Разумеется, Гиньяр был в курсе последних открытий медицинской науки. Каждый день он много времени уделял изучению фекалий и поручил Кристиану подготовку образцов. Пациенты приносили кал в пакетиках, Кристиан раскладывал их на серебряных блюдах, а затем Гиньяр внимательно осматривал кучки, проверяя их консистенцию, запах и цвет, а потом ставил диагноз и давал предписания по лечению.
Не менее важное место в его работе занимали бутылочки с мочой. Пациенты наполняли их, а доктор взбалтывал содержимое, нюхал, смотрел на свет. Гиньяр различал множество оттенков и плотностей и подробно описывал, что значит каждый из них. Обнаружилось бесконечное количество тонкостей запаха в зависимости от пола, возраста и психического состояния пациента. Даже осадок мог быть десяти разных типов. Опытному глазу эти типы говорили о пониженной жизненной силе, желчном характере, слабом пищеварении или – при наличии беловатого или красноватого оттенка – приближении водянки.
– Я могу поставить диагноз большинству пациентов не глядя, – гордо заявлял Гиньяр. – Главное – увидеть их испражнения.
Он говорил правду. Кристиан заметил, что доктор редко прикасался к пациенту – только для измерения пульса или температуры, однако диагностировал и лечил множество заболеваний: катаральное воспаление и стригущий лишай, мигрени и подагру, болезни печени и лихорадки мозга.
Многих пациентов Гиньяр отказывался лечить, избегая самых тяжелых с неблагоприятным прогнозом, а таких было большинство. Если же он брался за лечение пациента, то изучал не только соответствующие медицинские тексты, но и книги по астрологии и нумерологии, а также Библию, потому что, прежде чем стать врачом, был священником. Лечил Гиньяр снадобьями, диетой или хирургическими операциями. Все его усилия были направлены на то, чтобы достичь верного баланса между телесными жидкостями – горячей и сухой, холодной и влажной, – поскольку тело заболевало именно от нарушения оного баланса.
Гиньяр был хорошим учителем, но и ученик ему достался крайне сообразительный. Он научил Кристиана всем общепринятым рекомендациям: пациенты не должны есть фрукты после овощей – такое сочетание перегружает телесные жидкости, а также им следует избегать напряжения в страсти – это могло привести к судорожным припадкам.
Он обучал мальчика премудростям назначения лекарств: когда нужно обращаться к аптекарю, чтобы тот приготовил слабительное от сифилиса, рвотное – от отравления, смесь свинца и ртути – для исцеления испарений печени и желудка, приводивших к истерии и депрессии. Он прописывал мочевину кабана от плеврита, голубиное гуано от воспалений глаз, жир от ожогов и вербену для вызывания женских кровотечений.
Он показывал ученику, как пользоваться скальпелем: когда нужно вызвать цирюльника для кровопускания, считавшегося основным средством избавления от дурных жидкостей. При плеврите кровопускание делалось в районе локтя с противоположной от пораженной стороны. Базальную вену вскрывали при болезнях печени и селезенки, височную – при меланхолии и мигрени. Каждому недугу соответствовала своя вена, а каждой вене – свой недуг.
Во всех областях медицинской науки Гиньяр обладал огромными знаниями, но и неменьшим высокомерием. Он мог по памяти цитировать Авиценну, персидского доктора, чей «Канон врачебной науки» считался непревзойденным вот уже четыреста лет, и Галена, чьи работы были золотым стандартом уже тысячу лет. Кристиан с гордостью показал ему новый учебник по анатомии фламандского доктора Везалия, но Гиньяр пренебрежительно отмахнулся:
– Сожги его! Этот идиот осмеливается спорить с великими старыми мастерами!
Кристиан настолько боготворил своего учителя, что чуть не выполнил его указание.
Проведенное с доктором время лишь усилило страсть Кристиана к целительству, хотя кое-что в практике Гиньяра его не удовлетворяло. Доктор был слишком далек от самого предмета своих занятий – от самих пациентов. Кристиан хотел прикасаться, осматривать, исследовать. Гиньяр же подобные занятия презирал, однако был мастером своего дела, поэтому Кристиан отметал в сторону свои сомнения и жадно учился у него всему, чему мог. Он впитывал информацию словно губка и каждый вечер пересказывал все события дня Бертрану, который не особенно верил в исцеление, кроме как по воле Божьей, и считал всех врачей шарлатанами.
– Насколько он хороший доктор, мы узнаем после того, как твоему отцу станет известно, чем ты тут занимаешься, – хмыкнул Бертран.
Однажды Гиньяр сделал нечто, что очень обеспокоило Кристиана. Доктор лечил юную дочь лавочника, страдавшую, по его мнению, от желчной лихорадки. Он прописал ей вербену обыкновенную. В тот же день такой же диагноз Гиньяр поставил дочери графа, но той вместо вербены прописал мумие, которое, как он объяснил графу, представляло собой эссенцию, выделяемую трупами, забальзамированными в древние времена.
– Это драгоценнейшее снадобье извлекают из мумий, найденных в катакомбах и гробницах Египта, – объяснил он.
