И вот теперь Аша трепетал перед мощью, поднявшейся на погибель дому его детства. Пока армия грузилась на борт судов, шум стоял невероятный. Люди кричали, музыканты играли на своих инструментах, среди солдат крутились дервиши, призывая тех к неистовой борьбе. Османам случалось совершать и более великие походы, но всегда сухопутные, а не морские. Разумеется, маленькому острову было не устоять против силы, поднявшейся из бухты Золотой Рог.
Свое мальтийское происхождение он по-прежнему держал в тайне. Когда-то давно, следуя совету Леонардуса, он соврал, будто его дом – Венеция, за что чуть не поплатился жизнью от руки Искандера. А теперь он состоял на службе, предполагавшей вражду с его бывшей родиной. Таких ситуаций люди, следящие за девширме, старались избегать.
Впервые вся серьезность его положения дошла до Аши, когда он спокойно сидел в серале, слушая разговоры командиров с Сулейманом. Присутствовали там и Мустафа-паша, и Пияле-паша, с которым Тургут и Аша разделили победу у Джербы. Пияле-паша был еще молодым мужчиной, женатым на дочери Селима, единственного оставшегося в живых сына султана и очевидного наследника. Ему предстояло командовать флотом, переправляющим силы вторжения. Присутствовал тут и Тургут, не имевший официальных полномочий, так как султан в этот раз не вел наступление.
– Мустафа, присматривай за Пияле, как за своим сыном, – сказал Сулейман. – А ты, Пияле, почитай Мустафу, как отца своего. И оба слушайтесь Тургута, как самого султана.
Все они были легендарными людьми, которых Аша боготворил. И теперь на удивление отстраненно слушал, как они спокойно обсуждают уничтожение его родного острова.
Странное чувство вернулось, когда двумя ночами позднее он сидел на задушевной дружеской встрече с приятелями-пажами. Насрид, безумный македонец, с которым Аша исследовал преисподнюю под сералем, теперь служил помощником аги в корпусе янычар. Насрид носил шапочку из шкуры леопарда и латунное перо, воткнутое прямо в кожу над бровью, а усы были такими же заостренными и аккуратно заточенными, как и его меч. В глазах все еще тлел опиумный огонек. Словом, один вид этого человека уже внушал врагам страх, в то время как со старыми товарищами он был своим парнем.
Шабух, щуплый болгарин, служил у янычар в том же звании. Выглядел он не столь свирепо, как Насрид, поскольку в перепалке ему отрезали пол-уха. Этот факт он безуспешно пытался скрыть, поворачивая тюрбан особым образом, но Аша быстро разгадал его хитрость. Они вместе выпивали, вспоминая старые добрые времена. Аша молча слушал, как его друзья радостно обсуждают, сколько жизней мальтийцев унесет предстоящая кампания, когда бесплодный остров превратится наконец еще в один цветущий сад султана, засаженный цветами ислама и орошенный кровью безбожников, его защищающих.
При этих словах Аша побледнел. Конечно, Мальта уже не его дом. И разумеется, он с удовольствием убьет любого рыцаря, который встретится на его пути, а мальтийцам – он это точно знал – будет только лучше под защитой просвещенной империи Сулеймана.
Но при этом Аша понимал, что за потрясение ждет этот маленький остров, невиданный доныне водоворот железа и огня. Он думал о том, что этот вихрь захватит и его отца с матерью, и, конечно, Марию, драгоценную сестру Марию. Возможно, Луки и Изольды уже нет на свете, но Мария точно жива. Он всегда носил с собой объявление, полученное год назад и перечитанное тысячу раз. Его передал капитан корсиканской галеры, который в свою очередь получил его от погибшего далматинского корсара. Написано оно было на итальянском языке и сулило вознаграждение в сто серебряных тари за мальчика, взятого в плен годами раньше. Аше доводилось видеть сотни подобных объявлений – выкуп рабов был обычным делом. Эта же записка была сложена, помята, пропитана потом и морской водой; казалось, она уже долго путешествует по свету. И подписана она была Марией Борг.
Аша многое повидал в жизни, но мало что производило на него столь глубокое впечатление, как это объявление. Писала ли она своей рукой? Аша сомневался в этом, ведь женщины на Мальте не обучались письму. В любом случае за написанными словами лежала ее душа, и, читая их, Аша плакал по утраченной жизни ребенка по имени Нико.
Получается, все это время Мария жила надеждой разыскать младшего брата лишь для того, чтобы в конце концов погибнуть от его руки?
За годы, прошедшие после его продвижения по службе, Аше еще не доводилось сталкиваться лицом к лицу со своим происхождением. В его жилах текла мальтийская кровь, но сердце билось под барабан султана, и его это никогда не беспокоило. Возможно, ему и сейчас не придется вставать перед выбором. Ведь он знает, что Аллах выбрал для него путь, на котором предопределен каждый шаг.
Если ему суждено встретить там свою смерть – малеш, мактуб. Он только рад.
И если, иншалла, ему предстоит пройти по улицам Биргу в числе победителей, он тоже будет рад.
