– Надевай, застынешь.
Крапива молча, не вставая, стащила с себя мокрое.
– Куда теперь пойдём? – сипло спросила она.
Страхиня извлёк из мешка кусок очень жирной рыбы, настрогал ножом несколько ломтиков. Дал Крапиве и начал есть сам.
– Послов не Сувор сгубил, – проговорил он задумчиво.
Девушка ничего не ответила, даже не обрадовалась его уверенности. И то, – было бы чему радоваться! Варяг поразмыслил и продолжал:
– Тех, на волоке, кто мог пострелять?
Куски рыбы проваливались в живот и там начинали немедленно греть, ни дать ни взять питая своим жиром внутреннее пламя, сокрытое в человеке.
– Люди разбойные… – тупо глядя в темноту, предположила Крапива. – Из ватаги, что за болотом живёт. Вожака, слыхал, может, Болдырем кличут…
– Слыхал, – кивнул Страхиня. Такое предположение в самом деле напрашивалось, но кое-что мешало поверить, и Страхиня усмехнулся: – Хорош князь у вас, лихих людей лесных не может угомонить! До того уж дошли, что засады устраивают и кметей его, точно зайцев, из-за дерева бьют…
– Язык попридержал бы, варяг, – посоветовала Крапива. – Глáза тебя уже за что-то добрые люди решили…
Страхиня ощерился:
– А ты сказать хочешь, твой батька новогородцев порезал, после на волоке кого-то пострелял и в лес утёк?
Крапива уткнулась носом в коленки и неслышно заплакала.
– Сколько видел разбойников, те дружинных воевать начинали, только когда ничего другого не оставалось, – сказал Страхиня. – Странная здесь у вас ватага гуляет! Если бы ещё князь оскудел, так и того нет; крепко Рюрик сидит, княжит сильно… А что, скажи, не отбегал от него никакой боярин с дружиной? Такой притом, чтобы сильно Сувора не жаловал?
– Нет! – Крапива сделала над собой усилие, утёрлась. – Не припомню такого! И ни с кем раздора-то не было, опричь Твердислава… Любили у нас батюшку моего!
– Видел я зимой молодцов, что за Сокольими Мхами живут… – пробормотал Страхиня. – Этим только купцов резать, да и то, если кто сдуру вовсе без охраны идёт. Не справиться бы им с Суворовичами…
– Другой ватаги здесь нет, – повторила Крапива. – Ижора только неподалёку живёт, да чудь ещё… Но у тех с Рюриком мир…
Сказав так, она сразу подумала о дурном роде Тины, напавшем на купеческий поезд. Да… Братья Тина, возмечтавшие чего-то достичь против Суворовых удальцов… Впору хоть улыбнуться.
– У волока нам делать больше нечего, – приговорил варяг. – К Сокольим Мхам идти надо. Найдём что-нибудь или поймаем кого, правду повыспросим… Ты рыбу ешь, девка, чтобы сила была. Дорога завтра неблизкая…
Крапива вдруг представила себе батюшкино тело, так же брошенное неприбранным, как те, на поляне. И падает на него реденький ночной снежок, и не тает, и лесной зверь подходит, обнюхивает несыто… Девушка замотала головой, отгоняя невыносимое, и с прорвавшимся отчаянием спросила Страхиню:
– Ты-то кто таков сам? На что тебе мой батюшка нужен? Зачем ищешь его?..
Могла бы ещё дерево вопросить, под которым обосновались, чего для оно здесь возросло. Страхиня как и не услышал.
– Рядом ложись, – сказал он, разворачивая большой меховой мятель. – Теплей будет.
У Крапивы опять навернулись на глаза жгучие слёзы. Почему он увёл её в лес, не дал сразиться с бывшими побратимами и погибнуть в бою?.. Легко спешила бы ныне, по частым звёздам ступая, в светлый ирий, держалась бы за тёплую шерсть помощника-Пса и уже забывала обо всех земных горестях, а на том берегу батюшка радостно встречал бы… и матушка с ним…
Так, жалея себя, Крапива уснула: умаявшееся молодое тело требовало отдыха. Страхиня не попытался обнять её. Просто лёг подле, делясь теплом, и тоже уснул. Но не провалился, как она, в бездонную черноту. Варяг спал вполглаза. Который год уже он не ведал настоящего сна…
Утром они пожевали ещё рыбы и отправились дальше. Теперь Страхиня не гнал Крапиву перед собой – сам шёл впереди, отыскивая тропу среди разлившихся топей. Он не боялся, что девушка вздумает убежать.
– Отца найти хочешь? – спросил он её, когда трогались в путь. – Значит, вместе будем держаться, оно так-то верней…
– Зачем он тебе? – с бесконечной усталостью опять спросила Крапива.
Он ответил, как отвечал и допрежь:
– Ему я не друг. Но и не враг.
…И как хочешь с этим, так и живи. Шли уже полдня, и Крапива не то чтобы притомилась – сил попросту не было с самого начала, а теперь и подавно не прибавилось. И тело было, можно сказать, почти ни при чём. Изнемогала душа.
