Впереди и на север располагались присягнувшие Бладду кланы -- Полу-Бладд, Хаддо, Фриз, Отлер и Серый. Чед утверждал, что они могли увидеть только круглый дом Отлера, до которого отсюда было несколько дней пути на восток, но Эффи считала, что он мог ошибаться. Полу-Бладд граничил с Утренней Звездой, и в зависимости от того, на каком участке реки они находились, они могли бы увидеть ее, если бы холмы где-нибудь расступились.
Эффи ощущала Пьяную Мышь иначе, чем Волчью, более старой и потаенной. Прошлой ночью за лагерем она видела между деревьями уходящую рысь. Дикая прекрасная кошка со встопорщенными кисточками ушей и серо-голубой шкуркой казалось, не принадлежала миру кланов. Эффи попыталась объяснить это Чеду, который как бы между прочим сообщил ей, что это самка, и он, на удивление, с ней согласился. "Их мех носят суллы", - сказал он. Иногда он все же говорил совершенно правильные вещи. В кланах не носили рысий мех, потому что не умели рысей ловить или охотиться на них. Эти умения принадлежали исключительно суллам.
Решив, что гребла она уже достаточно долго, Эффи стряхнула воду со своего весла и уложила его на планшир. Руки освободились, она потянулась к амулету.
Это было то, что она делала всегда, эти проверки между делом, такое быстрое движение вверх, чтобы понять, как обстоят ее собственные дела. Бестолочь. Тупица. Нормальный человек к этому времени должен уже привыкнуть, что амулета нет, сожран щукой, которая не простая щука, а нечто большее, потерян в Волчьей навеки и навсегда.
Она пыталась заставить их пойти за ним -- закинуть сети, нырять в реку, построить запруду -- и к чести Уокера Стоуна он не отвергал ее мольбы сразу. "Его нет, - сказал он ей жестко. - Даже если я донырну до него, как я узнаю его среди тысяч других камней?"
Она не рассказывала ему про щуку. Она прожила месяц на Холодном озере с Безумной Бинни, и понимала, как важно выглядеть разумной. Слова Щука проглотила мой амулет звучат почти как Моя овца знает, как летать для того, чтобы получить поддержку окружающих. Вместо этого она привлекла Чеда Лаймхауза исследовать побережье и устанавливать там лески. Чувство вины заставило его не задавать про лески слишком много вопросов -- если бы его не вырвало, лодка никогда бы не перевернулась -- и целых два дня он трудился в поте лица над поисками амулета Эффи. На третий день она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы присоединиться к его поискам, и зашла по бедра в спокойную ныне воду, но ее восстановившееся здоровье сработало против нее. Когда Уокер увидел, как она бьет Чеда за установку лески в неправильном месте, он решил, что она достаточно здорова, чтобы продолжить плавание, и к полудню они уже шли по реке.
Она не испытывала к Уокеру из-за этой спешки никакой неприязни. Он спас ей жизнь, и хотя она знала, что он совершил этот поступок, потому что она каким-то образом имела для него ценность -- как золото -- это не меняло самого факта, что ее жизнь была спасена. Эффи очень нежно любила свою жизнь. Она не была одной из тех неразумных девчонок, которые без необходимости подвергают свою жизнь опасности, преодолевая верхом высокие изгороди, или опускают свою голову под воду и считают, кто дольше сможет задержать дыхание. Влезать на деревья и высокие скалы, раскачиваться на мосту, гулять по крышам и нырять в пруд, и даже слишком легко одеваться в холод -- ничего такого Эффи себе не позволяла. Конечно, она привыкла спать с шенковыми псами, но даже если бы они рвали людям горло, рядом с ней они были сущими ягнятами.
После того, как она чуть не утонула, Уокер несколько изменил к ней свое отношение, и она в ответ стала относиться к нему чуть иначе. Она понимала теперь, что в похищении и путешествии не было ничего личного. Уокер Стоун делал свою работу. Она с Чедом были грузом, и все, что человеку от груза было нужно-- это просто чтобы его было легко перевозить. Если она не мешала перевозке, что, по ее разумению, было равносильно быстрой посадке в лодку каждым утром, Уокер был доволен. Свобода была побочным результатом образа действий. Они с Чедом могли делать на стоянке что угодно -- пока оставались на виду. Теперь они могли разговаривать в лодке -- пока в воздухе не было дыма костра. Многого от них не ожидали -- их даже не заставляли грести -- и это значило, что они могли спокойно получать удовольствие от реки и ее видов. И если не обращать внимания на старого чокнутого Уокера Старшего и забыть, что тебя везут на восток против твоей воли, путешествие получалось неплохим. Она даже начала думать, что быть хорошей - это ее долг Уокеру, как за спасение ее жизни,так и вообще за то, что ее существование стало представлять какую-то ценность.
Именно это понимание, что она обязана вести себя хорошо, было тем, что заставило все измениться. Уокер распознал в ней этот сдвиг, который выразился, в первую очередь, в той быстроте, с которой она откликалась на его просьбы, в ее решимости показать ему, что она хороший гребец, и он некоторым образом откликнулся. Только сегодня утром он бросил ей мешочек с сушеным пряным горошком. Без слов, едва предупредив об необходимости подставить руку и поймать белый мешок, запущенный ей в грудь. Острые горошки были непривычны на вкус, десны от них покалывало, и ей потребовалось время, чтобы понять -- это было угощением. Когда она распознала их особенность, они показались ей вкуснее.
