Меч, палач и Дракон — страница 2 из 5

ЗЕМЛЯ ЗА МОРЕМ

Глава 8

Дюжие матросы гребли изо всех сил, стараясь поскорей достичь берега. Шлюпка не плыла — летела по волнам.

Луис де Кордова, сидевший на носу лодки, дрожал от сладостного нетерпения. Еще немного и он первым ступит на песок нового мира. На землю, что скоро будет принадлежать Камоэнсу. Огромная — по меркам его родины — эскадра благополучно обогнула Жаркий Берег.

Алькасарские корсары из Сеяты, регулярно совершающие набеги на побережье Благословенных земель, тихо сидели в гавани, когда вдоль побережья плыл флот из двух десятков каравелл. Двенадцать из них несли флаг Камоэнса, прочие личные гербы вольных далацийских капитанов.

Плавание заняло почти полтора месяца. Сезон штормов еще не начался, море было спокойным, ветер попутным. Гийом оказывал капитанам посильную помощь, предчувствуя перемены в погоде.

Рамон Мачадо не зря потратился и нанял далатцев, что не раз уже огибали Жаркий Берег. Не один корабль не сбился с курса, не потерялся. Предводитель далатцев — Илия Кобаго — опытный морской волк держал капитанов пестрой по составу эскадры в узде, не давая своевольничать.

Двадцать лет море смолило Кобаго, а солнце безжалостно сожгло, в итоге кожа далатца стала черной и блестящей, оттеняя крепкие белоснежные зубы — редкость среди моряков. Его корабль — Вольный Купец — слыл лучшим во всей эскадре. Илия уже ходил на нем за Жаркий Берег, значит, судно проверенное — не подведет и в этот раз.

Луис — назначенный предводителем экспедиции — с трудом сдержался и не высадился в первой же удобной бухте. Каравеллы, останавливались, лишь чтобы набрать воды и набить свежей дичи в пышных прибрежных лесах, поражающих буйством жизни и яркостью красок.

Илия вел суда в теплую большую гавань, названную в честь святого Луки. Он сам ее открыл два года назад, но король Никола Маркович отказался платить за карты, и Кобаго перешел на службу Хорхе Третьему.

До берега оставалось далеко — шагов сто — но Луис спрыгнул со шлюпки в воду и, погрузившись по пояс в воду, пошел вперед, высоко подняв над головой стяг Камоэнса с тремя белыми лунами на синем фоне.

Марк де Мена, не желая отставать от него, тоже прыгнул в воду. Лейтенант, в отличии от поэта, был тяжело вооружен: кираса, шлем и большой меч в руках. Он был готов к любым неприятностям.

Третьим, обдав Гийома тучей соленых брызг, плюхнулся Фредерико Альберти. Именно плюхнулся, поскользнувшись на водоросли. Белокурый корнет, раздираемый юношеским азартом, забыл о субординации.

Илия Кобаго проводил их насмешливым взглядом, одновременно давая матросам знак грести помедленней, чтобы не опередить знатных первооткрывателей. Капитан был снаряжен просто: короткие до колен штаны, национальная белая рубашка с морским орнаментом и кинжал за поясом.

— Куда спешить? — усмехнулся он, сверкнув ярко синими, как море глазами, — Два года назад мои люди уже высаживались здесь. Если поискать, то можно найти в песке стекла разбитых бутылок. Мы праздновали чудесное спасение в шторме!

— Тсс! — Гийом заговорщицки приложил палец к губам, — Не портите детям праздник!

Илия вновь расхохотался. Этот удачливый авантюрист был ярчайшим представителем далацийской морской вольницы, которой сам Николо Маркович не указ.

Если было выгодно торговать — он торговал, грабить — грабил, служить — служил. Если остияки лезли за Жаркий Берег по воле короля Стивена, мечтавшего о новых землях; то далатцы — на свой страх и риск, в поисках приключений.

Гийом ступил на песок лишь тогда, когда матросы вытащили шлюпку на берег. Он не хотел мочить обувь и одежду.

Луис, Марк и Фредерико — веселые и счастливые — пускали по кругу фляжку с крепкой мадерой. Радость от стяга, водруженного рядом, объединила этих разных людей.

Гийом обернулся. Десятки шлюпок, спущенные со всех судов, гребли к берегу. Офицеры, солдаты и матросы, проведшие в море больше месяца, желали размять ноги.

— Дайте и мне вина, сеньоры. Сегодня знаменательный день, — произнес маг, подойдя к стягу.

Марк де Мена поморщился, но протянул ему фляжку.

— Я пью за то, что бы наше предприятие, столь удачно начавшееся, увенчалось успехом.

— Оно увенчается! — убежденно ответил Луис, — По ту сторону Жаркого Берега — Благословенные Земли. Здесь же — просто Райские!

Он обвел руками голубое море, золотую полосу берега и густые заросли. Путешественники могли лицезреть пальмы, привычные по наурским островам, и совершенно незнакомые кустарники с разноцветными листьями, а так же разнообразнейшие деревья, богатые яркими крупными плодами.

— Я обеспечу успех, — Марк многозначно положил руку на рукоять меча.

Его лицо — изуродованное и частично восстановленное — можно было бы счесть в тот момент почти красивым. Оно словно излучало силу и уверенность в своей правоте. Ради общего дела он тщательно прятал ненависть к Гийому, борясь сам с собой, понимая, что до возвращения в Камоэнса она неуместна и бессмысленна.

— Красиво, сэноры? — Илия говорил по-камоэнски свободно, ему не давалось только одно это слово.

— Да, — признался Фредерико, до этого он молчал, стесняясь.

— Дальше вглубь, еще красивей. Вы увидите город язычников и скажите: Илия, другин, ты был прав, — хвастливо заявил Кобаго.

Далация возникла из одного торгового города Далата, обращение «другин» — товарищ по общему делу — уходит корнями в те времена. Услышать же от далацийца слово «друг», почти невозможно. Они считают, что друзей в жизни больше трех не бывает, поэтому и используют его крайне редко — берегут.

Офицеры призадумались. Информация о туземцах была крайне скудной. Два года назад Илия с командой пытался исследовать открытые земли, проник вглубь страны краснокожих туземцев на один дневной переход, но был атакован у их города и бежал к кораблям.

— Они слабы, эти дикари раскрашенные, оружие у них плохое, — рассказывал он вечером в кают-компании Вольного Купца, — Слабы, но многочисленны, как муравьи в лесу!

В берег ткнулись другие шлюпки и баркасы. Берег огласился радостным шумом. У офицеров тут же появилось много дел. Пришлось оставить разговоры.

Солдаты из ордонансных рот, взятые в экспедицию — все камоэнсцы по национальности, с явным удовольствием принялись за привычные хлопоты. Таскать хворост для костра, рубить пальмы для палаток, искать пресную воду — вся эта работа куда веселей тесноты и вони корабельных палуб. Работа закипела.

Гийом вытирался после купания, одно из преимуществ теплого моря — воду для мытья греть не надо, когда к нему подбежал Фредерико Альберти — весь красный от волнения.

— Гийом, сеньор де Кордова вас зовет. Туземца поймали.

Маг кивнул и продолжил вытираться. Поднятый шум, по его мнению, был излишним.

Туземец оказался низкорослым, худым и жилистым парнем. Окруженный солдатами он держался гордо и невозмутимо, как будто бы не они его силой схватили и привели в лагерь, а он их. Кожа его отливала бронзой.

— Сначала подумали краска. Хотели оттереть, но Кобаго сказал, что это естественный ее цвет, — объяснил Фредерико.

Далатец стоял напротив язычника и что-то ему втолковывал, пользуясь смесью из непонятных слов и знаков.

Туземец был бос и обнажен; если не считать одеждой набедренную повязку, медные браслеты на запястья и медную же цепочку на шее. Голова его была тщательно выбрита, на щеках татуировки с изображением неведомых зверей. Ухо опухло — скрутили его в драке. Рядом на земле лежало его оружие: короткий лук, колчан стрел и нож из странного металла.

— Бронза, — заметил взгляд Гийома Марк де Мена, — Верно Илия сказал — плохое у них оружие. Хватит с ним церемонится! — обратился он уже к Кобаго, — Сейчас железо накалим — залопочет, без остановки!

— Спокойно, Марк! — остановил его порыв Луис, — У них завязывается диалог.

И в самом деле, туземец что-то ответил Илии. Далатец переспросил, совмещая слова и жесты, после перевел.

— Как я понял он из народа турубара. Кажется охотник.

— Пусть он покажет тебе дорогу в свой город, — распорядился Луис де Кордова, — И еще спроси, есть ли у них золото? Остияки же где-то здесь и нашли золото.

Далатец стал что-то чертить на песке, объяснять, используя все известные десть слов.

— Дом. Спать. Х-рр. Спать, — он изобразил спящего, — Ты. Дом. Идти.

Туземец внимал каждому его слову и жесту. Луис снял с шеи золотую цепочку.

— Эй, смотри сюда! Тебе это знакомо. Золото! Зо-ло-то!

На беспристрастном доселе лице дикаря проявился интерес. Все замерли, ожидая ответа. Охотник из народа турубара, воспользовавшись тем, что его отпустили, внезапно кинулся на Луиса.

Офицер из ордонансных рот — судя по нашивкам с ястребом бывший кардесец — грубо схватил его и тут же отшатнулся, зажав живот. Туземец — поняв, что до Луиса добраться не удастся — метнулся между зрителями, наблюдавшими за допросом, размахивая трофейным кинжалом.

Марк среагировал быстрей всех. Метнул в спину туземца нож, которым до того чистил яблоко. Когда дикаря перевернули, он уже был мертв.

— Нужно было его сразу в кандалы заковать! — зло сплюнул он на труп, — Как Хуан?

— Умер, — Луис зарыл глаза погибшего кардесца, — Фредерико Альберти, офицеров мало — займете его место! — приказал он, поднимаясь.

— Но, сеньор де Кордова, я… Опыта нет, — попытался возразить белокурый корнет.

— Мне повторить дважды? — с Луисом произошли резкие перемены: лицо постарело, исчез радостный блеск в глазах, — Марк, расставьте караулы, чтобы не одна тварь за пять сотен шагов не подошла. Дрова рубить, за водой — все с охраной. Сеньоры, мы на войне!

— Слушаюсь, — довольно кивнул Марк, наконец-то, де Кордова повел себя как мужчина, и, обернувшись к прочим офицерам, гаркнул:

— Приказы ясны? Выполняйте!

Гийом смотрел на труп туземца и думал, что война — объявленная Луисом — не будет легкой. В тот миг, когда туземец увидел золотую цепь в руках Луиса, в глазах вспыхнул огонь. Огонь, который четко говорил о том, что к подобным «гостям» здесь уже привыкли. И прием для всех один — вспоротое брюхо. Чародей не ошибся.

— Трубите тревогу! — закричал Луис Кордова, но в этом не было необходимости.

Солдаты и офицеры не хуже него видели огромную толпу туземцев, выбегающую из леса, слышали их воинственные кличи, и прекрасно знали, что нужно делать.

