– Не можем, но, вероятно, придется, – упорствовал Ромегас. – Иначе как мы растянем запас провианта? Люди и так уже голодают. Через пару недель у солдат уже не останется сил сражаться. Форт же укреплен значительно лучше, чем город и его стены. Так что такой шаг считаю вполне оправданным. Быть может, сир, это единственный шанс спасти наш Орден.
– Спасти ценой нашей репутации, – отозвался Томас. – Оставив мирных христиан на расправу сарацинам, мы тем самым навсегда покроем себя бесславием. Ведь пощады от османов никому не будет – лишь поголовная резня.
– Это война, сэр Томас, – холодно усмехнулся Ромегас. – Война, которую мы с Великим магистром ведем и вели все годы, что служили Ордену. И выживание Ордена должно ставиться превыше всего.
– Я-то думал, выше всего ставится противоборство магометанству, – возразил Томас.
– Покуда мы живы, пока у нас есть силы, мы всегда будем мечом, вонзенным в бок врагу, – припечатал Ромегас. – А для этого мы должны быть готовы идти на жертвы. Ради большего блага.
По лицу Великого магистра было видно, как нелегко ему определиться с решением.
– Это так, – тяжелым голосом откликнулся он на слова Ромегаса. – Удерживать Сент-Анджело куда проще, чем удерживать Биргу. Там и впрямь можно пересидеть осаду… Однако слова сэра Томаса тоже справедливы. Нельзя забывать, что Орден как раз и был создан для защиты праведных и безвинных. Тех, кому нужна помощь. – Он тягостно вздохнул и, помолчав, сказал: – Думаю, я уже знаю, как надо поступить. Да, уверен в этом.
Ромегас взглянул на Томаса с торжествующей улыбкой: его взяла.
– Оно и к лучшему, сир. Да будет так.
– Вы меня не так поняли, – пояснил ла Валетт. – Отступления в форт не будет. Поскольку я уже распорядился взорвать подъемный мост.
Глава 42
Вечерний сумрак озарился розовато-снежным блеском гигантской вспышки, от яркости которой Томас невольно прищурил свой единственный зрячий глаз. Под стать дымно-пламенному смерчу оказался и разнесшийся по Биргу грохот разрыва, от которого заложило даже привычные к пальбе уши. Полыхающие обломки моста, лениво кувыркаясь в высоте, вначале медленно, а затем с нарастающим разгоном устремились к земле и пали в граде искр, простучав по крышам ближних строений или с шипением загасившись в рукотворном канале между фортом и городом.
Великий магистр, его советники и старшие офицеры смотрели на это зрелище в дружном молчании.
– Ну вот и все, мессиры, – сказал ла Валетт непринужденно. – Пути к отступлению у нас теперь нет. Это наше послание, адресованное как сарацинам, так и горожанам. С Божьей помощью Биргу мы отстоим. Ну а если не получится, то поляжем на здешних развалинах. Грядет последнее испытание. – Обернувшись, он оглядел занятые неприятелем высоты вокруг города. – Нынче утром был захвачен в плен турецкий офицер. Он выдал, что армия Мустафа-паши готовится к последнему решающему броску. Теперь понятно, почему последние восемь дней враг ни разу не ходил на приступ, а лишь обстреливал то, что оставалось от городских стен. Штурм начнется завтра, с первым светом.
Ла Валетт повременил, давая своим словам отложиться в восприятии.
– Если атака захлебнется, то, по всей видимости, Мустафа-паша в дальнейшем уже не сможет поднять своих людей на бой, и мы, скорее всего, выдержим осаду. Предлагаю сегодня хорошенько отдохнуть и быть на своих постах за час до рассвета. – Своих приверженцев он оглядел с мрачноватой решимостью. – Для высокопарных речей я слишком утомлен. А потому скажу всего несколько слов. Сарацин мы били в лучших традициях нашего Ордена. Для меня было честью командовать и сражаться вместе с вами и теми, кто пал, защищая святую веру. Все вы герои. Никто не мог бы совершить большего во имя чести и славы. Если нам завтра суждено погибнуть – что ж, быть посему. Наш венец мучеников вдохновит все остальное христианство восстать на богоотступников. Смерть наша будет отмщена. Ну а коли останемся в живых, то слава о нас зажжет сердца еще многих грядущих поколений. Все, кто прослышит о наших великих деяниях, замрет и вознесется мыслью, и с преисполненным гордости сердцем скажет: «Вот, вот он, зенит христианской славы за всю долгую нашу историю!» – Обойдя свое офицерство, ла Валетт поочередно, с чувством, пожал каждому руку. – Да пребудет с вами Господь. Если я кому-то понадоблюсь, ищите меня в соборе за молитвой.
На этом он повернулся и быстрым шагом пошел в разбомбленное ядрами сердце Биргу.
Томас смотрел ла Валетту вслед, впервые улавливая в этом несгибаемом человеке перемены. Все те последние месяцы, что давили на защитников тяжким грузом, лишь один ла Валетт, казалось, черпал в своем противлении врагу силу и яростную решимость. Но вот дал себя знать возраст: прогнулись под веригами лет плечи, и впервые за все время Великий магистр предстал взору тощим, хрупким и больным, чего в принципе несложно ожидать от человека, которому за семьдесят.
– Удивительно, как он умудрялся так долго тянуть этот воз, – словно в такт мыслям Томаса тихо сказал Ричард. – Теперь, видимо, надежда его все-таки оставила.
