– Я теперь знаю, кто ты, – выдохнул Томас, прикрывая за собой дверь в келью своего оруженосца.
Ричард, который, сидя у стола, что-то писал, поднял голову. Он был до пояса раздет, и кожа его лоснилась от влажной духоты. Отложив перо, юноша перемазанной чернилами тряпицей неброско прикрыл несколько строк, набросанных мелковатым четким почерком.
– Вы о чем? – невозмутимо спросил он.
Томас вместо ответа прикрыл глаза – чего, собственно, и не требовалось, чтобы воссоздать в памяти портретный образ на медальоне, а уж тем более лицо Марии. На душе творилось что-то невообразимое, а главное, толком непонятно, что именно следовало сказать этому сидящему впереди юноше; тут дай-то Бог с самим собой разобраться. Кто же, в самом деле, этот молодой человек: его эсквайр, сын, шпион Уолсингема? Правда и то, и другое, и третье, но… как же теперь все это в себя вобрать и разместить в теперешнем, ином измерении? Просто голова кругом.
– Ричард… Рикардо… Я видел твой портрет в медальоне, присланном твоей матери.
– О чем вы? – нахмурился Ричард. – Моя мать? Что за вздор вы несете?
– Я знаю правду. Сейчас не время играть в игры. Тебе может грозить серьезнейшая опасность.
– Вот как? – насмешливо возвел бровь Ричард. – Опасность? Какая именно? И откуда ей взяться в городе, обложенном со всех сторон сарацинами?
– Перестань! – Гнев Томаса прорвался наружу. – Я теперь знаю, что ты мой… сын.
Глаза Ричарда на мгновение округлились, но лицо тут же сделалось непроницаемой маской.
– Что вас наводит на такие мысли?
– Я видел в медальоне твой портрет. Буквально только что у меня был разговор с твоей матерью.
Ричард холодно улыбнулся.
– Что-то у нас получается игра в одну лунку, как говорят шотландцы. Моя мать умерла годы и годы назад, когда я был еще ребенком. – Лицо юноши сделалось жестким. – Однако я неплохо наслышан о том, что у меня был за отец. То есть вы. Господин, который тешился в свое удовольствие со служанкой, а затем вышвырнул ее вон, как только узнал, что у нее от него ребенок. И из стыда, а скорей всего из страха, так и не признал, что у него есть сын.
– Что-о? – вскинулся теперь уже Томас.
– А то, – сузил глаза Ричард. – Этот самый медальон, кто вам его показал?
– Конечно же, Мария. Твоя мать.
Ричард резко, носом, вдохнул.
– Нет. Такого быть не может. Моя мать – служанка. Я ее помню. Мне говорили, что она умерла после того, как меня отправили в Англию, где я воспитывался у родственников Стокли – дескать, на тебе, Боже, что нам негоже. Пригрели все равно что из жалости. – Припоминая, он в горьком негодовании стиснул зубы. – Я предугадывал, что вы так или иначе докопаетесь до моего происхождения прежде, чем я сам в нужное время выложу вам правду. Я думал это сделать после того, как мое задание будет выполнено, и тогда уже рассчитывал все вам рассказать, решив заодно, убивать вас или нет.
– Меня… убивать? – оторопело выговорил Томас, чувствуя, как сердце словно стискивает ледяной кулак. – Но как? То есть за что?
– За что? – с сухим смешком переспросил Ричард. – А разве не за что? Вы бросили мою мать, заставили ее разлучиться со мной. Устроили мне высылку к чужим людям, которые обращались со мной так, будто мне и жить-то на этом свете должно быть зазорно; не воспитывали, а можно сказать, третировали. Хотя надо отдать должное: благодаря патронажу семейства сэра Оливера я затем попал в Кембридж, и там меня заметил сэр Оливер Сесил. – Ричард сделал паузу. – Вот он мне действительно был как отец. Не то что вы.
– Богом клянусь, мне ничего об этом не было известно! – воскликнул пораженно Томас. – Да если б я только знал, я бы горы свернул, небо и землю, чтобы найти тебя и забрать к себе.
– Ну да, конечно… Как любой другой благородный сэр, что берет на себя ответственность за своего незаконнорожденного отпрыска.
– Не говори так. Все было бы иначе. Ты был – ты есть – мой сын.
– Ага. Ущербный плод вашей недолгой связи с моей матерью, который никогда не был нужен ни вам, ни ей.
– Неправда… Неправда! – сделав шаг, с мукой в голосе выкрикнул Томас, не боясь стен, у которых, как известно, бывают уши. – Я не знал о тебе, а твою мать заставили с тобой расстаться. Отняли силой. Но она по-прежнему жива.
Ричард презрительно фыркнул.
– Оставьте вашу нескладную ложь, сэр. Точнее, отец. Я знаю правду. Мне все рассказал Уолсингем после того, как раскопал мое прошлое. Поведал еще годы назад, а затем, когда на горизонте всплыло это задание, выбрал для него меня и сказал, что по его завершении я буду волен поступить с вами как захочу.
– Ах вот как! – болезненно скривился Томас. – Значит, тобой движет месть?
– Не то слово. Я, можно сказать, жил ее предвкушением. Она подпитывала меня все эти годы. Ее мне в награду предложил Уолсингем. Наряду, разумеется, с тугим кошельком.