Форт еще не был готов, врага пришлось встречать в поле. Солдаты, работавшие на строительстве, бросали инструменты, брали оружие и присоединялись к охранявшим их товарищам.

После смерти, омрачившей первый день высадки, произошло еще несколько стычек. Сначала Марк де Мена отправившийся на разведку вернулся с трофеями: скотом, мукой из неизвестного растениям и пленными. Он напал на близлежащую деревню. На следующий день турубары застрелили из луков троих солдат, рубивших лес.

После чего мелкие стычки не прекращались. Туземцы действовали из засад. Это была их первая серьезная атака.

Марк де Мена — он был старшим офицером — оценил силу дикарей в тысячу человек. В его распоряжении было около четырехсот бойцов, не считая моряков с каравелл. Он не стал выставлять все силы сразу, плохое оружие турубар, делало их легкой добычей опытных камоэнсцев.

Полторы сотни пикейщиков выстроились в три ряда перед недостроенным фортом. Из-за их рядов стрельбу навесом открыли лучники. Длинные стрелы и тяжелые болты пробивали тростниковые щиты нападавших, пронзали их худые тела, сражая по несколько человек за раз.

Луки терубар были слабы, их стрелы отскакивали от железных доспехов чужеземцев, не причиняя вреда. Лишь несколько пикейщиков были легко ранены в руки и лица.

Турубар не смутили первые потери. Бронзовая волна накатила, размахивая короткими копьями и топориками. Накатила и напороласьна неодолимую преграду. Стена пик жалила раз за разом, валя на зеленую траву десятки тел. Турубары откатились назад на десяток шагов, и тут из их рядов метнулись веревки с широкими петлями на конце. Несколько солдат первых рядов попали в эту ловушку. Петли затянулись вокруг из шей и плеч, дернулись назад, волоча несчастных. Туземцы устремились в образовавшуюся брешь.

Марк де Мена, обнажив меч, вместе с резервом ударил по орде с фланга. Завязалась страшная резня. Камоэнсцы, закованные в железо, безнаказанно рубили туземцев с их жалкими бронзовыми топориками и ножами. Те дрались отчаянно, не ведая страха смерти, со звериными криками бросались на мечи, давая товарищам шанс ударить в лицо, или шею обезоруженного врага. После короткой жестокой схватки турубары откатились, оставив сотни мертвых. Камоэнсцы бросились за ними в погоню.

Марк де Мена потерял счет сраженным туземцам. Он, наконец-то, нашел врага. Реального врага из плоти и крови, которого можно было убивать, мстя за все свои обиды. Своим широким мечом-бастардом он рубил по два человека за один удар, не обращая внимания на жалкие ответные уколы

Турубары отрывались от преследования, скрываясь в зарослях. Азарт гнал камоэнсцев за ними. Марк и еще два десятка мечников подошли вплотную к лесу. Тут из зеленой стены появилась новая волна туземцев, вооруженных лучше прежних.

Облаченные в доспехи из черепаховых панцирей, вооруженные большими топорами они яростно атаковали уставших врагов. Мечники попятились назад.

Прежний веселый бой превратился в ад. Марк, задыхаясь, рубил не глядя, ведь промахнуться было нельзя, кругом свирепые раскрашенные лица. Голова в шлеме гудела от пропущенного удара. Свежие туземцы — «гвардия»- как окрестил их Марк — дрались настоящим железным оружием, а не бронзой. Кучка воинов вокруг лейтенанта стремительно таяла, а до своих оставалась еще пять десятков шагов. Их окружили.

Все, конец, подумал Марк, когда меч его застрял в животе туземца. Товарищ справа выручил — сунул в руку кинжал, с помощью которого Марк и дожил до спасительного арбалетного залпа.

Стрелки, били почти в упор — туземцев с боков просто выкосило. После отряд, ведомый Луисом де Кордова, переколол тех, что загораживали отступление. Де Мена влился в общие ряды. Ему дали алебарду.

Гвардейцы турубар атаковали с тем же напором, что и их почти безоружные собратья, но с куда большим результатом. Их большим железным топорам оказались по зубам камоэнские кирасы и бригантины.

Пикейщики стали гибнуть один за другим. Туземцы не мелочились, разменивая троих-четверых своих за одного камоэнсца. Раненные турубара нанизывали себя на копья, здоровые кидали на пики мертвых товарищей.

Марк дрался за троих. Его алебарда колола, рубила и отклоняла встречные удары. Он убивал и молился, сам не знаю кому, может Луису, может, Господу Богую Молился о том, что пора собрать все силы и отбросить туземцев — сломать их напор встречный порывом, иначе их сомнут, сломают и перебьют. Рядам врагов, казалось, не было числа.

Чудо пришло. Земля под ногами вздрогнула как от выстрела бомбарды на учениях. Все покачнулись, как будто неведомый кузнец ударил по земле гигантским молотом. Обожгло горячим воздухом. Турубара завизжали. Сладковато пахнуло паленым мясом.

Марк открыл глаза. Туземцы, вместо того чтобы убить его, бежали, а с неба на них падали огненные молнии. Виконт обернулся. Молнии летели не с неба. Гийом возвышался над строем, поднятый на скрещенных щитах. С пальцев его срывались искры, что, падая, до слез обжигали солдат вокруг; но маг вытягивал из воздуха одну огненную стрелу за другой. После восьмой он спрыгнул вниз, его слегка шатало.

Турубары бежали назад к спасительным зарослям. Марк увидел, что они тащат волоком за ноги несколько тел. Он узнал белые перья на шлеме Фредерико Альберти, такие носили рыцари ордена Сант-Фербе.

— Меч! — закричал лейтенант гвардии де Мена. Ему протянули оружие, большой щит с земли он подобрал сам.

Он бросился вперед, догоняя оторвавшихся туземцев. Тех из них, кто пытался его задержать, валил с ног щитом или рубил мечом. Тело Фредерика защищали четверо местных гвардейцев с железными топорами.

— Альберти! — крикнул де Мена, придавая себе силы.

— Я здесь! — донесся ответный едва слышный стон.

Это придало Марку сил. Он бросился на туземцев. Первого достал сразу — кончиком клинка по горлу. Щит затрещал, принимая удары еще двух. Развернулся, подрубил ногу другому, щит пришлось бросить. Застонал, когда от пропущенного удара треснул наплечник, вонзил меч в живот третьему. Четвертого он, как ему потом рассказывали, до смерти забил кулаками в латных перчатках.

Вечером в командирской палатке собрался совет. Луис де Кордова огласил потери. Сорок человек убитыми, вдвое больше раненными. Камоэнсцев спасли крепкие доспехи. На поле перед зарослями осталось почти восемь сотен трупов турубар. Взяли два десятка пленных, которых уже пытают.

— Какие предложения, сеньоры? — задал вопрос Луис, его лицо украшал свежий розовый шрам — Гийом затянул магией болезненную рану. После сегодняшней бойни поэта уже не тянуло слагать стихи о покорении новых земель.

— Бить, — емко ответил Марк де Мена, его левая рука висела на перевязи, — По словам Илии неподалеку стоит их город Мапаян. Зверя нужно брать в логове. Захватим его!

— Мапаян — город богатый и большой, в нем тысяч десять жителей. В прошлый раз мы растрясли рядом с ним торговый караван и нашли в тюках носильщиков золото и ценные ткани, — подключился Илия Кобаго, чьи моряки не участвовали в схватке, — Мы — далатцы — за долю в добыче можем дать вам человек сто — сто пятьдесят, без ущерба для управления кораблями, — Капитан алчно улыбнулся и потер руки, — Добычи хватит на всех.

Гийом ужинал, не стесняясь собрания. Его утомил сегодняшний день, и не столько сам бой, сколько помощь лекарям после него. Он с аппетитом поглощал жареную птицу — похожую на курицу — дар окрестных лесов.

— Дельная мысль, — он вытер жирные губы платком, — Изучив сегодняшний бой, хочу дать совет: нам следует избегать ближнего боя, турубары давят массой, а у нас каждый боец на счету. Нужно бить их на расстоянии — благо, у нас отличные лучники и арбалетчики.

— Когда выступаем? — Луис опять входил во вкус. Война она по-своему затягивает.

— Через пару дней, как солдаты отдохнут, — ответил Марк де Мена.

— Нет, — мотнул головой маг, — Завтра. Нас не будут ждать. Эффект внезапности. Паника. Разбитое и разбежавшееся войско турубары к завтрашнему дню собрать не успеют. Раненных на корабли; годных к драке и моряков с оружием — брать Мапаян.

— Проводников добудем, не беспокойтесь. Я воспользовался советом сэнора Марка и накалил железо. Слышите вопли? Проводники к утру будут. И не один, — заверил Илия Кобаго.

— Тогда решено. Завтра же выступаем. После обеда, раньше все равно не управимся, — подытожил Луис.

— И еще, — подал голос Марк де Мена, — Нам нужны союзники. Дикари они всегда разобщены. Предлагаю отправить одну каравеллу вперед вдоль побережья, вдруг он отыщет врагов этих львов.

— Где вы нашли львов, Марк? — удивился Гийом.

— У их гвардейцев-топорников на лбу здоровая кошка.

— Это ягуар, — пояснил Илия, — местный бог войны, — топорники так и зовутся ягуарами.

После окончания совета Гийом устроился на бревне рядом со своей палаткой и смотрел то на звездное небо, то на бухту, где три луны освещали силуэты кораблей. Марк де Мена осторожно, чтобы не двигать раненной рукой, присел рядом.

— Я вас не люблю, Гийом, — помолчав недолго, сказал он, — Если говорить прямо — то просто ненавижу. Но после сегодняшнего, я вас уважаю, вы спасли много жизней.

— Ненависть — понимаю — у вас есть определенные причины. Уважение — я тоже сегодня изменил свое категоричное мнение о вас. Вы спасли молодого Альберти.

— Я своих не бросаю, Гийом. Мы сейчас в одной лодке. У нас одна цель. И я, если будет нужно, сделаю для вас тоже, что и для Альберти.

— Правильно рассуждаете, по той же причине я срастил ваше треснувшее плечо.

Марк не ответил. Волны глухо шумя, накатывали на берег, оставляя шлейф белой пены.

— Посмотрите, как прекрасно море! — сказал Гийом внезапно и с чувством продекламировал: Пусть скажет мне морская гладь, Каким я должен быть. Убивать? Любить?

— Конечно же, убивать, — мрачно ответил виконт, — для того мы и здесь, Гийом, чтобы завоевать для Хорхе новое царство. А любовь, она если и была, то осталась в Мендоре. Здесь вы можете забыть о ней.

— Смертоубийство — часть моей работы. И все же я думаю, одно другому не мешает, — Гийом провел ладонью по лицу, потер глаза, — Даже наоборот. Это замкнутый круг.

Марк промолчал, невольно завидуя чародею. Ему самому не о ком было вспоминать. Не к кому было стремиться. Запуганная шлюха Ирмана не в счет.

— Хлебните, — он протянул магу свою фляжку.

