[38] и срезав одну из рей на ближней галере. Не дожидаясь следующего выстрела, пиратский борт начал разворот в сторону открытого моря. Весла дружным взмахом поднялись, окунулись в волну и погнали галеру прочь от баталии. Одно за другим стали отходить на север остальные суда. Корсары, что находились южнее, еще какое-то время хорохорились, выпустив пару ядер, но тоже отвалили, чтобы не попасть под обстрел, а то и, чего доброго, под абордаж испанцев.
Томаса заставил обернуться перестук башмаков по палубе. Со сходен на пиратскую галеру спрыгивала группа господ офицеров с доном Гарсией во главе. На абрикосово-загорелом лице испанца читалось явное облегчение; завидев английского рыцаря, он щедро улыбнулся.
– Ну, вот они у нас уже и улепетывают, сэр Томас! Уносят ноги, как отведавшие плетей псы, без своего-то командира… Кстати, где он?
– Он там, сеньор.
Томас указал на лежачую фигуру, все еще сучащую мягкими сафьяновыми сапожками. Неподалеку стоял Ричард; сняв с себя гамбизон, он уложил его на отстегнутый нагрудник. Рукав белой рубашки эсквайра потемнел от крови; осторожно его отведя, юноша обнаружил у себя на предплечье глубокий порез.
Томас, подойдя, приподнял Ричарду руку и внимательно осмотрел.
– Ранение чистое, в мякоть. Надо заштопать и перевязать.
Ричард кивнул, оторопело таращась на рану бескровным лицом. Не ровен час, упадет в обморок. Томас подвел эсквайра к случайному рундуку на палубе.
– Посиди здесь. Я сейчас сам ею займусь.
Дон Гарсия со своей свитой прошелся по заваленной трупами и брошенным оружием палубе и возвратился к корме.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул он, – одной гнидой на коже христианина меньше. Славная работа, сэр Томас. Я видел, как вы его срубили.
Баррет признательно поклонился.
Офицеры дона Гарсии подхватили под руки застонавшего главаря и сволокли к ступеням лестницы, где облокотили о приступку. Лицо корсару искажала мука, но он нашел в себе силы твердо взглянуть в глаза испанскому идальго.
– Ну что, неверный, – проскрежетал он голосом, – радуйся, твоя нынче взяла. Хотя надолго ли? А я вот ухожу. И ждет меня вечное блаженство…
Сказано это было на испанском.
– А, так ты говоришь на моем языке? – подавшись к корсару лицом, с грозной веселостью спросил дон Гарсия. – Ты, видно, мавританец или еще кто из христопродавцев?
– Я не прода́вец… Я мученик, готовый взойти в сады Аллаха.
– Нет для тебя там садов. А есть геенна огненная и муки адовы для твоей души, – льдисто изрек дон Гарсия. – Вот и все, что уготовано тебе и сподвижникам твоим, что припали к ногам ложного пророка. Все гореть будете. Такова воля Господа.
Губы корсара исковеркала ухмылка.
– А вот мы скоро увидим… Совсем уже скоро, христианин. Дни твои сочтены. И твои, и всех вас, неверных. Скоро, скоро вас всех покарает Аллах. Восходит сила великая. И сметет она всех, кто пред ней… и всех врагов великого султана и праведной веры.
Гарсия, подавшись вперед, вцепился корсару в бороду и притянул его голову к себе.
– Куда первым делом ударит твой султан? Говори, собака.
Бороду он выпустил, и голова корсара глухо стукнула о ступени.
– По Мальте? – допытывался дон Гарсия. – Или по Сицилии? Говори же!
– Убирайся к шайтану.
– Нет уж. Это ты у меня к нему пойдешь. Побежишь бегом. В оковы его! – скомандовал Гарсия, обернувшись к офицерам.
– Что вы думаете делать, сеньор? – спросил Томас, делая шаг между Гарсией и умирающим корсаром.
– Думаю преподать этой мрази урок, сэр Томас. Прошу вас, посторонитесь.
Один из офицеров приволок из трюма невольничьи кандалы и, замкнув ноги корсара в кольца, вогнал запорный стержень. Свободную цепь он обмотал ему вокруг лодыжек. От этой неласковой процедуры корсар не в силах был сдержать стона. Дождавшись выполнения своего приказа, дон Гарсия вновь обратился к корсару:
– Тело твое бренно, а раны болезненны. Я могу прекратить твои мучения, если ты скажешь нам, куда намеревается нанести свой первый удар султан. Скажи. Иначе тело будет рвать от боли. А затем ты у меня наглотаешься соленой водицы.
– Сеньор, это бессмысленно, – подал голос Томас. – Он ничего не скажет.
– Не скажет – значит, будет висеть там в темноте, наедине с самим собой. – Дон Гарсия пнул корсара в бок, близ раны, и тот завопил от боли. – Последний раз тебя спрашиваю. Говори.
На какое-то время пират плотно зажмурил оба глаза, и выбитый, и целый; на лбу обильно выступил пот. Но вот он превозмог мучение и поднял взор. Грудь его часто вздымалась и опадала. На губах теперь была кровь, бульканье которой чувствовалось и в голосе:
– Вы умрете… Все умрете… И жены ваши, и дети… Бросят их пищей бродячим собакам…
– Хватит! – Дон Гарсия обернулся к ближнему из офицеров. – Избавиться от этой погани!