Мумие часто применялось для лечения состоятельных пациентов, но Кристиан своими глазами видел, как доктор наполнил бутылочку той же самой настойкой вербены, которую прописал и дочери лавочника. Несколько дней Кристиан мучился, но потом все же собрался с духом и задал доктору беспокоивший его вопрос.
– Тебе показалось! – резко осадил его Гиньяр.
Кристиан согласился с учителем, но потом задал еще один вопрос об использовании разных лекарств для лечения одной и той же лихорадки у двух девушек одинакового возраста.
– Лихорадка одна и та же, а физическая кондиция разная, – ледяным тоном оборвал его Гиньяр, давая понять, что разговор окончен.
«Лихорадка одна и та же, а кошельки – разные», – усмехнулся Бертран про себя.
Лихорадка прошла у обеих пациенток, родители остались довольны. Кристиан продолжал переживать на этот счет, а Гиньяр продолжал сохранять спокойствие.
Практическую часть работы Гиньяр поручал цирюльнику по имени Марсель Фуко. У Марселя была лавка рядом с воротами Порт-де-Монмартр, и он был так же груб и потрепан жизнью, как и район, в котором работал. Одевался Фуко просто, на фартуке все время были пятна крови и волосы, ногти грязные и потрескавшиеся, руки испещрены шрамами. Они с Гиньяром могли вместе работать с пациентом, но положение у них было совершенно разное. Гиньяр являлся уважаемым членом медицинского факультета. По милости короля он и его коллеги-доктора стали элитой медицинского мира, получили монополию на медицинскую практику, в которой ученость всегда ценилась выше практических навыков. Способность врача вылечить пациента считалась куда менее важной, чем его познания о болезнях. Хирурги вроде Марселя обычно были низкого происхождения, имели скромное образование, да и то, как правило, получали его в боях. В Париже они могли лечить пациентов лишь с разрешения докторов, патрициев от медицины, которые, как правило, сами не прикасались к медицинским инструментам и к пациентам, если этого можно было избежать.
Однажды Гиньяр, Марсель и Кристиан уходили от пациента, которому сделали кровопускание. Двумя этажами выше в соседнем доме внезапно рухнули потолочные балки. Рабочие закричали, пытаясь предупредить прохожих, на которых градом посыпалась тяжелая черепица. Одна из плиток упала на голову каменщику, толкавшему по улице нагруженную кирпичом тележку. Он лежал при смерти, из глубокой раны на правой стороне головы текла кровь. Гиньяр и Марсель склонились над несчастным и осмотрели его. Оценка состояния заняла у Гиньяра не больше секунды.
– Не выживет, – сказал он, поднимаясь с колен. – Рана смертельная, тут ничего не поделаешь.
Марсель зажал рану углом фартука и произнес:
– Возможно, это так, ваше великолепие, но, если вы не возражаете, я попробую сделать все, что в моих силах.
– D’accord[9], – пожал плечами Гиньяр. – Мне нужно готовиться к лекции, – бросил он, стряхнул с платья пыль и ушел восвояси.
Кристиан помог Марселю перенести пострадавшего в дом, где шли ремонтные работы. Они положили каменщика на стол. На руках Марселя еще оставалась кровь предыдущего пациента, но он быстро вытер руки о фартук и склонился над пострадавшим. Кристиан открыл ящик с инструментами и застыл, разглядывая целый набор ржавеющих ножей, щипцы, клещи, пилы и ножницы, небольшую жаровню и четырнадцать разных инструментов для прижигания. Там были спутанные нитки для швов и иглы всех форм и размеров: изогнутые, прямые и с насечками. В отдельной коробочке у Марселя хранились рыболовецкие крючки. В свободное время он любил порыбачить в Сене.
Марсель аккуратно обрил каменщика, показывая свои навыки цирюльника. Потом бритвой осторожно снял лохмотья кожи с обеих сторон раны. За работой он что-то шептал и бормотал себе под нос.
– C’n’est pas bon[10], – покачал он головой. – Повреждена оболочка мозга. Возможно, месье Гиньяр был прав. Наверное, надо было оставить его в руках Божьих.
Но все-таки Марсель не сдался. Поборов тошноту, Кристиан внимательно наблюдал за происходящим и поразился, когда увидел, что левая рука пациента задергалась, когда Марсель стал аккуратно касаться раны.
– Вы такое уже делали? – спросил он. – Я об этом не читал.
– Даже не мечтал, – фыркнул Марсель, сосредоточившись на работе.
– Тогда откуда вы знаете, как это делать?
– Иногда я молюсь, чтобы Господь направил мою руку, – улыбнулся Марсель. – Иногда за меня все делает выпитое накануне вино. Иногда я не делаю ничего, а иногда – как сейчас – просто делаю то, что кажется необходимым.
Фуко извлек из раны клочок волос, осколки кости и острые обломки черепицы, скинув все на пол. Очистив рану, он ножницами сгладил края сломанного черепа, а потом щипцами отодвинул вдавленные края от мозга, промыл рану вином, чтобы убрать остатки всего лишнего, стянул края раны и наложил швы. Промыл поврежденную зону еще раз, а потом с помощью Кристиана наложил защитную повязку из плотной воловьей кожи, примотав ее к черепу полосками ткани.