Взгляд Марафиса стал менее восхищенным, когда он рассмотрел нижние ярусы Грязного Лагеря. Одно дело - компания наемников-профессионалов. Любители - совсем другое. Пестрые отряды плохо снаряженных пехотинцев толпились вокруг кухонного очага, обсасывая воробьиные кости, смазывая наконечники копий грязной ветошью, скрепляя пряжками и начищая доспехи, почесывая укусы блох, лакая из оловянных фляжек, наполненных самогоном, и с чувством сплевывая в грязь. Куриные фермеры, уличные торговцы, жирные шулера, засольщики рыбы, сыновья птицеловов, горшечников, банщиков, разбойники, воры: все они были здесь, и нервные, как куры, услышавшие запах лисы. Их контракты обещали одну серебряную монету в десять дней и 'справедливую и беспристрастную часть всех общих трофеев, завоеванных в ходе кампании'. Что означало, что они, скорее всего, не получат вообще ничего.
Марафис чувствовал некоторую симпатию к ним, но его брезгливость к их неподготовленности и состоянию лагеря была сильнее. Какие люди позволят своим животным стоять в лужах собственных нечистот?
Он не был приветлив, когда отдал свой последний приказ.
Стефан Граймс, капитан крупнейшего профессионального подразделения и исполняющий обязанности командующего всеми наемниками, поехал вперед, чтобы обсудить изменения последних минут. Родившийся на мелкой скотоводческой ферме в глухомани к востоку от Собачьей Трясины, Граймс хорошо продвинулся вперед для человека, которому было добрых пять лет после тридцати. Когда Нож взглянул в грубоватое, выдубленное морозом лицо Граймса, он увидел себя. Моложе. Грубее. Еще боящегося высокородных и могущественных баронов.
- У них задницы такие же, как у тебя и у меня, - сказал он Граймсу в начале кампании, - разница лишь в том, что со всем тем, что они едят, - утиной печенью, языками жаворонков и сырыми устрицами - они используют свои намного больше.
Это было именно то, что он хотел бы, чтобы кто-то сказал ему в том возрасте, но Граймс не был готов это услышать. Он был по-прежнему не уверен в себе рядом с Гарриком Хьюсом и его высокородными собратьями. Когда барон рявкал приказ, первым побуждением Стефана Граймса было повиноваться. Это было проблемой. Бароны были всякие, от умных до посредственностей, вплоть до законченных буйных идиотов, однако каждый из них считал, что у него Богом данное право вести людей.
Именно там появился Эндрю Пэриш. Марафис сжал предплечье Граймса и пожелал ему 'Добычи на поле боя', и затем повернулся, чтобы встретить своего бывшего мастера боя.
Эндрю Пэриш удалился от суеты лагеря, и стоял на краю обрыва, глядя на юг, на туманные фиолетовые курганы Горьких Холмов. Дым, поднимающийся от железного тигля с кулак размером у его ног, предупреждал смертных, чтобы его оставили в покое. Эндрю Пэриш говорил с Богом.
Мастеру боя у стражников Рубак был шестьдесят один год, но постановка ног и прямая спина показывали позу человека вполовину моложе. Волосы были по-солдатски коротко остриженными и совершенно белыми. Лоснящиеся челюсти и шея рассказывали о привычке бриться дважды в день. Та же самая несгибаемая самодисциплина заставляла его подниматься в предрассветной темноте каждое утро, чтобы подготовить свое снаряжение, вытряхнуть постельное белье, приготовить себе завтрак и набить себе заряды. Он был ветераном Стражников Рубак со стажем в сорок лет, человеком неистовой веры, а когда-то давно, в другой жизни, он был вторым сыном лорда Земель Диких Гор.
По мнению Марафиса Глазастого, это был самый ценный человек в лагере.
Нож ожидал общения, которое было необходимо. Ему редко приходилось ждать, и это заставляло его нервничать. Внимательные глаза замечают уважение, и ценят его. Это сделало его еще раздражительнее. Через некоторое время он спешился. Боль прострелила его поврежденную ногу, когда тело коснулось земли. Он оставил это без внимания.
- Будет снег, и он будет кровавым, - сказал наконец Пэриш, припечатывая пяткой тигель и вдавливая его глубоко в грязь, - но Его дело будет сделано.
Эндрю Пэриш повернулся лицом к своему командиру. Катаракта начинала высветлять его карие глаза, но от этого взгляд казался только острее. Он имел силу кулака, пробивающего стену.
- Каждый кланник, которого мы убиваем, будет молитвой: Узри, как мы любим тебя, Сладостный Господь.
Марафис превратил лицо в подобие камня. Истинная вера его смущала. Его опыт во время изгнания научил опасаться людей с Божьим огнем в глазах. Их невозможно постоянно сдерживать. Сегодня должна быть почти тысяча тех, кто пришел не иначе, как убивать еретиков. Это были хорошие люди, трудолюбивые, обычно законопослушные, но невозможно было предсказать, что произойдет, если вспыхнет их Божественный огонь. Нож хорошо помнил, как сидя на коне, он глядел на своих собратьев-патрульных, которые отрубали руки и ноги рыцарям-клятвопреступникам. Он не останавливал такую ненужную жестокость, но это не означало, что она ему нравилась.
Он был полностью собран, когда говорил с Пэришем.