Глава 9

На следующий день сводный отряд из камоэнсцев и далатцев выступил по направлению к Мапаяну. Раненых отправили на безопасные корабли. Лагерь и недостроенный форт бросили без охраны. Шли по следам бежавших турубара. Шли чтобы победить, твердо веря в свой спех, подогревая себя мечтами о богатой добыче.

Джунгли, путь через которые непривычным камоэнсцам давался тяжело, закончились через пять-шесть лиг. Бывшие здесь ранее далацийцы с помощью проводников из пленных вывели отряд на дорогу, ведущую к Мапаяну.

По обеим сторонам от тракта, мощенного светлыми булыжниками, раскинулись обрабатываемые поля. У камоэнсцев кружилась голова от обилия незнакомых растений и деревьев, от неведомых ароматов, от яркости красок этого Нового Мира, от его пьянящих ароматов.

Дисциплина не могла удержать солдат, то один то другой покидал строй, чтобы попробовать новые фрукты. Дикари, обрабатывавшие поля, разбегались, при виде грозной колонны конкистадоров. Полуголые, хилые, они ни чем не напоминали своих грозных сородичей, что прошлым днем здорово напугали пришельцев.

— Мир везде одинаков. Есть те, кто сражается, и те, кто работает в поле, — изрек по этому поводу Луис де Кордова, — Тем лучше для нас. Мы разобьем воинов и подчиним себе крестьян.

Гийом еще раз подумал, каким разным может быть человек, любовный поэт быстро вошел в роль завоевателя.

Колонна споро двигалась по обезлюдевшему тракту. Офицеры и сержанты сумели восстановить порядок, напомнив о возможных засадах и ловушках.

Чародей, шагавший во главе отряда, отметил для себя, что турубары не такие уж дикари. Строительство и поддержание в порядке обширной сети дорог — на их пути встретилось несколько перекрестков — свидетельствовало о развитом государстве.

По пути солдаты осмотрели несколько селений, спешно брошенных жителями. В убогих хижинах они не нашли ничего стоящего. Только свернули головы пойманным гусям. Камоэнсцы удивлялись тому, что в хозяйстве турубар не было ни лошадей, ни коров, ни овец.

Разведчики, высланные вперед, захватили и ограбили караван носильщиков. Купцы и их слуги попадали на землю, закрывая головы руками. Сопротивление оказали лишь немногочисленные охранники с бронзовым оружием.

Добыча оказалась богатой: тонкие и грубые ткани — белые и цветные; разрисованные горшки; слитки меди и олова; а так же золото и серебро в виде украшений. Последняя находка вызвала настоящий ажиотаж. Конкистадоры увидели то, ради чего они отправились в неведомые земли.

Караванщиков не тронули, оставили им все кроме драгоценных украшений. Ужас в глазах торговцев сменился удивлением. Отпущенные на свободу они даже не пытались убежать, лишь смотрели вслед уходящей колонне.

Вскоре после ограбления каравана камоэнсцы увидели языческий храм — мрачную громаду из неотесанных каменных блоков.

— Не трогайте чужих Богов, — маг предостерег Луиса и Марка, что хотели уже отправить туда отряд разведчиков, проверить насчет золота, — По крайней мере, до тех пор, пока не решите заметить их своими.

Турубара напали ближе к вечеру, когда стены города уже показались на горизонте. Около сотни пестро вооруженных воинов — часть бежавших после вчерашней битвы — внезапно напали на колонну из высоких зарослей маиса.

Как рассказывал Илия Кобаго, местные не знали хлеба, и это растение, обильное початками богатыми семенами, заменяло им его. Стебли и стол служили кормом для маленьких шестипалых животных, судя по запаху, местному аналогу свиней.

Безумная атака дикарей провалилась, их быстро окружили и перебили. Турубары дрались до последнего, пытаясь хоть на чуть-чуть, но задержать конкистадоров.

К Мапаяну колонна вышла ближе к вечеру. Ворота города оказались закрыты. Туземцы галдели с невысоких стен и пускали слабые стрелы. Командиры посовещались и решили брать город штурмом, не дожидаясь темноты, пока турубары напуганы и растеряны.

Низкие стены из серого крошащегося камня представляли собой жалкое зрелище. Пара катапульт с опытными расчетами проделала бы в них брешь за пару дней. Новомодная бомбарда — за день. Далацийцы хвастливо смеялись, что будь у них длинные осадные лестницы, город продержался бы ровно столько времени, сколько занял бы путь до стен.

Но у конкистадоров не было ни лестниц, ни подходящего бревна для тарана, ни времени для изготовления всего этого.

Луис де Кордова взглянул на Гийома и радостно подумал, что чем бы ни руководствовался Хорхе Третий отсылая мага из Камоэнса, он сделал экспедиции поистине королевский подарок.

Гийом, чувствуя на себе сотни глаз, взял у одного из мечников большой щит и, прикрываясь им, побежал к воротам. Его ожидания не обманулись. Массивные деревянные створки были укреплены медными платинами.

Турубар с выжженным на лбу ягуаром понял, что белокожий пришелец, под крепостными воротами затевает что-то опасное. Он махнул рукой и двое воинов с бронзовыми топориками, кряхтя, подтащили большой котел с кипятком. Ягуар сплюнул три раза, выражая свой гнев, но смолчал.

Не время для пустых слов. Воин должен драться, а не говорить. Боги вручили ему судьбу этого города, и он должен отбить набег белокожих убийц. И он отразит его, несмотря на то, что большинство его братьев из Дома Ягуара погибло, а городская стража слаба.

Он побеждал золоченых орехонов — убийц с севера не ведающих боли, он вырвал из их ушей огромные серьги, оттягивающие мочки. Он — сотник в войске халач-виника Фрсики — победит и сейчас.

Когда стражники подтащили котел к бойнице, ягуар в одиночку поднял его, краснея от непомерной тяжести, и вылил на чужеземца у ворот.

Гийом слышал шум приготовлений и был готов к неприятностям. Он отпрыгнул в последний момент, успев исполнить задуманное. Турубары со стен осмеяли его бегство.

— Приготовьтесь, — коротко бросил маг, вернувшись к своим.

Марк де Мена вместо ответа закрыл забрало шлема. Арбалетчики, уперев оружие в землю, стали крутить вороты, взводя тетивы. Алебардщики и мечники перестроились узким фронтом. Далацийцы в пластинчатых бригантинах и обвязанных цветными платками головах обнажили кривые сабли и кинжалы, щитов они не признавали.

Гийом повернулся лицом к воротам, закрыл глаза и хлопнул в ладоши, отпуская натянутую до придела нить заклятия.

— Вперед! — скомандовал он. Штурм начался.

Когда Марк де Мена в числе первых достиг ворот, дерево на створках стало мягко осыпаться, будто бы разом постарело на полтысячи лет.

Лейтенант пнул ворота — сапог пробил дыру в трухлявой древесине. Марк отступил, давая место солдатам. Те дружно ударили плечами и выбили створки. Стальная змея ворвалась в беззащитное поселение. Каждый воин-зуб из ее пасти предвкушал богатую добычу.

Золото — владыка всех металлов. Повелитель государей, король королей. Нет ничего, что не было ему подвластно. Отблеск его манит, затмевая разум. Люди забывают о боли и смерти, о совести и вере.

Луис де Кордова знал об этом, идя на штурм. Он справедливо полагал, что перед алчностью солдат и моряков ничто не устоит. Забыл лишь об одном: о доблести защитников, в чей дом ворвались его ландскнехты.

Бронза против стали; лук против арбалета; храбрость и отчаянная доблесть мирных жителей против опытных, холодных сердцем солдат, для которых убийство — работа.

Поэт Луис мечтал об открытиях, он открыл для себя кошмар городской бойни.

Солдаты и моряки захватили площадь за стенами и расстреляли из длинных луков и тяжелых арбалетов защитников, не успевших спуститься вниз. Перебили их, словно голубей на охотничьей забаве. После чего конкистадоры устремились к храму, чья золотая крыша притягивала их как магнит железо.

Почти безоружные турубары бросились на защиту святыни. Прямо на стену пик и алебард, под убийственные залпы арбалетов. Раненные и умирающие устлали землю, скрыв ее от небесного взора. Ноги конкистадоров скользили в крови их жертв.

Захватив храм камоэнсцы укрепились в нем и разделившись на отряды, продолжили бой за город, наметив своей главной целью цитадель на возвышенности — предполагаемую резиденцию местного владыки.

Турубары дрались за каждую улицу, стреляли из луков, метали камни с крыш. Мужчины, женщины, дети-подростки. Камоэнсцам наступали, штурмуя дома, убивая всех, кто вставал на их пути, не останавливаясь не на миг. Стоило малочисленным отрядам остановиться — и они бы тут оказались зажаты в людском море. Туземцев было в двадцать раз больше.

Конкистадоры шли вперед, не считаясь с потерями, понимая, что город нужно взять до темноты. Они убивали в бою; убивали, мстя за товарищей; убивали, чтобы нагнать страху; убивали, потому что сами боялись.

У резиденции местного владыки завязалась особо жестокая, даже по меркам этого кровавого дня, схватка. Здесь укрепились ягуары-топорники, враги умелые и опасные.

Трижды Луис де Кордова водил солдат в атаку, и трижды они отступали, оставляя на каменных ступенях убитых и раненных. Страшные идолы-животные, взиравшие на битву со стен резиденции, защищали своих детей.

— Убей их! Обрати в пыль! Изничтожь! — прокричал на ухо подоспевшему Гийому оглохший от криков поэт.

Маг — помогавший то одному штурмовому отряду, то другому — не стал спрашивать, кого тот имеет ввиду. Отдышался — давно так не бегал — и приступил к делу.

Грохот рушащейся стены с идолами заглушил и крики ягуаров, гибнущих под каменными блоками(их здесь не скрепляли раствором), и мучительный кашель Гийома, харкающего кровью на пыльную землю.

Он — боевой маг — лучшей в своем ремесле, привыкший останавливать войны малой кровью, был в тот день мясником, руки которого устали от топора.

— За Камоэнс! За Белое и Синее! За мной! — истошно завопил Луис, подбадривая своих воинов, и стал карабкаться вверх по лестнице заваленной рухнувшей стеной.

Во внутреннем дворике его встретили последние защитники Мапаяна. Восемь израненных бойцов.

Луис сразу выделил из них одного — высокого в трофейном камоэнском доспехе. Пластинчатые латы воина были иссечены, шлем потерян, бритая голова с татуировкой, вся в крови.

Де Кордова бросился на него. За убийство вражеского вождя в древнем Камоэнсе награждали мечом из рук короля. Он — советник финансов, поэт и знатный гранд — когда пришло время, быстро вспомнил науку убивать, которой его обучили в юности. Радость от победы, от вида сраженного врага оказалась не меньше той, что даровали поцелуи любимой и удачно сложенные сонеты.

Луис рассчитывал на легкую победу. Туземец, пусть даже ягуар, не мог сравниться с настоящим рыцарем. Алый с белым плюмаж на шлеме конкистадора гордо топорщился, предвещая ему победу.

Вождь ловко увернулся от его рубящего удара, шагнул вперед и вбок, и с такой силой ударил поэта своим топором под правую руку, что латы треснули. Де Кордова упал на колени, от боли у него потемнело в глазах. Добить его вождю не дали. Воины с обоих сторон вмешались в поединок.

