На лбу у Сальваго выступили капельки пота, пока он пытался собрать мешки. Он поднял тачку и закинул в нее первый мешок, потом следующий, все время придерживая поклажу рукой, как будто приготовившись снова ловить ее.
Звуки битвы отошли на второй план сознания Марии. Она смотрела на него, и в висках у нее стучала кровь. Она знала, что может убить его прямо здесь и сейчас, в присутствии сотни человек, и никто никогда не узнает. Все куда-то бежали, занятые своей работой, не обращая внимания ни на что вокруг. Мария положила два арбалета на землю. Опершись о столб, она прицелилась ему в спину, затем слегка подняла прицел, метясь в голову. Достаточно легкого движения пальца, и стрела полетит в цель. Он упадет на землю, один из десятка трупов, никем не замеченный и не оплакиваемый. Она вспомнила Якобуса, который несколько лет назад вот так же целился из арбалета. Вспомнила подземную тюрьму и его крики, которые по-прежнему мучили ее во сне. Вспомнила все злоключения, которые долгие годы причинял ей этот человек. А еще она подумала о том, какие надругательства придется вытерпеть Нико, когда он предстанет перед судом Сальваго после окончания осады. Ее руки дрожали. Мария сделала глубокий вдох и закрыла глаза.
За Якобуса. За Нико. За меня.
Рыдая от отчаяния и душевной боли, она опустила оружие. Она не могла выстрелить.
Подобрав все мешки, Сальваго двинулся в путь. Он свернул на следующую улицу и исчез из виду. Чувствуя себя опустошенной, Мария выдохнула и вернулась на крепостную стену.
После этого наступление длилось еще два часа. В общей сложности – шесть. Какой бы ни была свирепой атака на Биргу, основной удар принял на себя форт Сант-Мишель. К вечеру рвы перед городом и фортом были заполнены трупами. Внутри крепостных стен раненых тащили в лазарет мимо груды мертвых тел.
Мария ненавидела себя. В этот день тысячи чужих людей поубивали друг друга, и все это происходило у нее на глазах, а она не смогла заставить себя убить единственного человека, который, она точно знала, заслуживал смерти, человека, которому она желала смерти больше всего на свете. Ее остановило не великодушие и не мораль. Она сама не знала что.
Ситуация в лазарете сложилась катастрофическая. Не хватало лекарств и бинтов. Много складов было уничтожено при обстрелах. По коридорам было не пройти. Каждый клочок, свободный от обломков, был занят раненым, и новые пули, пробивавшие ближайшую к заливу Калкара-Крик стену, время от времени убивали пациентов. Обержи были переполнены, и даже частные дома были обустроены для приема раненых.
Кристиан работал за гранью изнеможения, работал, пока в глазах не начинало двоиться. Несмотря на жару и высокую влажность, он постоянно носил доспехи, чтобы не терять ни секунды во время всеобщего призыва на крепостные стены. Такие призывы раздавались все чаще.
Почти каждый человек в Биргу и Сенглеа имел то или иное ранение. Кристиан осматривал только самых тяжелых. Он ампутировал конечности и вправлял переломы со смещением. Он извлекал осколки из глаз и стрелы из самых разных частей тела. Как только уносили одного пациента, на его месте тут же появлялся следующий. Битва размыла фокус и затуманила взор. Его руки летали над кровавым месивом. Тяжелее всего было работать с ранеными, которые находились в сознании. Обычно их помогали удерживать двое ассистентов, но иногда им приходилось убегать на огневые точки и оставлять его в одиночестве. Кристиан освоил новую технику: он нажимал на сонную артерию, и сознание отключалось из-за недостатка прилива кислорода к мозгу. Если он делал все правильно, эффект длился до пяти-шести минут. За это время либо он успевал закончить, либо пациент – скончаться.
Чаще всего раненым приходилось переносить все процедуры в полном сознании. Кристиан уже привык к жутким крикам, зная, что если человек молчит, значит его шансы на выживание невелики. При этом за месяцы осады звуки, доносившиеся из операционной, часто были более пугающими и почти такими же громкими, как турецкая артиллерия. Они разрывали сердце даже самым хладнокровным солдатам.
Кристиану довелось оказывать помощь Бартоломью, своему пажу. Мальчишка целыми днями защищал городские стены. Он поймал в воздухе занесенный над ним ятаган. Два пальца оторвало полностью, третий и четвертый висели кусками костей и сухожилий. Все время, пока Кристиан работал, парень пытался смеяться и шутить. Он говорил о соколиной охоте, задавал Кристиану вопросы, чтобы не думать о том, что доктор делает с его рукой.
– Я бы хотел научиться, сир. Вы ведь меня научите?
– С удовольствием, но тебе следует быть осторожнее с холодным оружием, – мягко улыбнувшись, ответил Кристиан. – Сокол должен куда-то приземляться.
Бартоломью смущенно улыбнулся в ответ, его лоб был покрыт испариной.
– Клинок предназначался для моей шеи, сир, – весело сообщил он. – А в результате воткнулся в его шею. Неплохо получилось.
