того, что, как ему кажется, совершил над ней Сальваго годами раньше. Если Павино и доживет до того дня, когда ему придется объяснять это все самому епископу, Сальваго точно знал: Мария отречется от своих обвинений в присутствии Кубельеса.
С этой неприятностью следует расправиться быстро и изящно, чтобы можно было перейти к более важным делам. После этого он снова сможет спать. Соприкосновение со смертью сковало его душу страхом. Он представлял себе, как летит гарпун, подстреливает его, как зайца на охоте, и его бросало в дрожь. Он не тот человек, кто станет терпеть насилие. Одно дело – когда мучения заслуженные. И совсем другое – страдать самому по вине какого-то головореза.
Он позвал секретаря:
– Капитана делла верга ко мне!
Во время обхода Кристиан первым делом остановился возле кровати Якобуса. Тот по-прежнему был в сознании. Хороший цвет лица, ровное дыхание. Кристиану так хотелось закидать его вопросами, но он даже не представлял себе, как подступиться. Птицелов говорил лишь на мальтийском, похожем на мавританский, которого Кристиан совсем не знал. Но даже если бы они могли поговорить, Кристиан знал, что Якобус не станет с ним откровенничать и отвечать на его вопросы.
Кристиан пытался понять, что могло побудить человека совершить столь отчаянный поступок. Если не гонения, то, возможно, денежные споры, или вопросы земли, или еще какие-нибудь семейные дела. Он слышал, что мальтийцы – горячие головы, скорые на расправу. В чем бы ни заключалась причина, Кристиан понимал: больше всего его угнетает мысль о том, что они могут быть любовниками. Мария лишь использует Кристиана, чтобы защитить Якобуса, а он охотно ей поддается. Никогда в жизни не поступал он так безрассудно, и уж точно никогда по такому ничтожному поводу.
Она – его любовница, а не моя. Почему я должен их покрывать?
Он знал, что не должен. Но знал также, что все равно будет.
Закончив обход, Кристиан покинул лазарет и направился в оберж. В дверях он встретил Бартоломью, своего пажа, ему было пятнадцать. Энергичный, в чем-то незадачливый сын мелкопоместного дворянина из Гаскони, он мечтал однажды одеться в цвета ордена. Пусть не в ярко-красный рыцаря справедливости – родословная не позволяла, – но хотя бы в костюм рыцаря послушания, рыцаря в доспехах. Мальчишка выполнял мелкие поручения и всегда был под рукой, хотя Кристиан с трудом представлял себе, как из него может получиться госпитальер. От вида крови парнишка терял сознание.
– А, сир, как хорошо, что вы здесь, – сказал паж. – Я как раз собирался вас искать. Боялся, что вы не успеете зайти за снаряжением.
Он с трудом удерживал тяжелый ящик с доспехами и оружием.
Вспомнив, Кристиан тяжело вздохнул. Сегодня был день еженедельных учений, от которых не освобождался ни один рыцарь. Великий магистр строго следил за тем, чтобы его рыцари всегда оставались в хорошей форме и полной боевой готовности. Для каждого новичка, прибывшего на Мальту, учения включали в себя лекции об искусстве ведения войны, о фортификации и артиллерии, о боевом снаряжении и амуниции. Практические занятия состояли из обучения стрельбе по мишеням, рукопашному бою и ближнему бою на кинжалах. Теорию тактических морских сражений изучали на земле, а затем оттачивали во время караванов, длительных периодов пребывания в море. Каждый рыцарь служил на одной из галер ордена, совершавших набеги и преследующих корабли врагов.
Благодаря работе в лазарете Кристиан пользовался отсрочкой от службы на галерах после первого же каравана, а вот с сухопутными учениями ему повезло меньше. На этой неделе ему досталось наименее приятное из всех заданий – трехчасовая схватка в доспехах. В современном бою бóльшая часть этих доспехов не использовалась, в век аркебуз они были просто-напросто бесполезны. Однако на один день каждую неделю смазывались шарниры, подтягивались подпруги, и рыцари облачались в доспехи, украшенные драконами, святыми и старинными гербами. Опускались забрала, руки в перчатках вскидывались вверх, приветствуя