Когда Луис, вытащенный из схватки, пришел в себя, то увидел, что вождь остался в одиночестве. Ландскнехты избегали его, вращавшего длинным трофейным мечом, в котором раненный узнал свое оружие. Причиной боязни были шесть их товарищей бьющихся в агонии на каменном полу.

— Де Кордова, мы взяли этот город! — Марк де Мена в потемневшем от крови доспехе, большой, злой, страшный, вскарабкался по лестнице, позади него стоял Гийом.

— Что вы здесь застряли?! — спросил Марк, потом повернул голову и увидел ответ на свой вопрос.

Бой был закончен, город взят. Солдаты, прибывшие с виконтом, успели осознать это, и под такой смертоносный меч лезть не желали, как и воины Луиса.

— Нашего полководца подранили, — констатировал Марк, — Говорил я вам, Луис, не задавайтесь, это вам не дружеская тренировка. Убейте его, Гийом!

— Нет, — услышал он спокойный голос мага.

— ЧТО?!

— Не вы приказывайте мне, Марк, и не Луис. Вы забыли об этом! — невозмутимо ответил Гийом, — мне уже надоело убивать по вашим просьбам. Скучно, однообразно, похоже на бойню.

Де Мена сплюнул. Маг закапризничал, ну и пусть. Он справиться сам.

— Что, дикарь? Ты приготовился к смерти?

Турубара вместо ответа лишь взмахнул мечом. Неловко так взмахнул, из-под его доспеха обильно текла кровь. Марк шагнул к нему навстречу. Схватка была скоротечной. Опытным бойцам не требуется много ударов.

Вождь уже давно истекал кровью, воинов Луиса он отбрасывал и убивал на той ярости, что дает сердце в предчувствии смерти. Пауза отняла у него эти силы, вернула боль и слабость.

Лейтенант де Мена мощным ударом подрубил вождю ногу чуть ниже колена. Турубар упал. Марк подскочил к нему и с силой ударил сверху вниз, пробивая доспех, пронзая поверженное тело. Турубар судорожно дернулся, приподнялся на локтях и упал.

Марк уперся ногой в тело и рывком освободил оружие. Наклонился, внимательно осматривая лицо вождя, было уже достаточно темно.

— Он не местный. Светлая кожа. Я сразу понял, увидев, то, как он дрался.

Глаза вождя открылись. Губы шевельнулись и замерли, теперь уже навсегда.

— Он назвал меня ублюдком! — изумленно воскликнул Марк.

— Именно ублюдком? Ты, что уже понимаешь их наречие? А-аа, черт! — застонал Луис.

Его — освобожденного от доспехов — осматривал Гийом. Неосторожное движение мага вызвало страшную боль.

— Нет, я не знаю, их языка. Зато прилично владею остиякским, тронтским и немного далатским. Я понял, что он назвал меня ублюдком, но не помню на каком.

— За Жаркий Берег плавают остияки и далацийцы, может это один из них? — предположил подошедший Фредерико Альберти.

— Марк, вы забыли еще один язык знакомый вам — родной камоэнский, — не оборачиваясь, добавил Гийом.

— Черт, так может случиться, что вы убили нашего соотечественника, потерпевшего кораблекрушение и чудом оставшегося в живых? — ранение пошло Луису на пользу, разом освежило голову. Вернуло способность думать и рассуждать.

— Я убил врага. Пособника туземцев-дикарей. Одного из них. Пусть еще и помнящего, как держать в руках настоящий меч, — резко ответил Марк, он не любил долго быть в растерянности, предпочитал действовать.

Когда вожди экспедиции вернулись к храму с золотой крышей — ставшему их твердыней из-за своего обособленного, отдаленного положения от прочих построек — в нем уже вовсю кипела работа под чутким руководством Илии Кобаго.

Одни солдаты и моряки складировали добычу: золото, серебро и все возможные каменья. К ценностям из ободранного святилища прибавились сокровища резиденции и награбленное у жителей.

Другие носили к лекарям раненных, и готовили ужин из найденных в домах припасов. Офицеры пытались определить точные потери.

Число убитых, пропавших без вести и умирающих, перевалило за сотню. Раненных было вдвое больше. Утром лишь триста — триста пятьдесят человек смогут держать в руках оружие.

Марк де Мена проявил себя воистину железным человеком. На него не действовала усталость. Tго товарищи и подчиненные валились с ног, он же продолжал кипучую деятельность: распоряжался обустройством лагеря в храме и вокруг него.

К стонам раненных, раздиравшим ночное небо, добавлялись крики пытаемых. Илия Кобаго, осунувшийся, но довольный, продолжал пользоваться советом де Мена, знакомя туземцев с каленым железом.

У далатов — старых пиратов — имелся богатый опыт выбивания спрятанных сокровищ из пленников всех национальностей. Им не требовалось доскональное знание языка.

— Хорошая добыча, сэноры! — восклицал Илия, не сводя довольных глаз с добычи.

К дележу еще не приступали, предполагалось провести его на берегу, по возвращении в старый лагерь.

— Отличная, — согласился Марк, — А вы — далатцы — в бою, оказывается, сущие дьяволы! Хорошо, что у нас с вами дружба.

Смуглый, почти черный Илия и светлый Марк в свете факелов казались братьями. Если у Марка взгляд от природы был неприятным, пугающим; то Илия наводил страх тем демоном, что таился в его душе, и теперь был выпущен на свободу.

— Я хорошо расспросил пленников. Очень хорошо, — хищно улыбался Кобаго, — Они сначала кривлялись, делая вид, что не понимают меня; но потом все, все заговорили.

Так вот, сэноры, турубары — большой народ. У них еще двадцать или тридцать городов и побольше, и поменьше этого. Сейчас они воюют с орехонами — дословно «ушастыми». Орехоны успешно атакуют, турубары потеряли много земель. Поэтому они напали на нас таким небольшим по их меркам отрядом.

— Здесь поблизости еще есть ягуары? — спросил Марк.

Когда все необходимые приготовления были сделаны, он — убивший сегодня свыше ста человек — позволил себе присесть. И сейчас слушал Илию, закрыв глаза.

— Нет. В том то и удача, что нет, — радостно объявил Кобаго, — И рядом есть не менее богатые города.

— Мы должны найти союзников. Наших солдат для большой войны не хватит, — с трудом проговорил Луис де Кордова, он, несмотря на помощь Гийома, держался из последних сил. Все плыло перед глазами, тело горело как одна большая рана.

— Если каждый город будет браться как этот, у нас не будет союзников. Вы недостаточно сильны, сэноры, — передразнил маг далацийца, — чтобы быть такими жестокими.

— Сэнор, боевой маг, жалеет маленьких турубар? — усмехнулся Илия.

— Сэнор боевой маг пытается вдолбить в пустые головы, думающие только о грабеже, что еще пара-тройка таких штурмов, и мы все останемся здесь гнить. Точнее, вы останетесь, — поправился Гийом, — Я-то — скотина живучая — так глупо не умру.

— Значит, будем искать союзников, — попытался замять конфликт Луис, — Этих орехонов. Нужно вступить с ними в переговоры.

— Для начала их нужно просто найти, — хмуро заметил Марк.

— Илия, отправь пару каравелл к орехонам, ты же теперь знаешь, где их искать, — продолжил де Кордова.

— Отправлю, — кивнул далациец, — И к орехонам, и к Хорхе. Нам нужны солдаты и оружие для завоевания этого края. Да и золото нужно отвести в надежное место. Нам оно здесь только в обузу.

— Только ты не думай, что повезешь его лично, — предупредил Илию Марк де Мена, — Останешься с нами. А на каравеллы мы посадим достаточно солдат, чтобы твои капитаны не вздумали переменить курс, например, в Далат.

— Конечно, я останусь здесь, — согласился Кобаго, — Я не дурак, чтобы покинуть вас в предвкушении великого дела. Мы будем королями, сэноры! Золота и земель хватит на всех!

— Вице-королями, в лучшем случае. Мы служим королю Хоре Третьему — властителю Камоэнса, — поправил далатца маг.

* * *

— Госссподь Милосссердный! — прошипел сквозь зубы Луис, выгибаясь дугой на узком деревянном ложе, когда Гийом в очередной раз коснулся его раздробленных ребер. Чары, наложенные чародеем, не могли заглушить боль до конца.

Процесс врачевания проходил в маленькой тесной каморке, в которой до приходы конкистадоров хранили священные жреческие регалии и облачения. Маг чертыхался и богохульствовал, пытаясь срастить ребра поэта, пострадавшие от топора белокожего турубара. В комнате было душно и темно, чадившие факелы почти не давали света. Гийом скрипел зубами, но не сил на магический шар не тратил, он чувствовал себя выжатым словно губка.

— Гийом, сегодня мы вошли в историю! — прошептал Луис, когда маг дал ему маленькую передышку. Кожа поэта блестела от пота, — Мы — герои, завоевавшие новое царство.

— Не преувеличивай, — Гийом вытер лоб чистой тряпкой, — Мы — обыкновенные пираты, что с налету взяли прибрежный городок. Мы — хорошие воины, и не более того. Гордиться особо не чем.

— Скептик. Мы разбили язычников и утвердили власть Камоэнса. Мы — первопроходцы! Мы — покорители Нового Мира. Наши имена будут учить дети в школах!

— В школах Камоэнса если повезет. А вот для турубар мы — убийцы, насильники и мародеры. Приготовься, осталось еще чуть-чуть! На закуси деревяшку.

— Убери ее.

— Мое дело предложить, — хмыкнул Гийом.

Его пальцы надавили на раненный бок, Луис закричал во весь голос, вцепившись руками в ложе.

— Уф. Все! — Гийом плюхнулся на пол.

— Ты не прав, — поэт быстро пришел в себе, — нельзя сравнивать дикарей, язычников, не знающих железа и нормальных людей.

— Двойные стандарты, — Маг зевнул во весь рот, — Отсталость понятие относительное. Когда я переплыл Великий океан, в вашей части мира тоже не знали боевой магии. Но это не значит, что я лучше, чем ты, выше тебя.

Будь честен с самим собой. Делай грязную работу, но не восхищайся ей. Иначе уподобишься алькасарам, что считают себя избранника Вечного Пламени, и ждут Дракона, чтобы покорить весь мир.

— К чему ты это, Гийом?

— К сегодняшней бойне. Мы убили тысяч пять-семь туземцев, половина из них женщины и дети. Я привык действовать стилетом, а не мясницким топором. Так мы новое царство не построим. Подумай над этим. Ведь ты наш предводитель, твое слово решающее.

Ладно, хватит разговоров. Я иду спать, — отдыхай.

Он поднялся и вышел в соседнюю каморку, где прилег на коврик, плетеный из тростника. Убожество ложа мага нисколько не смутило, он умел одинаково сносить как роскошь, так и лишения.

* * *

Утром патрули обошли залитые кровью улицы Мапаяна, заняли городские ворота, выставили дозорных на стены. Илия Кобаго отыскал среди пленных бывшего правителя города — виника.