Офицер и подоспевший ему на подмогу Фадрике подхватили пиратского предводителя под руки и, подняв на ноги, поволокли к борту. Испанцы выстроились вдоль шкафута[39], чтобы удобнее было наблюдать увлекательное зрелище, и провожали троицу улюлюканьем. Кричали и пираты, согнанные на передней палубе, – одни гневно, другие в ужасе; были и такие, что молили на коленях о пощаде.
Фадрике, крепко держа корсара за руку, вопросительно оглянулся на отца. Тот кивнул, и юноша нещадно толкнул полуживое тело, безмолвно кувыркнувшееся вниз. Вблизи было видно, как прозрачная голубизна моря пенно взметнулась под зелеными полами кафтана, взмахнувшими будто крылья. Затем потревоженная поверхность сомкнулась, и под ней стало видно стремительное погружение; зелень одежды колыхалась грациозно, словно зонтик медузы. Но вот, постепенно тускнея и серея, все истаяло в глубине, и вновь вокруг не было ничего, кроме неоглядных вод океана.
– Вот так, – с мрачно-довольным видом подытожил дон Гарсия. – Одним нехристем меньше. – Он деловито обернулся к капитану своего флагмана: – Пошлите кого-нибудь вниз, освободите всех христиан, что на веслах. Поднять их на палубу, напоить-накормить. Их места пускай займут пленные. Легкораненых пиратов на цепи и в трюм. От остальных избавиться.
– Слушаюсь, дон адмирал, – отозвался капитан.
Дон Гарсия приостановился, хозяйски оглядывая галеру.
– Судно-то какое пригожее… Флоту Его Величества каждое такое прибавление на пользу.
Когда из-под палубы кое-как, с посторонней помощью, стали выскребаться жалкого вида фигуры, Томас, занятый прочисткой раны Ричарда, отвлекся. Вид этих изнуренных бедолаг, скрюченных от постоянной согбенности под низкой палубой корсарской галеры, в грязи и коростах, со сбитыми кандалами руками, пробудил у Томаса целую череду нелегких воспоминаний.
– На людей и то не похожи, – пробормотал при виде их Ричард.
Что и говорить. Гребцы, приведенные на испанский флагман из казематов барселонской цитадели, тоже, прямо скажем, образцом ухоженности не смотрелись, но им за зиму хотя бы дана была возможность отдохнуть, подкормиться и соскрести с себя грязь. Эти же ковыляющие по палубе доходяги доведены были до крайнего – можно сказать, предельного – истощения. На поднесенные хлеб и сыр отпущенники накинулись с остервенением. Испанские солдаты взирали на страдальцев с жалостью; сдирая одеяния с пленных, они вручали их единоверцам. Когда из-под палубы поднят был последний христианин, корсаров погнали вниз, в цепи и на весла: гребите теперь до могилы на судне, что недавно было ваше, а стало наше.
– Подобные превратности судьбы на море не в диковинку, – пояснил своему эсквайру Томас. – Смею заверить, ты к этому привыкнешь – если, понятно, доживешь. А теперь притихни: будет больновато.
В недурно экипированном лекарском рундучке, обнаруженном в капитанской каюте галеры, Томас разжился иглой и ниткой и сейчас, с прищуром продев нить в ушко, скатал ее кончики в узелок.
– Держи руку на отлете и не дергайся.
Ричард подчинился; глянув напоследок на припухлые края раны, он отвернулся и уставил взгляд на ближний из галеонов, где экипаж сейчас был занят латанием одного из парусов, продранных вражеской картечью. Томас, аккуратно сжав левой рукой краешки раны, проткнул иглой кожу и продел следом нить; когда узелок уперся в кожу, края плотно прилегли друг к другу. За первым стежком последовал второй, и так далее по длине разреза. Ричард, стиснув зубы, терпел.
– Признаться, какой-то момент я думал, что полезть за мной в драку ты все же не отважишься, – откровенничал Томас, стараясь чем-нибудь отвлечь внимание юноши от малоприятной процедуры. – Перед самым абордажем. А ты и в самом деле боялся?
– Я же сказал, что да, – мельком глянул Томас.
– Вот те раз. А дрался как лев.
– Меня этому учили.
– И надо сказать, учили как следует… Кто же был твой наставник?
– Один из людей Уолсингема.
– Солдат?
– Скорее бриганд[40], – Ричард усмехнулся. – Он верховодил одной из лондонских банд. Был приговорен к повешению, но Уолсингем предложил ему жизнь в обмен на службу и безоговорочное подчинение. Поиск скрытых врагов и всякое такое. А во время, свободное от изменников короны, он должен был обучать остальных шпионов владению клинком и приемам уличного боя.
– Ах вон оно что. Куртуазия, я так понимаю, в обучение не входила.
– Куда там… Задача ставилась научиться убивать быстро и бесшумно.
Томас, не отвлекаясь от стежков, кивнул.
– Только до сегодняшнего дня убивать человека тебе, по-видимому, не доводилось.
Юноша молчаливо опустил глаза на палубу.
– Нет.
– Решиться на этот шаг не так уж и просто, Ричард. Настоящая трагедия в том, что, убив раз, на каждое последующее убийство ты идешь со все более легким сердцем. А потом, по прошествии лет, перед тобой встает мучительный вопрос: а можешь ли ты вспомнить, каким человеком был до того, как душу твою запятнала кровь собрата? Ведь чем больше убиваешь, тем сложнее вспомнить.