Холодный расчет в голосе Ричарда ввергал в оторопь, даже при беглом осмыслении продуманности извилистых интриг Уолсингема. Вот это злодейство так злодейство – туманное, многомерное, циничное…
– Бог ты мой, – дошло наконец до Томаса. – Он планировал все это загодя. Вымащивал годами вперед.
– Не понимаю, – насупился Ричард.
– Уолсингем. Он выращивал, обтесывал тебя под это задание. И при этом тщательно следил за мной. Может статься, это дело даже перешло к нему в наследство от тех, кто состоял в этой службе до него. Надо же… И все выжидал, выгадывал, когда нас обоих можно будет удачно встроить в этот адский замысел. – Он медленно покачал головой. Ум заходился при мысли о непостижимой глубине и всеохватности схем, что вынашиваются в головах лондонских кукловодов. Лучше даже об этом не думать, во всяком случае пока.
– Он тебе лгал, – Томас пригвоздил Ричарда взглядом. – Твоя мать – Мария. Он искажал все намеренно, чтобы разжечь у тебя ко мне ненависть. Значит, в твои намерения входит меня убить?
– Входило, – подняв глаза, каким-то осоловелым голосом выговорил Ричард. Сын.
– А теперь?
Вместо ответа юноша слепо схватил со стола чернильную тряпицу и ею вытер лоб (хорошо, что оказалась сухой). Чуть поникнув плечами, он поведал:
– Увы, я слишком много времени провел в вашем обществе. Какими бы ни были ваши грехи и недочеты как отца, я узнал вас как человека. Увидел вашу храбрость, понял ваше отношение к доблести и чести, и даже сострадание к людям. Уолсингем предупреждал, что время, проведенное с врагом, разжижает решимость его прикончить. Он это, похоже, предугадывал; мне же хватило глупости поклясться, что я не согнусь. Что жажда мести у меня пересилит эту ничтожную слабость. Он оказался прав, увы. Я больше не горю желанием вас убить. Отхотелось как-то. Но все равно я желал вас уязвить, наказать. Это было моим новым намерением. Все вам рассказать, вне зависимости от того, переживем мы эту осаду или нет. Бросить вам в лицо, что вы сгубили мне жизнь, и проклясть.
– Я и так проклят, – вытеснил Томас голосом, сдавленным в попытке противостоять ошеломительному горю. – Я утратил сына дважды. В первый раз тогда, когда мне сказали, что он умер во младенчестве, а во второй – сейчас, когда узнал о годах, на протяжении которых отвергался как отец.
– Вы не отец мне и никогда им не будете, – на секунду зажмурившись, произнес Ричард. – Но если вам все-таки верить и моя мать жива… Боже мой, она по-прежнему жива.
– Ты должен с ней поговорить, – с мягкой настойчивостью сказал Томас.
– Я? Но что я могу сказать? С чего даже начать?
Томас качнул головой.
– Этого я не знаю. Но быть может, слова придут сами собой, когда вы окажетесь лицом к лицу.
– Мне нужно время, чтобы подумать… Но даже если моя мать жива, это ничего не меняет между нами. Как отца, я вас презираю и отвергаю. Но при этом, как ни странно, восхищаюсь вами как человеком. И это все, что отныне может быть между нами.
Томас, внутренне одернув себя, решил в эту деликатную тему пока не вдаваться. Есть сын – значит, есть надежда, что он когда-нибудь передумает; есть возможность примирения. И тут же новый приступ самоуничижения: о каком примирении может идти речь, когда времени в обрез? А точнее, нет вовсе. Ни на сына, ни на Марию. Через несколько часов пора выдвигаться в Сент-Эльмо, а до этого еще нужно сделать приготовления.
Рыцарь тяжело опустился на край Ричардовой койки и посмотрел на юношу, с болью от мысли, что раньше не угадывал в его облике черт, унаследованных от Марии. Неудержимо вдруг захотелось потянуться и притронуться к его щеке, но рука не поднялась: во-первых, это вызовет неизбежный отпор, а во-вторых, он будет выглядеть в глазах юноши совсем уж глупым, потерявшим голову стариком.
– Ричард, я вызвался вступить добровольцем в гарнизон Сент-Эльмо, вместе с полковником Масом. Сегодня в ночь мы выходим.
Сын уставился широко открытыми глазами и, поколебавшись, неуверенно отвел взгляд.
– Но это же… почти неминуемая гибель.
– Очень может быть. Если только не прибудет со своей армией дон Гарсия, причем вовремя.
– Такое маловероятно.
– Да.
В краткой, мучительной тишине Ричард нервно сглотнул.
– Я пойду с вами.
– Нет, – твердо качнул головой Ричард. – Ты останешься здесь, где у тебя есть какой-никакой шанс выжить. Кроме того, у тебя ведь обязательство перед Уолсингемом: вернуться с находкой.
– Это так. – Ричард кивнул. – Но я могу устроить, чтобы свиток добрался до Англии без меня, в случае если я погибну до освобождения Мальты от сарацин. Ну а если она падет, то он теперь укрыт от врага так, что его никто не доищется. А… моя мать знает, что я здесь?
– Нет. Но она теперь наверняка догадывается, после того как я видел тот медальон и не смог скрыть своих чувств, – предположил Томас.
– Если это знает она, то есть вероятность, что правду проведают и другие. И если обнаружится, что я шпион, моя жизнь повиснет на волоске.
Томас секунду подумал.
– Мария твоей жизнью рисковать не станет. Медальон она хранит в секрете. Даже от Оливера.