В глазах низенького толстого человечка в рваной грязной накидке, брошенного к ногам Луиса де Кордова, Гийом видел закономерный страх, но не ужас. Туземцев учиненная бойня испугала, но не сломила. Крови и смерти — судя по барельефам на стенах городского Дома Закона впечатлившим даже бывалых ландскнехтов — они не боялись.

Луис полулежал-полусидел, чувствовал он себя по-прежнему неважно. Здешний влажный воздух мешал заживлению ран. Он спрашивал, турубар отвечал, далатец переводил как мог.

— Имя?

— Хунак. Виник Мапаяна.

— Ты хочешь остаться главой города, э-э, Хунак? Нам нужны помощники, мы щедро наградим их.

Пленник, стоявший на коленях, поднял глаза и три раза мотнул головой. Перевода не требовалось.

— Переведи, что я прикажу отрубить ему руки и ноги, а после беспомощного медленно утоплю в нужнике, — зло отреагировал Луис.

Кобаго перевел, и — судя по жесткой улыбке — еще что-то добавил от себя. Туземец побледнел, закусил толстые пухлые губы, опустил взгляд, по жирной коже побежали струйки пота. Далатец довольно рассмеялся.

— Я давно говорил, сэноры, что боль и страх — лучшие переводчики.

Хунака — виника Мапаяна — била крупная дрожь. Пот его лился так обильно, что когда он оторвал ладони от камня, раздался чавкающий звук. Грязный, воняющий, униженный дикарь, вызывавший брезгливую смесь презрения и жалости, вдруг заговорил громко, четко и вызывающе.

Кобаго начал было переводить, но тут же остановился и схватился за кинжал.

— Оставь его, Илия, — с ленцой вмешался Марк де Мена, — я и так все понял. Наш туземец крепкий парень, здесь таких много. Он мне нравится, хоть и дрожит, так что, кажется, сейчас обгадится от страха. Дрожит, но дерзит. Повесить его, храбрость нужно уважать!

Двое ландскнехтов рывком подняли Хунака на ноги.

— Оставьте, — вмешался Гийом, — Дайте я попробую.

Он встал, подошел к бывшему правителю Мапаяна и уставился ему в глаза.

— Ты готов умереть. Но я не убью тебя. Ты будешь жить, виник, а люди твои умрут. И город умрет. Мы разрушим все дома и храмы. На улицах будут поля. Богатые поля, удобренные трупами. Ты будешь жить, и увидишь все это своими глазами, — маг говорил как всегда размеренно и спокойно, словно речь шла о мелочах, не стоящих потраченного на них времени.

Холодные серые Гийома глаза смотрели с сочувствием, без угрозы. Переводчик не потребовался. Турубар заговорил, едва Гийом закончил свою речь. Он ответил магу с тем же пылом и злость, что и Луису де Кордова. В довершение еще и харкнул чародею под ноги. Илия Кобаго витиевато выругался.

— Ничего не разобрал. Но смысл, думаю, тот же. Можете смело вешать.

Лицо мага — белое до уродства по сравнению с прочими загорелыми и просто бронзовыми — украсила слабая улыбка.

— Отставить. Хунак будет нам служить. Служить до тех пор, пока не придет законный повелитель — халач-виник Фапло — и не вскроет нам черепа, чтобы скормить наши гнилые мозги храмовым обезьянам. Но до его победы он будет нам верен, как и прочие советники и жители.

— Ты знаешь их язык?! — возмутился Кобаго.

— Замечательно, как тебе это удалось, Гийом? — от удивления Луис забыл о боли.

— Я не знаю их языка, сеньоры, но могу сказать так, что поймут. И уловлю смысл ответа. Основы магии, — Гийом повернулся лицом к товарищам по экспедиции, — Дальше справитесь без меня, я пойду, посмотрю местные храмы. У турубары весьма интересная культура. Представляете, за единицу времени они берут время необходимое, что бы сварить земляной овощ — «картфель».

Офицеры недоуменно переглянулись. Маг все время радовал их новыми прихотями.

— Это очень интересно, но у меня есть информация поважнее, — перебил его Кобаго, — В городской тюрьме мы нашли с полсотни бандитов, ожидающих казни. Они будут верно служить нам, спасаясь от отрубания рук, ног, или головы.

— Предлагаю вооружить их легким оружием и использовать как разведчиков, — продолжил де Мена, — нам нужны солдаты.

— Делайте то, что считаете нужным, — одобрил их Луис.

Гийом смотрел на оживающий город со стены над восстановленными воротами.

Разоренный Мапаян постепенно оживал. Пожаров при штурме не было, жилища турубар из раскрашенных глиняных кирпичей и дерева не пострадали от огня.

Посланцы короля Хорхе, или конкистадоры — завоеватели, решили укрепиться в Мапаяне всерьез и надолго. По-прежнему больной Луис развел кипучую деятельность. С помощью переводчика и толстого виника Хунака он вникал в дела города и местные порядки, особое внимание уделяя налогам и управлению.

Солдаты Марка с помощью новоявленных надсмотрщиков — бандитов, выпущенных Кобаго — собрали разбежавшихся жителей Мапаяна и запугали окрестные деревни, ни где не встретив сопротивления.

Мага, в отличие от Луиса, не обманывала покорность турубар. Они склонили шеи лишь потому, что погибли все стражники и воины-ягуары, а виник подчинился белым пришельцам.

Туземцы затихли, ожидая скорого прихода великого халач-виника Фапло. Как только он объявиться, горожане сразу же ударят конкистадорам в спину.

Турубары боялись Гийома больше прочих пришельцев. Стоило ему появиться, как они бросали все дела и убегали, прятались. Их жрецы много говорили о своей близости к богам, но такой силы над стихией не имели. Толстый Хунак — виник Мапаяна — был единственным из туземцев, кто общался со страшным колдуном.

— У белых много, таких как ты? — как-то спросил он, выбрав удобный момент.

Может, говорил турубар не столь прямо и гораздо вежливее, но заклятие, наложенное Гийомом, открывало лишь смысл сказанных слов, отметая пустую обертку.

— Нет, очень мало. Меньше, чем пальцев на руке, — честно ответил маг.

На лице виника появилась довольная улыбка.

— У Фапло много воинов. Тысячи, тысячи ягуаров. Он великий боец. Он бьет орехонов — проклятых небом порождений гремучей змеи — длинноухих убийц. Сейчас он убивает орехонов. Много убивает: тысяча, десять тысяч, двадцать тысяч. Но скоро придет сюда и сдерет с вас шкуры. Берегись белый колдун! Пади на колени и — может быть тогда — он пощадит тебя. Из жалости. Ведь вы похожи.

— Что? — перепросил маг.

— Фапло тоже урод — бледный от рождения, — уловил Гийом в ответ.

Боги турубара были и страшны, и притягательны своим уродством и схожестью с животными. Самым ярким и заметным был Ягуар — покровитель воинов. Новоявленные «союзники конкистадоров» — грабители, выпущенные Кобаго из городской тюрьмы и обученные солдатами де Мена, — с боязнью смотрели на разоренный храм Бога Войны. Воином у турубар мог стать только достойный.

Гийом был единственным из конкистадоров, кто проводил дни, праздно гуляя по городу, беседуя с напуганными жителями, заходя в дома, рассматривая интересные вещи. Турубары постепенно привыкли к белому колдуну, смертный ужас исчез из их глаз, сменившись опаской и удивлением. Странный пришелец ничего не отбирал, лишь разглядывал и отдавал назад, или покупал за щедрую плату. Очень часто в их речах, обращенных к Гийому, проскакивало имя Фапло.

Отличительной чертой турубаров было то, что» Вы» они говорили только старикам. Даже к Богам и то, обращались на «ты», именовать иначе — оскорбить, обвинить в немощи.

Маг все больше убеждался в том, что конкистадоры надкусили кусок больше, чем могут проглотить. Турубары были дружным народом, сплоченным частыми войнами с беспокойными соседями.

Дикарями их мог продолжать обзывать только Илия Кобаго. Туземцы имели свою письменность, примитивную — значковую, но письменность. Знали многие ремесла.

Гийом подметил интересный факт. Железных изделий в домах жителей и в мастерских ремесленников попадалось крайне редко — в основном одна бронза. Железным было только оружие гвардейцев-ягуаров. Значит, секрет его получения открыли совсем недавно.

Глава 10

Луис, засевший в городе как паук, раскинул свои сети на окрестности, рассылая отряды за провиантом и золотом. Ученик Рамона Мачадо, он жаловался, что не додумался взять с собой священников — обращать туземцев в истинную веру.

Спустя двадцать дней после захвата Мапаяна один отряд, посланный к кораблям, не вернулся. Исчезло почти двадцать солдат, столько же приданных им надсмотрщиков-туземцев и бесчисленное число носильщиков-турубар.

Вместе с солдатами пропало десять ящиков с золотом, но не ценности волновали конкистадоров, а люди. Здесь не Скай — воинов не наймешь, ни за какие деньги. Марк де Мена, узнав о потерях, сжал зубы и выслал небольшой отряд по следам пропавших.

Из поисковой группы вернулся лишь один союзник-надсмоторщик — бывший раб. Он подбежал к стенам и прокричал, что гнев Фрсика и неба скоро падет на головы чужаков. Марк де Мена сплюнул и лично застрелил перебежчика из арбалета.

На следующее утро городские стены окружило людское море.

— Сколько их здесь, Гийом? — небрежно поинтересовался Луис де Кордова, облаченный в полный доспех.

Конкистадоры ожидали штурма в любой момент. Разноцветные плащи и накидки турубар в отдалении от стен казались сплошным цветным ковром.

— Тысяч десять, — после некоторой паузы ответил маг, — И, по крайней мере, половина из них ягуары. По-моему, к нам явился сам Фрсика со свитой. А мы на стенах, заставляем его ждать, не вежливо, — на шутку Гийома никто даже не улыбнулся.

— Сэноры, мы в капкане. Нужно пробиваться с боем, — Илия Кобаго занервничал сразу, как увидел войско туземцев, — Возьмем с собой самое ценное из добычи — золото.

— Что, как нож к горлу поднесли, так страшно стало? — раздраженно поинтересовался Марк де Мена, — К черту золото! Наши тыл в опасности — горожане могут восстать в любой момент! Выход один — разбить этих раскрашенных кошек. Один наш воин стоит десяти их. Убьем вождя — прочие разбегутся. А мы к кораблям и в Камоэнс за подмогой. Дайте мне две тысячи ландскнехтов вместо пятисот, и я покорю эту страну.

— Ночь мы не переживем, нужно выходить и драться, — поддержал его Луис, Наши вышколенные ордонансы прорвут эту толпу, как острый кинжал толстое брюхо.

— Не толпу, — поправил его маг, — смотрите, сеньоры, ягуары составляют правильный строй, который мне очень напоминает скайскую бригаду. Только копья короче, а ряды глубже. Приглядитесь, среди туземцев мелькают люди с белой кожей.

— Не пугай нас, Гийом. Наши солдаты готовы к бою. Большинство из них собрано у вблизи этих ворот, — Марк де Мена битва не страшила. Взгляд его светлый глаз в окружении светлых же бровей был грозен, страшен и свиреп.

