Повинуясь причудливым поворотам судьбы, обезьянка бросилась прямо ко мне, так как у меня за пазухой был спрятан гранат, и запрыгнула мне на руки. Стыдно признаться, но от неожиданности я упал на спину и выронил гранат, а обезьянка схватила его, но мне каким-то чудом удалось поймать ее поводок. Вскоре ко мне прихромал сам принц. Он был настроен дружелюбно и хорошо воспитан, но от души посмеялся над моим падением, а потом забрал у меня обезьянку вместе с гранатом. Искандер, мой лала, успел заметить запретный плод, который я собирался съесть вечером после молитвы. За этот проступок мне всыпали десять ударов плетьми по животу. Лала сказал, что если бы мне не удалось поймать питомца принца, то мне бы всыпали все двадцать.
Джихангир пригласил меня отобедать с ним. Нас обучают искусству светской беседы, но должен признать, что нервничал перед беседой с настолько высокородным человеком. Оказалось, что я волновался понапрасну. Принц быстро сделал так, что я почувствовал себя в своей тарелке. Думаю, болезнь, испортившая его позвоночник и ногу, как-то повлияла и на его ум. Он человек непростой, но его совершенно не волнуют дела государственной значимости, хотя он правитель провинции и может унаследовать трон Османов. Он много говорил о своем старшем сводном брате Мустафе, наиболее вероятном наследнике, который в тот момент был правителем Манисы. Джихангир его боготворил и рассказал мне много историй из их детства, проведенного в серале, да и вообще говорил в основном он, а не я. Признаюсь, что меня немного отвлекал роскошный стол, накрытый для нас. Все чудесные ароматы дворцовой кухни, об источниках которых я многие годы мог лишь догадываться, внезапно обрели форму на столе принца. Нам прислуживали слуги и пажи вроде меня, которые теперь пытались подольститься ко мне – простому мальчишке из Венеции (прости меня, но, если постоянно врешь, нужно повторять ложь как можно чаще)! – не меньше, чем к самому принцу. Я сидел на подушках из красной кожи, а мою салфетку окаймляла золотая бахрома! Стол был уставлен чашами с виноградом, персиками и медовыми дынями. Я съел приличное количество фруктов, дымящегося жареного барашка и целого голубя в соусе, а еще три порции сладкого батата. На десерт подали лед с фруктовым соком. Его делают из снега, который привозят на верблюдах с горы Олимп и хранят в огромных подвалах дворца. Следующую ночь я провел без сна. Меня рвало от изобилия, к которому мой желудок не привык, но даже это не испортило мне удовольствия от такой трапезы!
За столом у меня была возможность разглядеть принца, пусть и украдкой. Черты лица нельзя назвать ни правильными, ни красивыми, но вполне приятными. Кожа имела сероватый оттенок. Джихангир часто улыбался моим простым словам, сказкам или остротам. Это удивило меня, потому что улыбаются в серале не часто, здесь основной добродетелью считается суровость.
Потом он достал книгу и попросил меня почитать. Это был сборник басен на турецком. Этот язык не доставлял принцу особого удовольствия, сказал он, а вот сказки ему нравились. Поэтому я читал и с ходу переводил на персидский – язык поэзии и культуры, и этот фокус, похоже, пришелся ему по душе. Казалось бы, такая мелочь, как и поимка его обезьянки, но именно такие мелочи и вращают колесо Фортуны. Мой лала всегда говорил нам, что удача важнее умений, ибо удача есть не что иное, как обращенная к нам улыбка Всемогущего.
С тех пор, всякий раз бывая во дворце, принц посылал за мной. Говорил, что ему легко в моем обществе, а мой голос услаждает его слух. Он часами сидел во дворе, а я читал ему, пока он играл со своей обезьянкой или кидал камешки в фонтан. Если мне казалось, что он меня не слушает, и я останавливался, он тут же отвлекался от игры и нетерпеливо говорил:
– Читай, Аша!
На моем месте мог бы оказаться кто угодно. Во дворце было множество сказочников, чьи таланты в этом деле превосходили мои в сотни раз, актеры, которые всю жизнь занимались рассказыванием историй. Но принц хотел, чтобы ему читал я.
Он очень любил играть в игры и заниматься другими бесполезными занятиями, и я с радостью составлял ему компанию. Хорошо известно, что все принцы дома Османов пишут стихи, и Джихангир тоже пытался писать, в основном газели из пяти или пятнадцати строк. Вся османская поэзия посвящена любви – теме, о которой и калека-принц, и его невежественный юный собеседник знали крайне мало. Но незнание нас не останавливало. Он писал несколько слов, посвящая их воображаемой возлюбленной:
Охвачен штормом океан моей души,
измучен пламенем
любви к тебе.
Волны твоей любви
безжалостно швыряют принца…
Или еще что-нибудь, столь же ужасное. А потом, если его мысль останавливалась, я предлагал ему какое-нибудь слово, разумеется ненавязчиво, ибо мне бы и в голову не пришло учить принца искусству стихосложения. Он подхватывал мое жалкое предложение и продолжал сочинять. Вместе мы сочинили таким образом несколько стихотворений, хотя мой вклад, разумеется, был крайне скромен и в основном состоял из строк Бакы, довольно известного поэта, которые я запомнил на уроках. Бакы явно не испытывал таких затруднений с женщинами и поэзией, как принц и его верный паж.