– Его? – переспросил Томас. – Ни в коей мере. Кого угодно, только не ла Валетта. Даже если магистр утомлен телом, сердцем он по-прежнему тверд.
– Пожалуй, ты прав. Без ла Валетта турки давно бы нас уже одолели.
– Ну что, теперь довольны? Великий магистр, как-никак, поступил по-вашему. – Обернувшись, рядом с собой Томас увидел Ромегаса. Капитан кивком указал на жалкие обломки, которые еще недавно были подъемным мостом. – Надо было вам все-таки меня поддержать, Томас. В форте ла Валетт оставил, можно сказать, лишь орудийную прислугу. Если Биргу завтра падет, Сент-Анджело после этого продержится считаные дни. А с усиленным гарнизоном он простоял бы недели, если не месяцы. Хотя теперь чего уж, – он досадливо махнул рукой. – Теперь ничего не поделаешь.
– Ошибаетесь, – покачал головой Томас. – Оставь мы Биргу, воля к победе у нас ослабла бы, а у врага, наоборот, окрепла. А так отступать нам некуда, и люди при виде врага будут сражаться с железным упорством. Умрут, но не отступят ни на пядь.
– Посмотрим, – вздохнул Ромегас и, повернувшись, пошагал по разобранному завалу к форту, где остановился и с задумчивой грустью стал оглядывать вывороченные с мясом бревна в том месте, где сила взрыва дополнительно расширила ров.
Небольшое офицерское собрание начало расходиться, и Томас поманил к себе Ричарда.
– Пойдем и мы, обратно в дом Стокли.
Они двинулись по улице – неторопливо, чтобы Томасу было легче волочить свою больную ногу.
– Не знаю, говорить ли что-нибудь твоей матери о завтрашнем штурме, – проговорил Томас, явно испрашивая совета.
Ричард даже удивился:
– Почему бы и нет? Она имеет право знать. Право со всем примириться, если вдруг завтра наступит конец. Разве не так?
Томас кивнул, но как-то вскользь:
– Боится она за меня. Я ведь после Сент-Эльмо и меча в руках не держал.
– Да, кстати: а теперь сможете?
– Ла Валетт так думает.
– А что думаете вы?
– Правая рука слаба: давно не упражнялся. Вижу только одним глазом, а слева из-за ожогов и рука, и нога плохо сгибаются, да еще и болят. – При взгляде на сына Томас виновато улыбнулся. – Получается, я не хуже многих из тех, кто займет место на стенах. Один ты у нас как заговоренный: ни царапины.
– Ничего, – усмехнулся Ричард. – Удача, она лишь до поры. Рано или поздно что-нибудь да прилетит.
Томас, остановившись, цепко посмотрел:
– Ты что, никак боишься?
Ричард секунду колебался, сознаваться или нет. А затем кивнул:
– Ну а вы как думали… Я ведь не из смельчаков.
– А вот я слышал как раз обратное… Знаешь, что мне сказал ла Валетт? Что ты, пока я лежал в лазарете, сражался как закаленный боец. Так что отвагу свою тебе доказывать не приходится.
– Ох уж эта отвага… Бился в основном из-за того же страха. Боязнь такая, что хочешь отогнать, да не можешь. Иной раз даже мысль мелькает: скорее бы все это кончилось. Пуля, и та была бы за милость. Каждую атаку встречаю со страхом в сердце и холодным потом на ладонях и спине. – Он, блестя глазами, посмотрел на Томаса. – Вам, наверное, за меня стыдно? Не удивлюсь.
– Стыдно? – Сердце надрывалось от беспомощного желания защитить сына, оградить его от этой муки. Он положил обе руки юноше на плечи. – Ричард, я не испытываю за тебя ничего, кроме гордости. Людей храбрее тебя я и не встречал.
– Да бросьте вы, – вздохнул Ричард, отводя глаза. – Трус, он и есть трус.
– Трус – это тот, кто при виде опасности дает деру. Храбрость же состоит в том, чтобы, собрав всю свою волю, сознательно повернуться к опасности лицом, встать на ее пути. Мне, Ричард, это известно не понаслышке. Для меня это, можно сказать, лекало, которым я вымеря́л себя всю свою жизнь. – Видя скептический взгляд сына, Томас невольно хохотнул. – Ты думал, я чем-то отличался от тебя? Да вовсе нет. Страх – это шпоры, подгоняющие нас и нам подобных. А иначе как бы мы могли его укрощать, не давая ему завладеть нашей жизнью и в конечном счете судьбой? Похоже, в этом мы с тобой схожи, отец и сын.
Ричард кивнул и, дрогнув губами, неловко отвернулся, утирая глаза. Непроизвольное это движение Томас истолковал как пристыженность, и сердце в нем сжалось от сопереживания.
– Тебе не в чем себя упрекать.
– Да не упрек это, – с нервным смешком бросил Ричард. – Просто я… счастлив. Счастлив, что у меня есть отец. И что отец этот вы.
Смятение моментально сменилось безудержной радостью, в порыве которой Томас прижал к себе Ричарда и поцеловал в лоб, а выпустив, шутливо его пихнул и заговорщически сказал:
– А врежем-ка нынче мы с тобой по чарочке. Ей-богу, если и есть на свете испытание на смелость, так это для тех, кто не моргнув глазом проглотит стакан здешней кислятины.
Оба рассмеялись и пошли; при этом здоровую свою руку Томас держал у сына на плече.
Когда подошли к воротам, отворять их взялся Томас: поднял задвижку, надавил на створку двери. Обернувшись, он увидел, что Ричард на улице стоит чуть поодаль.