Но к сожалению, он знал, что не все так просто. Как он будет чувствовать себя, выполняя приказ обстрелять Биргу и зная, что вместе с рыцарями гибнут простые мальтийцы? Он помнил своих соотечественников людьми невежественными, суеверными и очень бедными, но их лица не были лицами врагов. Это были родные лица предков. Он не мог сознательно стрелять по ним. А что, если он попадет в кого-нибудь из своей семьи? Каково это – когда заносишь меч и слишком поздно понимаешь, что перед тобой твой родной отец? И что будет, если после падения Мальты он обнаружит труп своей сестры, изнасилованной и убитой войсками, позарившимися на ее тело и нехитрое имущество? И это не выдумка и не преувеличение. Такова, и он хорошо это знал, участь простых людей в военное время, и сотворить такое могли и мусульмане, и христиане.
Мария, Мария, да сохранит тебя Господь от всяческих бед! Он отчетливо видел ее лицо перед собой. Конечно, оно не постарело ни на день. Оно было все таким же свежим, чумазым, озорным – лицом тринадцатилетней девчонки, идеально сохранившимся в памяти, как и каждая деталь его дома и берега, где они искали сокровища. Он по-прежнему хранил монету, которую она дала ему в тот день. Монета была блестящая, как новая, только картинка стерлась под беспокойными пальцами.
Мария, Мария, да хранит тебя Господь от… меня?
Он понимал, что бесполезно мучить себя такими мыслями. Лучше укрыться в тихой и надежной гавани своей веры. Его путь выбран Аллахом, и только Аллаху ведом его конец. А ему, Аше, лишь остается пройти этот путь.
Шевалье Бертран Кювье вытер бровь и сделал большой глоток вина, разбавленного водой.
– Одни проклятые камни, и те не на том месте. Не мог Бог просто расположить ровненькие стены там, где надо? Устроить равелин там, где он нам необходим, или выкопать ров?
Вытерев рот, Бертран передал вино с водой Кристиану, а потом наклонился, напряг все мышцы и, выкопав очередную лопату камней с грязью, свалил все это в тачку.
Кристиан был счастлив обрести твердую почву под ногами. После трех караванов даже физический труд казался ему приятной переменой занятий – главное, чтобы на суше, а не в море. Его по-прежнему время от времени настигала морская болезнь, но гораздо тяжелее переживал он долгие периоды скуки, прерываемые короткими кровавыми битвами под предводительством капитана Ромегаса. Этот человек поистине был гением у штурвала. Главный трофей его последнего путешествия – восхитительный галеон, принадлежавший влиятельным представителям Блистательной Порты, – стоял теперь, надежно пришвартованный, в заливе Биргу. Они доставили его целым, с немалым количеством заложников и ценного груза на борту.
Возможно, думал Кристиан, проблема в том, что Ромегас так сильно любит свою работу. Еще тысяча таких, как он, и орден правил бы миром. Они столкнулись с галиотом под командованием известного корсара, калабрийца-перебежчика по имени Кончини. Встреча получилась лютая. Все рыцари, включая Кристиана, с поднятыми мечами перебрались на борт галиота с целью захватить врага. Это была честная битва на равных, в которой нелегко пришлось обеим сторонам.
По окончании сражения победитель Ромегас спокойно наблюдал, как команда рабов расправляется с капитаном-корсаром. Раненый Кончини упал прямо на скамьи, где сидели прикованные цепями изможденные рабы, которые без промедления буквально взяли дело в свои руки. Первый раб за неимением какого-либо оружия, кроме того, чем одарила его природа, вцепился зубами в плечо Кончини. Сидевший на скамье гребцов с другой стороны от корсара сосед раба глубоко впился зубами в ногу капитана. Напрасно Кончини молил о пощаде – его передавали над плечами и коленями гребцов от одной скамейки к другой, безбожно дубася. Каждый из рабов упивался местью. К последнему ряду от Кончини уже мало что осталось, а его крики утихли еще на середине. Ромегас стоял на верхней палубе, не желая вмешиваться в это морское возмездие. Кристиан видел по его лицу, что он с удовольствием присоединился бы к казни.
Тем вечером Ромегас был особенно оживлен за ужином.
– Это как военный десерт, – шутил он.
Подобные происшествия лишний раз убеждали Кристиана в том, что он не создан для морской жизни. А самым удручающим парадоксом было то, что он сам участвовал в сражении вместе с Ромегасом, чтобы потом два дня зашивать раны как друзей, так и недругов.
За три года, проведенные в море, Кристиан дважды возвращался на Мальту, оставаясь в Биргу на зимнее, непригодное для корсарского промысла время. Работа в лазарете поглощала его полностью. Он заказывал каждую книгу и брошюру по медицине и хирургии, выпущенную на континенте. С жадностью проглатывал их, работая допоздна при свете масляной лампы. Он воскресил обычай своей юности и, как тогда в замке, начал заполнять страницы блокнотов подробными зарисовками ран и заметками о лечении. Таким образом проще было отслеживать, какие методы оказались успешными, а какие – что случалось чаще – безуспешными. Раненые в лазарете не переводились, и великий госпитальер позволил ему приобретать любые необходимые, с его точки зрения, инструменты. Все-таки лазарет был идеальным местом, где хирург мог отточить свое мастерство. Но, несмотря на обилие работы, Кристиану не хватало чего-то еще.