— Мы надеемся на тебя, Гийом, не подведи, — попросил Луис де Кордова.

— В мечтах все представлялось по-другому, не так ли? — усмехнулся маг, — Лучше бы мы сейчас слушали ваши стихи в Мендоре. За меня не беспокойтесь, золото Хорхе платит мне не за кроткий нрав, — маг застегнул последнюю пуговицу на своем явно не простом плаще. Коснулся через одежду амулета-сапфира на груди, что уже однажды спасал ему жизнь.

— Чуть не забыл, предупредите солдат, что пленных турубары брать не будут, — Гийом разминал кисти рук в тонких обтягивающих, словно вторая кожа, перчатках.

— Они двинулись, сэноры! — закричал Когбаго, — Они двинулись!

Шеренги туземцев наступавшие на Мапаян, остановились на расстоянии арбалетного выстрела от городской стены. Ровные ряды ягуаров — похожих словно братья — облаченных в черепаховые панцири, держащих в руках большие топоры и копья, тревожили душевный покой конкистадоров.

Над головами ягуаров возвышались длинные шесты, к вершинам которых яркими лентами были привязаны пучки стрел. Элитные бойцы турубар стояли в центре, напротив ворот. На флангах и позади их строя размещались легковооруженные воины с бронзовым оружием.

— Почему они медлят?! — возмутился Илия Кобаго.

— Не хотят лезть под наши арбалеты? — предположил Марк, — Или же просто ждут чего-то. В любом случае они сделали первый ход, навязали свою игру, а не мы.

Снизу с лестницы, ведущей на стену, донесся какой-то шум. Взволнованный корнет Фредерико Альберти доложил:

— Это Хунак — виник городской. К вам рвется.

— Пропустить, — приказал Луис.

Хунак больше не был тем униженным покорным пленником, каким его помнили конкистадоры. Оценив его независимый гордый вид, Гийом почти поверил в то, что они уже поменялись ролями.

Виник заговорил, едва поднявшись на площадку. Маг обеспечил дословный перевод.

— Вот и пришла ваша гибель, бледнолицые отродья крыс! Халач-виник Фрсика велел передать вам, что все вы умрете, если не станете его рабами.

Виконт де Мена длинно и виртуозно выругался. Илия посмотрел на лейтенанта с нескрываемым уважением. Хунак понял без перевода.

— Великий Фапло повелел мне, младшему из равных, передать вам — сброду, не знающему своих отцов, — свою волю. Один из вас должен немедленно выйти к нему, иначе приступ и смерть.

— Сначала мы убьем тебя, а потом твоего Фапло — вот мой ответ, обезьяна! — разъярился Луис де Кордова.

— Тогда ваши мозги еще до заката съедят храмовые обезьяны, а пустые головы сложат в доме Ягуара, — не чуть не смутился Хунак.

— Я пойду, — внезапно объявил Гийом.

— Что сбежать собрался, колдун?! — Кобаго взорвался как новомодная «адова смесь», — То-то ходил снюхивался с дикарями. Нет, я тебя живым не выпущу! — далатец обнажил саблю.

Гийом успел раньше. Пальцы его правой руки медленно сжимались в кулак, словно давя что-то в ладони. Так же медленно — сверкая глазами, кусая губы от невыносимой боли и гремя железом доспеха — приседал Илия Кобаго. Наконец, он сдался и сабля зазвенела по камню.

— К тебе нельзя поворачиваться спиной, пират. В следующий раз, я тебя убью, — предупредил маг, — Я иду. Общего штурма нам не пережить. Я уверен, что наш верный слуга Хунак сумел провести в город ягуаров. Они нападут с двух сторон.

Луис и Марк молчали, Илия стонал. Солдаты и офицеры, окружавшие их, изображали статуи.

Гийом спустился вниз по шаткой лестнице. К этому времени в самом Мапаяне конкистадоры удерживали и контролировали только часть крепостной стены, да площадь перед воротами, на которой они выстроились, готовые к бою

Ландскнехты де Мена и моряки Кобаго провожали мага недоуменными взглядами, не решаясь останавливать или перечить. Новенькие ворота отворились почти бесшумно.

Гийом шагнул навстречу турубарам.

Ягуары ждали его, так что никто не попытался застрелить колдуна из лука, или рубануть с размаху топором. Он спокойно шел сквозь их порядки, не замечая тысяч кровожадных взглядов. Ярко раскрашенные лица туземцев поворачивались вслед худому, бледному как смерть, невозмутимому врагу.

Солнце припекало. Гийом в наглухо застегнутой кожаной куртке, мысленно завидовал турубарам в легких панцирях и домотканых накидках. Конкистадоры на стенах обливались потом в своих тяжелых латах.

Маг знал, куда идет — к большой палатке из фиолетового полотна, которую он заметил еще со стены. Ягуары молча расступались перед ним, не было ни оскорбительны выкриков, ни камней, ни насмешек.

Гийом заметил двух белых в железных доспехах заморской работы. Они держались как командиры и смотрели на него без злобы, скорее с интересом.

Палатка сине-белого полотна. Двое ягуаров откинули полог, Гийом ступил внутрь. Простая до неприличия обстановка: стол-циновка, вокруг несколько лож, застеленных одеялами.

Напротив входа в единственном кресле сидел халач-виник Фапло, облаченный в полный рыцарский доспех без шлема и наножников. Высокий роста, крепкий телом, с тщательно выбритой головой. Взгляд голубых, глубоко посаженных глаз острый, оценивающий. На лбу татуировка в виде парящего орла.

Виник Хунак не ошибся, они были действительно похожи. Белокожему Фапло было на вид около тридцати лет.

Правитель турубар ждал приветствия парламентера. Напрасно ждал. Гийом молчал, пристально изучая лицо человека, которого туземцы окрестили Фапло. Тот злился.

— Здравствуй, Пабло де Гальба! Ты очень похож на своего отца. Те же брови, глаза, знаменитый «орлиный» нос.

Гневные слова застряли в устах халач-виника, он замер с открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.

— Ты друг моего отца? Как он? — взволнованный Пабло вскочил на ноги, — Я допрашивал единственного пленника из числа ваших убийц но не верил ему…, - он говорил с едва заметным акцентом

— Жив, и на здоровье не жалуется. Он первый министра короля Хорхе. Меня зовут Гийом, и я его враг. Судьба — коварная дама. Мы встретились в необычной ситуации.

— Ты — чертов пират и убийца! — Пабло справился с первым смятением, — Ты и вся твоя шайка! Я прикажу содрать с вас шкуры! Вы разграбили Мапаян — город моего народа!

— Ты ошибаешься, Пабло, — усмехнулся маг, — Мы не пираты, а благородные конкистадоры, завоевывающие новые земли для своего короля Хорхе. Ты ведь стал повелителем туземцев, другие хотят того же.

— Да как ты, ублюдок, смеешь сравнивать! — взорвался хала-виник Пабло Гальба, — После кораблекрушения турубары приютили меня. Я стал одним из них и заслужил кровью этот титул, вы же — шайка засранцев, заливающих кровью невинные города!

— Это война. Ландскнехты твоего отца в Камоэнсе с не меньшей жестокостью расправлялись с еретиками. Не кричи на меня, — предупредил его маг, — Я этого не терплю. В гневе ты — вылитый отец, слышу твою ругань — и рука сама тянется к кинжалу.

Пабло де Гальба был сыном своего отца — он умел одинокого хорошо и гневаться и рассуждать разумно.

— Вы — пираты и налетчики. И вы же — мои соотечественники. Связь с родиной для меня и моих товарищей по экспедиции. Я пощажу вас, если вы сдадитесь.

— С этим проблем не будет, — усмехнулся Гийом, — Благородные сеньоры с таким же рвением подчинятся приказу сына герцога Гальбы, с каким собирались драться против туземца-язычника Фапло.

Гальба-младший опустился в кресло.

— Господи, свои. Мы — камоэнсцы в Турубанге — уже и не надеялись увидеть соотечественников. Из-за моря приплывали лишь далатцы — пограбить берега; да остияки — эти подчинили себе вождей наших врагов — длинноухих орехонов. Я вас сначала за них принял, думалс тыла ударили. Оказалось, Мапаян разграбили свои…

— Турубары — будем честными — повели себя как враги, — уточнил маг, — Мы же этому очень обрадовались — хотелось пограбить. Проклятое золото — вот что влечет всех за море.

— Для турубара любой белый кроме нас — тех, кого они спасли десять лет назад, — лютый враг. А золото — для нас сейчас железо дороже его во сто крат. Бедна эта земля рудами. Только на оружие и хватает. Видишь доспех на мне? С остияка снял, своих мастеров нет.

— Я рад, что крови не будет, — признался маг, — Твои подданные — хороший народ. Я убивал их с тяжелым сердцем.

— Откуда ты взялся, колдун? Раньше я не слышал о подобных штуках. Наши камоэнские волшебники только лечить и могли. Здешние жрецы тоже талантами не блещут, хоть и слуги исправные. Ты же своим огнем с неба даже моих бесстрашных ягуаров напугать сумел.

— Из-за моря. Точней океана. Беглец. Слышал о земле, до которой год плыть? Я оттуда. Твой двоюродный брат — Его Величество Хорхе Третий — меня приютил. Я — боевой маг.

— Хорошо, потом еще раз все расскажешь, — Пабло поднялся, — Пойдем принимать капитуляцию, а то мои ягуары уже топоры грызут от боевого азарта. Как бы сами не начали. Хватит лить кровь бестолку, раз уж вы сдались. А так я уже и колы приготовил, для пленных, — он хищно улыбнулся.

Проблем со «сдачей» не было.

Марк де Мена, услышав, кто командует турубарами, застыл, жуя соломинку.

amp;;nbsp; — Отлично, — только и сказал он.

— Гальба-младший? Пабло? Значит, мы спасены? — задал сразу три вопроса Луис де Кордова.

— Осторожней! Ему нельзя доверять! Он один из этих дикарей! — Илию Кобаго пугала перспектива расплаты.

— Правильно беспокоитесь, — ехидно улыбнулся ему маг, — награбленное придется вернуть.

Камоэнсцы и далатцы покинули Мапаян. Пабло приказал Луису выстроить конкистадоров в центре своего лагеря. Песчинка пришельцев едва не затерялась в море турубаров.

Пабло принял вождей конкистадоров на виду у всего войска. Луис, Гийом, Марк и Илия шли по узкой дорожке, ведущей к походному трону халач-виника Турубанга. Ягуары, обступавшие ее с обеих сторон, били топорами о щиты, так что закладывало уши.

Пабло восседал на резном деревянном кресле. В турубарском плаще поверх остийских доспехов. Смуглый и высокий, на полголовы выше самого рослого из ягуаров. И свой, и чужой.

Его трон окружали как советники-турубары в желтых накидках, так и несколько белых воинов, с лицами раскрашенными как у ягуаров. Это были «корабелы» — моряки из пропавшей здесь десять лет назад экспедиции, товарищи и друзья Пабло. Те, кто спаслись после кораблекрушения и стали своими для бронзовокожих туземцев.