Девушка давно уже не думала ни о чём, не гадала ни о батюшке, ни о собственной горемычной судьбе. Тупо переставляла ноги, глядя одноглазому в широкую спину. Останавливалась, когда останавливался он, потом неохотно возобновляла движение. Ей странен был человек, который ещё чего-то хотел, ещё куда-то стремился. Про себя она знала, что эта дорога не кончится никогда; она так и будет идти, чавкая сапожками по напитанной холодной влагой земле, а медленная вода будет прибывать и прибывать, пока не укроет всего белого света и её, Крапивы, русую голову в том числе…
Перемена, выдернувшая её из дурнотного безразличия, случилась внезапно. Страхиня вдруг как будто что-то почуял; Крапива ничего не успела сообразить, когда он резко крутанулся к ней. Что-то свистнуло – но чуть раньше тяжёлая ладонь снесла её с ног, опрокинув и отшвырнув. Сам варяг прянул в сторону по-звериному… И в дерево между ними гулко ударила длинная боевая стрела.
Страхинин мешок остался лежать на земле. Опытный воин уже нёсся вперёд, бросаясь из стороны в сторону. Ещё одна стрела прошла в вершке от его бедра и, взвизгнув, сломалась о замшелый валун.
Вот тут Крапива словно проснулась! Онемелая душа мигом воспрянула, бесчувствие сменилось обидой и злобой. Одноглазый, понятно, стоил трёх таких, как она, но и Крапива умела уворачиваться от стрел; даже сама учила этому молоденьких отроков, с открытыми ртами взиравших на её ловкость! И не будет этот варяг с нею обращаться, как с какой-нибудь нежной городской девкой, лука завязать не способной!.. Упавшая Крапива перевернулась на четвереньки, вскочила и бросилась вслед за Страхиней.
Стрелец ждал его, отступив на поляну, чтобы дать себе побольше простора. Крапива выскочила туда, ненамного отстав от своего спутника… и едва не споткнулась, разглядев, на каких врагов они с варягом напоролись. Один был Искра. Сын того самого Твердислава, чьё тело у них на глазах уносили по волоку ладожане. А второй – ох, Змеево брюхо, его только тут и не хватало!.. – был датский княжич Харальд Заноза. Тот, что осенью обставил её в состязании (это, впрочем, её давно уже не заботило) и из-за которого батюшка приголубил её оплеухой (а вот этого она простить-позабыть ему не могла). Харальд с мечом наготове стоял под толстой берёзой, но Крапива намётанным глазом тотчас уловила, что грозного в нём были только хмурые брови да умелая стойка: он к берёзе-то спиной прижимался, чтобы не пошатнуться. Страхиня, видать, тоже понял, какова ему была нынче цена, и, не глянув лишнего разу, полетел мимо него – к Искре с его луком. Харальд этого ждал и устремился наперерез, вкладывая все силы, сколько было, в бросок и удар. Не достать, так хоть сбить с этого рваного, мешающего выцелить шага, чтобы Искра последней – больше не успеть выпустить – стрелою сумел его поразить…
Страхиня от его меча уворачиваться не стал. Наоборот, прянул ближе, влился в движение молодого датчанина, проник под его руку… Меч свистнул между двоими мужчинами, причём Харальд еле успел спасти от него ноги, потом сына конунга развернуло по кругу, выгнуло назад… так он и остался стоять с правым локтем, беспомощно торчащим вверх, а Страхиня вынул из разжавшихся пальцев черен меча и приставил клинок Харальду к шее.
– Один раз, – сказал он, – я тебя пощадил…
Крапива между тем презрительно миновала посланную Искрой стрелу (учиться надо было, Звездочёт, премудрости воинской, а не ворон в небе считать!..), а пока он тянулся к тулу за следующей – взвилась в прыжке над большой, густо обомшелой валежиной, отделявшей её от неудачливого стрелка. Но здесь и её саму подстерегла неудача! Взлетая, Крапива не видела, куда вынесет её прыжок… и вместо надёжной земли попала одной ногой в глубокую ямину между подмытыми корнями деревьев. Провалилась по колено да ещё призастряла, не смогла сразу вскочить…
Искре Твердятичу этого мгновения оказалось довольно. Выдернув сапог, Крапива вскинула голову – и упёрлась взглядом в отточенный полумесяц стрелы-срезня, нацеленный ей прямо в лицо. За подрагивающим наконечником были серые глаза новогородца. Искра даже не моргал, зная: лихой Суворовне малого хватит, чтобы броситься и истребить.
– Даже лучшему воину случается оступиться, – сказал он Крапиве. И, не отводя взгляда, обратился к Страхине: – Эй, отпусти Рагнаровича! Не то девку убью!..
– А убивай! – хрипло засмеялся одноглазый. – Всё меньше обузы!..
Крапива вдруг подумала о том, что допрежь не слыхала, как он смеётся. На месте Страхини она бы, наверное, сказала точно такие же слова, смущая стрелка, вынуждая поколебаться… Но после предательства побратимов, не краснея судивших о батюшкиной измене, о её, Крапивы, чёрной душе… Слова Страхини, целовавшего её на заставе, обрушили мир. Девушка зло улыбнулась и начала подниматься.
– Слыхал? – сказала она Искре. – Стреляй!.. Что, не можешь? Крови человеческой никогда не видал?..
За её спиной Страхиня немного перехватил отнятый у Харальда меч, готовясь в случае чего метнуть его в Искру. Брошенный меч, однако, мог послужить только мести: стрела в упор поспеет быстрей…
Но Светлые Боги всё-таки пожалели неразумных юнцов. Выстрелил бы Искра или всё-таки нет, что сотворила бы Крапива, если бы добралась до него, и как поступил бы с пленным Харальдом одноглазый варяг – это всё осталось вовеки неведомо. Потому что из-за деревьев появилась Куделька.
Хромоногая маленькая ведунья вышла на поляну с охапкой более-менее сухих веток, собранных для костра. Когда она увидела, что происходит, лицо у неё стало огорчённое и обиженное.