- Сообщи Хьюсу, что он занимает центр. Мы разделили Рубак - будем на флангах. Я поведу восточное крыло, Бэрден ведет западное.
Эндрю Пэриш прикинул этот вариант и согласился. Из планов сражения этот не был самым ярким, но Пэриш был не из тех, кто спорит по поводу деталей. Он был связным, мостиком между баронами и их армиями, и многочисленными всеми остальными. Пэриш мог говорить с самым гнилоротым, дурно пахнущим свинарем в Грязном Лагере, а затем развернуться и вести переговоры со сворой надушенных баронов, покоящихся в шелковых палатках. Его уважали все. У него была солдатская грязь на сапогах и кровь лордов в жилах.
Марафис знал, что сможет приказывать баронам и без помощи Пэриша, но так было легче. Спокойнее. Характеры держались в узде с обеих сторон. Бароны не должны были получать приказы непосредственно от мясникова сына, а все остальные были избавлены от обострения борьбы непосредственно с баронами.
- Смотри за ним.
Голос Пэриша был твердым, как железо. Между собой им не было необходимости называть имена. - Как только сражение разгорится, он будет соблюдать свои собственные правила.
Марафис посмотрел на восток, в излучину реки, которая скрывала зеленые базальтовые стены Ганмиддиша. Первый снег начал падать гладкими и тяжелыми хлопьями, которые входили в воду, как ныряющие птицы. - У меня свои правила в этой битве. Собака съест Хряка.
Глава 8. Повозка, запряженная двенадцатью лошадьми
- Рейна. Что ты об этом думаешь?
Рейна Черный Град проследила за взглядом Анвин Птахи через земли Черного Града на юг. Они стояли на заброшенной галерее лучников, что притулилась на южной стене круглого дома. Длинноголовый сказал, что никто не бывал здесь десятилетиями, и Рейна могла понять, почему. Галерея была построена на наружном куполе военачальником Эваном Черным Градом. Сын Эвана убил последнего короля Дхуна, и Эван боялся возмездия. Среди множества спешно построенных оборонительных укреплений была кольцевая стена, которая окружала Круглый дом на расстоянии двухсот футов, сторожевая башня в шесть ярусов, построенная на вершине Раскопанного Холма в восточном сосновом частоколе, и ряд ям-ловушек и других земляных хитростей вдоль границы Дхуна с Черным Градом, насколько знала Рейна, эти ловушки сгубили немало овец. Прошло пять веков, а какие-то выдумки Эвана по-прежнему стоят. Судя по трещинам в каменной кладке и легкому колыханию выступа, далеко за ними ходить не надо.
Спокойно. Здесь было хорошо. Дул странный восточный ветер, порывами ломая каменные сосны и уплотняя вокруг них остатки старого снега. Краснохвостый ястреб скользил на потоках нагретого воздуха, высматривая через голые ветви Старого леса ласок и другую мелкую добычу. Небо было ясным, и светило холодное и блестящее солнце. С вершины круглого дома видно было на лиги вокруг.
И никто, кроме человека, стоящего рядом, не услышит, что ты говоришь. Рейна взглянула на свою старую подругу, заведующую хозяйством клана Анвин Птаху. Анвин старела. Ее обветренное лицо было покрыто морщинами, а в глазах стояла влага. Не в первый раз Рейна спрашивала себя, почему Анвин настолько загоняет себя. Она никогда не была замужем, не имела семьи, о которой бы Рейна знала, но у нее было больше целеустремленности, чем у кого-либо еще в целом клане. Когда она не выпекала хлеб на две тысячи человек, она разделывала туши убитых зимой животных в мясном погребе, доила овец в молочной, потрошила угрей на кухонном дворе, общипывала гусей в птичьем сарае, перегоняла старку в винокурне, или мастерила стрелы в мастерской. Ее жизнью был клан. Сравнивая самоотверженность Анвин со своей собственной, Рейна находила свою недостаточной. Тем не менее, это была она, Рейна Черный Град, кто в мясном погребе произнес:
Вождем буду я.
- Вон там, - сказала Анвин, мотнув подбородком на юго-запад, - на опушке.
Рейна посмотрела снова, и на этот раз она увидела, как что-то появляется из темно-зеленого скопления сосен на юге. Упряжка из двенадцати лошадей тянула военную повозку к круглому дому. Повозка была сложена из цельных ошкуренных бревен, отсвечивавших на солнце красным, и вес ее был так велик, что для ее поддержки потребовалось шесть колесных осей. Из трубы, сооруженной в центре крыши, сгустками шел черный дым. Пара стрелков с заряженными арбалетами рыскала по плоской деревянной крыше, и дюжина до зубов вооруженных всадников создавали живой щит вокруг повозки и упряжки.
- Ты видишь их цвета?
Рейна покачала головой:
- Темные, это все, что я могу сказать.
Они молча смотрели, как огромное, дымящееся чудище накренилось и покатилось по неровной поверхности дороги на пастбище. Рейна подумала, что Анвин ощущала ту же степень беспокойства, что и она. Еще с тех пор, как начались войны между кланами, все дороги в клановых землях находились под мощной охраной. На ключевых поворотах и разъездах были поставлены укрепления. Ничто не могло появиться рядом с круглым домом без разрешения. Так кто это разрешил? И почему они с Анвин нио чем не знали?