Конкистадоры замерли, не зная, как обратится к нему. Марк де Мена нашелся первым.

— Приветствую Пабло де Гальбу! Короля Турубаров и властителя заморских земель! — он поклонился ему в пояс, — Вот мой меч, — Марк обнажил свой клинок, — Рассчитывайте на мою дружбу и помощь, Пабло. Ваш благородный отец мой друг и наставник.

— Друг? — переспросил Пабло, — Вы — друг, а маг — враг? И вы в одной лодке?

— Это так, ведь мы все служим королю Хорхе, — ответил де Мена.

— Я приветствую вас, Пабло де Гальба, от имени короля Хорхе — властителя Камоэнса, — де Кордова тоже поклонился, но не так низко, как де Мена, — Наш повелитель, — Луис сделал ударение на слове «наш», — Будет рад узнать, что его брат жив.

Гийом с интересом ждал ответного слова халач-виника. Признает ли Пабло себя вассалом Хорхе, или же отречется от царственного родственника?

Пабло де Гальба — граф Камоэнса и халач-виник Турубанга — рассмеялся.

— Вы, э-э, Луис де Кордова, для посла слишком неосторожны в словах. Мой брат Хорхе бес сомнения грозен и велик, но он далеко, — Пабло насладился паузой и замешательством среди конкистадоров, — Однако, я помню о нем.

Луис облегченно вздохнул. Илия Кобаго убрал руку с рукояти сабли.

— С магом я уже знаком. Кто ваш четвертый спутник?

— Илия Кобаго — капитан, — глядя в землю, ответил далатец, все время после возвращения Гийома он скрипел зубами от злости.

— Капитан пиратов, — уточнил халач-виник.

К Пабло подошел старый турубар с изможденным лицом и в богатых одеждах, очевидно, советник. В руках он держал свиток из ткани, испещренный значками-узорами.

Пабло принял свиток, развернул его, пробежался глазами.

— Ущерб огромен, — сказал он, — Думаю, мой царственный брат Хорхе не обидится на меня, если я покараю грабителей.

— Мы на его службе, и находимся здесь по его воле, — Луис побледнел.

— Мой брат Хорхе не мог послать вас грабить мои земли. Есть два варианта. Первый, вы грабители — и вас посадят на кол, — Пабло указал рукой на свежие обструганные колы, только что вбитые у его палатки.

Ягуары одобрительно зашумели. Разговор велся на камоэнском, но смысл его был им понятен. Илия и Марк вновь положили ладони на эфесы.

— Второй вариант, вы просто ошиблись, и сейчас полны желанием искупить свою вину, — Гальба-младший явно наслаждался ситуацией, сходство с отцом было очевидным.

— Второй, — быстро ответил Луис.

— Вот и замечательно, вы меня не разочаровали, сеньор де Кордова. Жалко сажать на кол поэта, Гийом рассказал мне о вашем увлечении. Турубары — отличные парни, но стихи здесь никто не пишет.

Пабло поднялся с трона и что-то прокричал на турубарском. Ягуары ответили ему дружным кличем, где рядом ударили в барабаны. Советники в желтых накидках воздели руки к небу.

— Я от имени народа турубар прощаю нанесенные вами обиды и пролитую кровь. Сегодня будет пир, отдыхайте, скоро мы пойдем на войну, — самое интересное халач-виник припас напоследок, вот для чего ему нужна была покорность де Кордова.

— На какую войну?! Я не нанимался драться за этих обезьян! — закричал Илия Кобаго.

— Заткнись, ублюдок! — неожиданно вмешался один из «корабелов», — Заткнись, и радуйся, что остался жив, иначе я отрежу тебе яйца.

Говоривший был невысок, но очень широк в плечах. Илия смолчал, далатцы презирали глупую смерть. Глупую в их понимании, героизму они предпочитали месть.

— Я — Жозеф Парадо — виник Герубы — стольного града. Вижу, вы все суровые вояки и уже думаете, как нас обхитрить и объегорить, так что, предупреждаю, измену буду карать жестоко, — крепыш говорил спокойным уверенным басом, — Мы вам — чужакам — похерить здесь все не дадим.

Конкистадоры молчали. Сказать было нечего. Даже Марк де Мена — никогда не сдерживавший свой язык, который приносил ему много бед — понимал, что лучше беззвучно рассматривать трон, одежды советников и небо, затянутое тучами.

— Пройдемте в мой шатер, союзники и гости, — Пабло встал с трона, — Нам будет, что обсудить за едой.

Обед, плавно перетекший в ужин, проходил в виде длинного монолога Пабло Гальбы. Гости в основном молчали. Гийом, потому что предпочитал сначала слушать, а потом говорить. Другие же были просто ошеломлены напором халач-виника Турубанга, и растерянны, так как будущее представлялось весьма смутным.

Веселья на этом пиру не было еще и потому, что стоны надсмотрщиков, из числа прирученных Илией бандитов, портили аппетит и нервы. Ягуары посадили изменников на колья недалеко от палатки, показав пришельцам, как здесь разбираются с предателями.

Халач-виник держал пространсвенные речи, казни в двух шагах от пиршественного ложа, его ни сколько не смущали.

— Орехоны, скажу я вам, сеньоры, есть сущие дьяволы, — разглагольствовал он, держа в ладони полукруглый золотой кубок без ножки, — Они пришли с далекого юга, спустились со своих гор и легко покорили добрые десяток племен и народов.

— Эти ушастые и в самом деле такие замечательные воины? — оживился Марк де Мена.

— Да, воины они просто отличные: беспрекословно повинуются вождям и жрецам, презирают боль и не ведают страха. О главное то, что они единый народ. За счет своего единства они и покоряли одно племя за другим. Споткнулись лишь о нас.

— Вот уже десять лет мы нещадно бьемся с ними каждый год, — добавил Жозеф Парадо, — Их первый набег совпал с нашим кораблекрушением. Турубары посчитали это знаком свыше. Сочли нас возможными спасителями. Мы — корабелы — не подвели. Я лично убил сотню этих тварей, но потери орехонов не смущают.

— Как и алькасаров, — тихо произнес Гийом.

— Да, орехоны и алькасары чем-то схожи, — кивнул Пабло, — Но мы успешно отбивались от них, пока пять лет назад сюда не приплыли остияки, а вслед за ними и далатцы. Они все желали одного — золота!

Илия Кобаго не смутился, когда Пабло посмотрел ему прямо в глаза.

— Дикарей растрясти не грех. Мы же не знали, что здесь правит камоэнский гранд.

— Далацийцы нам много проблем не доставили. Разграбили только пару прибрежных деревушек, а вот остияки…, - халач-виник Турубанга вздохнул, — Эти проплыли дальше на юг и сумели договориться с орехонами. Остияки меняют сталь на золото, драгоценные камни и ценные товары. Но не торговля страшна, а то, что орехоны стали остийскими вассалами. Остияки дают орехонам в помощь своих ландскнехтов и обучают молодых воинов на северный манер, остияки помогают давить бунты подвластных народов.

— Правитель орехонов — Сапа Инка — охотно продает остиякам права на откуп сбор налогов, на скупку добычи в захваченном городе, на покупку рабов. Сейчас уже не орехоны наши главные враги, а они, — мрачно объяснил Жозеф Парадо.

— Ты хочешь с нашей помощью разбить врагов, — заключил Марк, — что ж, остияки нам знакомы. Давно хотел сбить спесь с этих напыщенных гордецов, что никогда не смеются, когда рассказываешь веселые шутки.

Глаза его загорелись. Виконту нужен был объект ненависти, наличие врага давало ему цель и радость, делало терпимым к окружающим. Турубары, орехоны, остияки, какая разница, кого рубить? Главное на пользу себе и Камоэнсу.

— Король Стивен зазнался. Решил, что ему принадлежит весь мир, мы загоним его обратно в Остию, — Луис де Кордова поднялся, — Король Турубаров Пабло де Гальба, я от имени моего повелителя Хорхе и Камоэнса обещаю вам всяческую помощь. Вот вам мой меч и рука, ведите. И пусть как в псалме: «Обрушится меч на головы грешные, спасая праведников!». Станем же мечом Господа Нашего!

Гийом тоже поднялся.

— Мне нравится ваш народ, Пабло. Я здесь по воле Хорхе, и рад, что могу помочь вам. Давно мечтал о хорошей справедливой войне. За правое дело и разить врагов веселей.

— Я рад, что вы прониклись моими словами. Пью за вас, сеньоры. За дружбу между Камоэнсом и Турубангом, — Халач-виник поднялся вместе со своими корабелами.

Илия Кобаго остался сидеть.

Глава 11

Отец учил Жозефа Парадо полагаться лишь на самого себя.

— Помни, сынок, что надеяться можешь только на свои руки и голову, — не уставал повторять старый штурман.

До той злополучной экспедиции Жозеф исходил все моря, что омывают Благословенные Земли. Бывал и на теплых наурских островах, и у алькасаров, не говоря уже о портах Далации, Остии, Панира и раздробленной империи Хальцед. Когда молодой Гальба объявил о наборе храбрецов, Жозеф заколебался. Плавание за неведомые моря — удел сильных, дело для настоящего мужчины.

Потомственный штурман Парадо хотел иметь за душой что-то, что позволило бы ему гордиться собой, то, с чем и перед Создателем предстать не стыдно. Да и богатства, привозимые из-за Жаркого Берега далатцами и остияками, смущали ум.

Десять лет назад — в 989-Ом году — эскадра смельчаков под командованием двадцатилетнего Пабло Гальбы, поссорившегося с отцом, вышла из Карсолы и взяла курс на юг. Корабли были новенькие, только что с далацийских верфей, провианта на них запасли на год плавания. Денег на снаряжение Пабло не пожалел.

Алькасарских корсаров проскочили, миновали Жаркий берег, экипажи расслабились, отметив это знаменательное событие, и вскоре Море-Океан показало смельчакам, что с ним шутки плохи. Неожиданный тайфун из числа тех, которыми, как оказалось, страшны эти воды, ночью разметал эскадру.

Флагманскую каравеллу Ласточку — штурманом на которой был Жозеф Пародо — выбросило на рифы у турубарских берегов. Из всей команды спаслось тридцать человек. Их полуголых и обессилевших приютили в местной деревне. Обогрели, накормили.

Полгода они ждали спасения — корабля под родным флагом — и от безделия учили местный язык. Потеряв, в конце концов, надежду и поддавшись на уговоры деревенского старосты, белые пришельцы отправились в стольный град турубара — Герубу — в надежде, что там пригодятся их знания и умения.

Корабельный кузнец открыл для турубаров сталь, Пабло Гальба показал им новые приемы боя, врач спас жизнь турубарскому старейшине, другие члены команды тоже нашли, чем удивить своих спасителей.

Жрецы турубаров посовещались и объявили народу и старейшинам, что эти белые люди — посланники Неба.

Тот день, когда ему в первый раз торжественно обрили голову и раскрасили лицо, Жозеф Парадо не забудет никогда. Жизнь его разделилась на две части. До и после. Там за незримой чертой остались Камоэнс, море, дом и невеста.