Она теперь чувствовала, что, если бы Уокер имел инструмент с нужным приспособлением, чтоб выбить штифты на ее ножных оковах, он бы освободил ее.
"Камешек сорвался. Камень непростой. Каково, девчушка, быть совсем одной?"
Эффи развернулась на сиденье и пристально посмотрела на папашу Уокера. Он сидел на корме, спокойно водя веслом в воде. Рот был закрыт, а зеленые глаза от враждебности посверкивали. На нем была бурая мохнатая куртка из шкуры выдры, которую он обычно надевал, но сегодня он натолкал кучу плауна в одну из завязанных складок.
- Я знаю, что ты говорил, - сказала она ему.
Он посмотрел на нее и задвигал ртом как рыба. Когда он высунул свой старый розоватый язык, губы смочила слюна.
Ей стало противно, она повернулась лицом вперед.
"Вот такие штуки от зловредной щуки?"
Назад она не повернулась. Вдруг озябнув, она решила погреться еще одним циклом гребли. Холмы взбитого снега шапками покрывали утесы и ущелья, а речная вода была такая вязкая, что скоро должна была замерзнуть. Чед на своем сиденье заснул и похрапывал. Эффи своим веслом зацепила его спину в лодке. Его разбудили ударившие о борт лодки плывущие стволы, он помотал головой, как собака стряхивает воду. Через пять минут он уже спал снова.
Эффи пыталась не вспоминать о своем амулете, но Уокеров папаша достал ее до печенок. Камешек сорвался. Потерять амулет считалось страшным несчастьем, приговором. Инигар Сутулый рассказывал леденящие кровь истории про тех кланников, которые имели несчастье потерять свои амулеты. Джон Марроу случайно уронил свой амулет-белку в колодец в восточной части Клина. На следующий день на него налетели дхуниты, как поведала история, и пока он отбивался от их молотов, произошло что-то ужасное с его мужскими частями. Эффи считала, что они могли поморозиться. Затем был рассказ про маленькую Мэвис Горнли, которая потеряла свой амулет, когда ехала в дом Баннена на свадьбу со своим женихом, бравым банненским мечником с остро заточенными зубами. Мэвис спешилась, пошла обратно по своим следам и стала внимательно рассматривать все отпечатки копыт своего коня. Она так сосредоточилась на поисках следов, что не заметила огромного черного медведя, который выскочил из леса и оторвал ей голову.
Единственным способом уцелеть было спешно вернуться домой к клановому ведуну и умолять его заменить пропавший амулет. Это было явно непростым делом, и могло занять несколько месяцев. Все это время человек оставался незащищенным, и ему рекомендовалось наружу не высовываться.
Хорошо, подумала Эффи, взглянув вверх на потрескавшиеся красные стены ущелья и заросли болиголова по ту сторону. Я ровным счетом ничего не могу с этим поделать.
Некоторым образом эти истории ее мало волновали. Она не верила в невезение. С потерей камня ей стало не по себе. До его пропажи она не представляла, насколько сильно полагалась на этот кусок гранита в форме уха. Дядя Ангус однажды рассказал ей, почему летучие мыши способны летать в темноте. "Они слушают свои крики, отраженные от деревьев и стен". - "Но они же не издают звуков" - ответила она. "Не те, которые ты могла бы услышать" - возразил он. С тех пор она не раз вспоминала этот разговор, ей казалось, что ее амулет немного напоминал уши летучих мышей -- способный обнаруживать звуки, которые никто больше не слышал. Вибрации, вызванные изменениями. Колебания воздуха. Конечно, когда выражаешь это словами, звучит несколько... пугающе, но Эффи знала то, что она знала. И зная это, она скучала по камню. Это было хуже всего -- отсутствие уверенности, предупреждений об опасности. Теперь, если несчастье может случиться, она узнает об этом одновременно со всеми остальными.
Это было как потерять какое-то чувство, или орган чувств. Или зуб. Там была дыра, новая и непривычная, и она продолжала с недоверием ее ощупывать.
Заметив, что она гребет с одной стороны слишком долго, Эффи перенесла весло направо. Становилось холоднее, и в воздухе стал виден пар от дыхания. Ей показалось, что она заметила резкий черный дымок от горящих сосновых иголок, и поискала над линией деревьев дым от костра. Она ничего не нашла, но папаша Уокера Стоуна решил не рисковать и направил лодку ближе к берегу.
Изогнутый нос лодки скользил по стоячей воде, и на какое-то время был слышен только приглушенный плеск весел, входящих в воду. Тишина, как ни странно, разбудила Чеда, он рванулся с сиденья вперед, и ему пришлось цепляться, чтобы не упасть.
- Смотри-ка, мы собираемся на берег, - сказал он Эффи, оглянувшись кругом.
- Молчи, - предупредил Уокер, налегая на весло. Стены ущелья к ним приблизились, и Эффи могла видеть утесы под водой. Вдоль реки тянулись красные ели и березы, их ветви задевали поверхность воды. Эффи не понимала, как можно здесь выбраться на берег. Скалы были слишком высокими, и места, чтобы втащить лодку, не было. Она решила, что Уокер, наверное, хотел использовать скалы как прикрытие, пройдя рядом с ними, чтобы нельзя было увидеть лодку сверху. Понятно, что задавать вопросы было бесполезно. Пряный горошек и откровенность были слишком разными вещами.