Джихангир переписывал все в книгу, с которой никогда не расставался. Он мог бы приказать записывать за ним писцу, но принц гордился своим почерком, ибо рука его была некрасива, но выводила изящные буквы. Закончив записывать, он читал мне вслух то, что получилось. Тогда стихи были еще не очень хороши, походили на османское золото с мальтийской патиной, но они в любом случае нравились принцу, и он хвалил меня, словно я сделал нечто важное.
Должен сказать, что его внимание не навредило моей судьбе. Главный белый евнух был доволен тем, что я доставлял удовольствие Джихангиру – когда принц счастлив, это на руку всем окружающим, – хотя от занятий меня это не освобождало.
Если принц проводил со мной четыре часа, то ночью мне приходилось спать на четыре часа меньше, чтобы выполнить все остальные обязанности. Если шесть часов, то спать вообще не приходилось. Только моему лале не нравилось происходящее. Он постоянно расспрашивал меня о моих встречах с принцем. Искандер не доверяет мне. Конечно, он вообще никому не доверяет, такова его работа – уничтожать тех, кто недостоин служить султану, но он так смотрит на меня, что я чувствую: он считает меня не таким, как все, словно знает, что вся моя жизнь – ложь.
Именно благодаря встречам с принцем как-то раз я провел целых пятнадцать минут в присутствии самого султана. Сулейман не обратил на меня особого внимания – ладно-ладно, вообще не обратил внимания, – но был крайне внимателен к своему младшему сыну. Они вдвоем гуляли по роскошным садам четвертого двора, а я держался на расстоянии, следуя за ними как тень, стараясь не тревожить, но в любой момент готовый сделать все, что потребуется. Султан известен своей склонностью к меланхолии, и в его присутствии запрещено даже улыбаться. Груз ответственности за целый мир действительно велик, и в последнее время слишком многое требовало его внимания. Плечи султана, заметил я, сгорбились, как и у его сына-калеки. Однако я знаю, что – Аллах мне свидетель! – когда они вместе прогуливались в саду, Властитель Времени рассмеялся! Негромко, но все-таки рассмеялся. Сын явно имел на него благотворное воздействие и дарил ему радость, тогда как остальные сыновья сражались за право унаследовать трон, что крайне его печалило. Джихангир был единственным, кто не представлял для него угрозы. Все знали, что из-за его врожденных уродств он никогда не станет претендовать на священный меч Османов и не попытается занять трон султана. Этого было достаточно, чтобы уберечь его от яда интриг и заговоров, отравлявших души других сыновей. Должен признаться, что иногда все это кажется мне сном – что сын Луки Борга ходил по таким прекрасным садам рядом с сыном самого Сулеймана.
Глава 23
Алиса.
О Мария, рука моя дрожит, когда я пишу это имя! От ее красоты у меня перехватывает дыхание, ее имя – песня моей души! Когда я думаю о ней, то чувствую всем сердцем те самые стихи, которые мы с Джихангиром не умеем писать.
Я бы никогда не нашел ее, если бы не тоннели, а тоннелей я никогда бы не нашел, если бы не Насрид.
Впервые я увидел ее, спрятавшись в темноте за конюшнями в ожидании Насрида, который должен был вернуться с опиумом.
Но я забегаю вперед. Из-за нее это происходит со мной постоянно. Сейчас я все объясню тебе.
Сераль был построен султаном Мехмедом II, да будет благословенно его имя! Дворец располагался в оливковой роще на руинах византийского акрополя. Крутые террасы напоминали гигантские ступеньки лестницы, ведущей к морю, и путь им преграждали лишь древние опорные стены. Подземные акведуки, построенные Юстинианом, доставляли свежую воду в огромные цистерны под Старым городом, находились они и под дворцом. Некоторые, например цистерна Филоксена, такие огромные, что для поддержки потолков требуется тысяча и одна колонна. В этих пещерах можно было поместить целый галерный флот. Это знает любой школьник. За последнюю тысячу лет землетрясения разрушили многие из них. Другие были заброшены и застроены, а затем забыты, точнее, были забыты, пока Мехмед Али, первый паж меча Сулеймана, не обнаружил их около тридцати лет назад, когда наш господин, блистательный владыка Европы и Азии, реставрировал дворец. С тех пор тоннели и каналы как магнит притягивали к себе пажей, причем все из них были либо храбрецами, либо глупцами. Есть множество способов попасть в тоннели, в том числе как минимум три из третьего двора: из жилых покоев султана, из школы Эндерун, где живу я, и из гарема. Все это мне рассказал Насрид, а ему рассказал Абдул Матан, а тому – Абдул Рашид, а уж Абдул Рашид узнал об этом от самого Мехмеда Али.
Наземная часть сераля представляет собой переплетение садов и коридоров, покоев, бань и залов, мечетей, мастерских и кухонь. Подземная часть выглядит похожим образом: лабиринт тоннелей, стен, помещений и каналов. Многие из них завалило после землетрясений, другие же тянутся на много километров, от Алай-Мейданы, Площади войска, где получают плату за службу янычары, до Палаты Аудиенций, где послы заморских стран допускаются д