Следующей ночью Бартоломью снова принесли в лазарет с вырванным куском бедренной мышцы. В него попала шальная шрапнель, выпущенная со своей же стороны. Кристиан отрезал кусок штанины и прощупал рану, не осталось ли в ней дроби. Обработав рану, он зашил ее. На этот раз Бартоломью не шутил. Его лицо было белым от боли, он с трудом подавлял стон. В здоровой руке он держал четки, тихо бормоча молитвы.
Ранение оказалось достаточно серьезным, и Кристиан распорядился отправить Бартоломью в палату. Он знал, что, если рана не загноится и не убьет парня, тот все равно останется хромым. Но Бартоломью суждено было третье. Он видел, как другие солдаты возвращаются на пост даже с более тяжелыми ранениями. И он тоже решил вернуться.
– Мне еще турок убивать, сир, – сказал он с леденящей душу радостью. – Пока я еще могу держать в руке меч.
Кристиан раздобыл ему деревяшку в качестве костыля, и Бартоломью поковылял обратно на свой пост у французской куртины, с абсолютно бесполезной левой рукой и правой ногой.
Трое суток спустя его опять принесли к Кристиану на узкой доске. На этот раз с ранением в грудь, с которым Кристиан ничего не мог сделать. Бартоломью умер на операционном столе, крепко сжимая в руке четки.
Помощники Кристиана вынесли его в коридор и положили сверху на остальные тела.
Мустафа начал испытывать глубокое недовольство человека, чьи цели, несмотря на все старания, ускользают от него. Он приказал усилить обстрел, велев стрелкам снизить время охлаждения орудий между выстрелами. Никто из защитников Биргу и Сенглеа и представить себе не мог, что огонь усилится, но это произошло. Пять дней подряд пушки изрыгали огонь и дым сутки напролет без передышки.
На третий день, ближе к полуночи, пушки смолкли. Вытянувшись на полу по обе стороны от Моисея, Мария с Еленой напряглись, понимая, что эта внезапная тишина может означать скорое начало атаки. Проснулся Моисей:
– Мама? Что такое?
Елена велела ему спать дальше. Из траншей за городскими стенами послышался голос, взывающий к женщинам и мужчинам, притаившимся среди руин:
– Гоните своих господ! Рыцари ордена Святого Иоанна вас угнетают. Не рыцари, а арабы – ваши братья. Присоединяйтесь к нам!
– Лучше мы будем рабами ордена, нежели товарищами туркам! – крикнул в ответ кто-то из мальтийцев, а затем выстрелил из аркебузы.
И снова начался обстрел.
На рассвете Фенсу разбудил звон колоколов, смешанный с ревом турецких пушек. В это же время проснулась и Мария. Она направилась к дальней стене кухни, осторожно перешагивая через спящих. Сейчас в доме жило человек двадцать, а еще несколько недель назад жильцов было сорок. Пушки сделали свое черное дело. Мария вынула луковицу из мешка, висевшего над комодом, и протянула ее Фенсу. Тот поблагодарил, попрощался и вышел. Из запасов осталось всего две луковицы, полбуханки хлеба и десяток сухарей. Мария решила сходить к одному из складов у площади, где выдавали дневные пайки продуктов. Если она поторопится, очереди еще не будет. А после можно уже отправляться на защиту стен.
Под кухонным столом, где обычно спала овца, Моисей уставился сонными глазками на Елену.
– Мне надо пописать, мама, – пробормотал он.
– Хорошо.
Елена убрала руку, и Моисей выскользнул из-под стола. Повернувшись на другой бок, Елена попыталась снова уснуть.
Мария улыбнулась Моисею и потрепала его по голове, когда он проходил мимо нее к нужнику, расположенному в глубине дома. Он даже не заметил ее прикосновения, – так ему хотелось спать. Мария подхватила кувшин для воды и вышла на улицу.
В это самое мгновение выпущенное из кулеврины ядро попало в дом Луки Борга. Пробив крышу, оно врезалось в заднюю стену, высеченную из камня. При этом ядро разбилось, и осколки разлетелись по всему зданию. Один из них отскочил от каменного пола и пробил под углом переднюю стену, оторвав бóльшую ее часть. Другой снес боковую стену, после чего рухнула и передняя стена. Лишившись опоры в виде первого этажа, со второго этажа вниз упали тонны камня. С чердака и крыши посыпались тяжелые балки, а вслед за ними и каменная кладка.
Марию сбило с ног. Вскочив, она побежала обратно к дому. Когда упало ядро, она слышала крики изнутри, но теперь все голоса стихли. Из-за плотной пыльной пелены Мария почти ничего не видела. Позади нее падали новые снаряды, разрушая соседние дома. Стоял оглушительный грохот. Весь мир рассыпался у нее на глазах.
Перебравшись через балку, Мария начала расчищать себе путь, отодвигая камни. Она пробиралась вперед под одной из балок, там, где осталось хоть немного свободного места. Проход сзади был полностью заблокирован.
– Елена! Моисей!
Причитая и рыдая, Мария словно обезумевшая разгребала завалы. Вскоре к ней присоединился Фенсу, быстро работая своими сильными большими руками. Они изо всех сил старались пробраться как можно быстрее, съеживаясь всякий раз, когда рядом взрывался новый снаряд.
Внезапно Фенсу замер. Он схватил Марию за руку, чтобы она прекратила работу.