Здесь — приветливые любопытные туземцы, наивные словно дети; здесь — новое пристанище, которое со временем тоже стало домом, когда в нем поселилась черноглазая страстная Лула. Здесь все просто и ясно. Есть друзья — турубары и враги — орехоны, дерись моряк, тебе есть за что драться.

Постепенно новая жизнь стала настоящей. Появились дети, которых посвятил в истинную веру Пабло — как вождь корабелов — их судовой священник утонул.

Жозеф Парадо сильней прочих камоэнсцев прикипел душой к этому новому миру, и не потому, что в Камоэнсе он был простым штурманом, а здесь стал властителем стольного города. Он почувствовал в этой теплой гостеприимной земле свою родину, полюбил местный уклад, в котором до сих пор властвовала народовластие, имелась выборность вождей.

Известие о том, что белые люди разорили прибрежный городок, он воспринял с болью. Настоящая злость пришла, когда он узнал, что это были свои. Не о такой встрече они — корабелы — мечтали.

Жозеф избегал общества бывших соотечественников. Они еще не искупили свою вину кровью. Но один из них — колдун Гийом — не отставал от него, расспрашивал, не обращая внимания на грубые ответы.

— Напрасно ты злишься на меня, Жозеф, — мирно ответил Гийом на очередную колкость, — Мы больше не враги. Ты здесь хозяин, и тебе нечего меня опасаться.

Они шагали рядом по пыльной дороге, впереди войска. Здесь не было пыли, поднимаемой сотнями ног в сандалиях, сапогах, а то и просто босых. Армия спешила в столицу, явить народу и совету Старейшин живое свидетельство мира и союза. Новости об этом еще в день «сдачи» конкистадоров понесли быстроногие скороходы.

— Я тебя боюсь? — удивленно воскликнул Парадо, — Не слыхал слов нелепей.

— Боишься, — повторил маг, — В глубине души. Мы — конкистадоры — разрушаем твой привычный устоявшийся мир. Приплыли от самого короля, именитые вельможи и так далее. Уважение к знати и власти тебе привили с детства.

На Гийоме была турубарская хлопковая накидка, окрашенная индиго, (где сумел найти — неизвестно), которая нелепо смотрелась в сочетании с его широкими штанами алькасарского покроя и босыми ногами. Большой сапфир на цепочке все время вырывался из-под накидки и сверкал тысячью граней в лучах жаркого южного солнца.

К одному до сих пор не мог привыкнуть Жозеф Парадо — к местной жаре, солнечный Камоэнс по сравнению с землями турубара казался холодным Лагром.

— Откинь прочь эту чушь, вспомните, что мы незваные гости, и обретешь покой, — продолжил маг, время от времени вздрагивающий; потому что песок обжигал белые, давно не видевшие света, ступни.

— Покой, — хмыкнул Жозеф, — черта с два, а не покой. В лучший мир не тороплюсь. И здесь дела есть. Но за совет спасибо. В Герубе вспомню, что я градоначальник — виник, то есть, и скормлю конкистадоров священным ягуарам, крокодилам, обезьянам и прочей живности.

— Не спеши, — маг улыбнулся, — Мы вас еще пригодимся. За золото и возможность вернуться домой ландскнехты орехонов зубами порвут.

— Не порвут, у ушастых опыта больше, они по праздникам и после побед себя человечиной балуют. Особенно сердце уважают, чем страшней враг, тем вкусней оно считается. Твое, маг, если про огонь с неба не сказки, у них только самому сапа-инке и подадут.

— Не сказки, — мотнул головой Гийом, — Я же сказал — пригожусь.

Пришло время привала. Командирам достались места в тени. Жозеф откупорил фляжку с водой, отхлебнул, предложил магу, тот не отказался. Столичный виник истекал потом, среди турубара он был самым сильным; и крепкое телосложение обрекало его на лютые муки. Не приспособленным оказался организм моряка с севера к такому яркому солнцу.

— А за что тебя сюда послали, маг? — спросил Жозеф, утолив жажду, — Мне Пабло сказал, что ты важная персона. Настолько важная, что с его отцом враждуешь, и до сих пор жив.

— Я — изворотливый сукин сын, потому и жив. Я — одна из самых опасных змей в гадюшнике короля, — без тени улыбку произнес маг, спасаясь в тени высокой пальмы, — Сослали, потому что мешал. Уезжать не хотел, но пришлось, слово Хорхе дал.

— Гадюка? А я — ягуар — воин то есть, — Жозеф отметил для себя причину поездки, — Вы — конкистадоры — люди какие-то странные, Марк тебя не любит, но отзывается уважительно. Илия тебя тоже на дух не терпит, как можно недружной компанией в бой идти?

— Приказ короля — закон, если слово дал. Не я собирал экспедицию, не я старший. Скажи, твой титул «виник» — то он значит? Чему равен: герцог, граф?

— Наместник области. У турубаров графьев нет. В деревнях и городах выборные советы старейшин, которые из своего числа, опять же, избирают на срок правителей-виников. Совет Виников, в который входят и высшие жрецы и ветераны-ягуары определяет достойного звания — халач-виника — военного вождя. Здесь титул достается потом и кровью, за знания и полезные для народа дела, а не от рождения.

И означает он лишь новую ступень ответственности, — разоткровенничался Жозеф, вспомнив, сколько дел ждет его в Герубе, — Готовность умереть первым. А зазнаешься, или украдешь чего — быстро на корм крокодилам пойдешь, у нас с этим строго.

Гийом улыбнулся, услышав «у нас».

— Мне нравится твоя страна, Жозеф, — признался он, — В ней есть много достойного честной зависти.

Виник Герубы покраснел.

— Стареемся, маг. Десять лет учим их, чему можем, отдаем все силы, жизней не жалеем. Было нас тридцать два корабела — сейчас лишь девять осталось. Турубара это видят и ценят. Поэтому: и я наместник, и Пабло — военный вождь.

— Вы турубаров смягчить не пытались? — поинтересовался маг, — Жесткий народ — скармливают людей крокадилам…

— Зачем? Это просто местный аналог виселицы. А вот к Богу истинному их приобщить — сделать ратофолками — мысли были. Только вот трудное дело это, терпения, знания и благословения Господа требующее. А у нас ни знаний, ни сил, не времени заняться этим нет. Здесь миссионеры нужны грамотные. Турубары народ добрый, хорошее слово любящий. Может, и поверят. Все у нас хорошо, только орехоны мешают. Да остияки — дьяволы-работорговцы.

— Дьяволы-работорговцы? Так ведь рабы и у вас есть.

— У нас за дело. За воровство. На время. А они у «ушастых» пленных покупают и в рудниках или на плантациях до смерти работой изводят. Месяца три-четыре и нет человека. У меня племянник в плен попал, чудом бежал. Разговорились мы с тобой, маг, а привал уж закончился. Вставай.

Глава 12

Мало кто любит ранний подъем. Душа витает во снах, тело нежится на перине, все существо человеческое расслабленно; а тут слуга орет под ухом, пользуется моментом и мстит за все обиды.

— Вставайте, масса! Утро!

Сэр Роберт Пил вздрогнул, так что сердце екнуло и мигом лишился сладостного наваждения. Разморенное тело слушалось плохо, но он все же сумел схватить сильной жилистой рукой негодного денщика.

Мальчишка-туземец, закусив губу, без стона сносил тяжелые удары. Масса Роберт не любил, когда рабы кричат.

— Получай, засранец! — крепкий кулак взрезался под дых, — Будешь знать! — удар в ухо валил мальчишку на пол, — Уф! — сэр Роберт повел ладонью по лицу, — Что разлегся! Бренди и поживей!

Слуга, захваченный орехонами еще малышом и после купленный за смышленость Робертом, не помнил своего настоящего имени и откликался на Манки.

Сэр Роберт Пил — генерал-губернатор Остийского Юга — потянулся. Злость от пробуждения он выместил на Манки и теперь чувствовал себя прекрасно. День предстоял нелегкий: сначала осмотреть новый рудник, потом съездить к туземному царьку сапа-инке — длинноухой обезьяне, которой вновь понадобилась помощь Великой Остии. Что бы он делал без нашей стали!

Но говорить сапа-инке о том, что он обезьяна не стоит, без копий и луков покорных его воле орехонов не покорить турубар, не набрать рабов на новые рудники и плантации, не вести выгодную торговлю меняя золото на сталь. Королю Стивену нужно много золота, он строит дворцы и ведет бесконечные войны.

Одевался Роберт медленно, без спешки, так, словно он был в родном поместье. Настоящий джентльмен не должен меняться под обстоятельства. Он должен их менять под себя. Сэр Пил был в самом расцвете сил — тридцать лет, и твердо верил в свою удачливую звезду.

Завтрак был тоже настоящий остийский: овсянка, тосты с маслом и яичница с ветчиной. Местные фрукты при всем их изобилии сэр Роберт терпеть не мог, пять лет назад прибыв сюда вместе с адмиралом Гилбертом, отравился, объевшись. Вместо воды он часто пил виски или бренди. Непривычно поначалу — но здоровье дороже, сколько его товарищей погибло от лихорадки, утолив жажду здешней дурной водой.

После завтрака Роберт лично отправился на конюшню и оседлал своего коня. Дома он счел бы для себя позором взобраться на этого чалого жеребчика, но здесь лошадей было мало, едва ли два полсотни на всю остийскую колонию, поэтому приходилось довольствоваться этим.

Пусть генерал-губернатора лежал к вновь открытому руднику. Корона купила у сапа-инки целое горное плато вблизи побережья и теперь вела интенсивную добычу железной руды, чтобы на месте плавить сталь. Золото для обмена орехоны приносили сами, отбирая у подвластных народов.

Надсмотрщик-орехон, посланный высматривать гостей заметил кортеж генерал-губернатора издалека. Невозможно было проглядеть конвой из двух десятков белых мечников и арбалетчиков, полусотни копьеносцев-орехонов и стольких же слуг, несущих все необходимое на случай внезапной остановки. Сэр Роберт, прозванный орехонами жидковолосым стервятником, любил комфорт.

Ушастый воин спустился с деревянной вышки вниз. Рудник представлял собой огороженный деревянным частоколом участок вокруг темневших в скале дырок шахт. Построек было немного: пять крепких бараков для четырех сотен рабов, барак для полусотни охранников, кухня и дом смотрителя. Добытую руду валили прямо на землю в специальном углу.

Единственный остияк на руднике — Джон — тут выбежал к воротам встречать кортеж. Прочие надсмотрщики-орехоны, вооруженные длинными кнутами и серповидными мечами, не оставили свою работу.

— Ваше Высоко Превосходительство! — он выпрямился и попытался втянуть огромный живот.

Роберт Пил удостоил его коротким кивком и легко спрыгнул с лошади.

— Признавайся, воруешь сукин сын! — он внезапно схватил Джона за жирное горло.

— Нет, что вы, ваша милость, как можно, — прохрипел он, даже не делая попыток к сопротивлению.

— Смотри у меня, — неприятно рассмеялся Роберт, отпуская его, — У меня везде уши есть, попробуй продай хоть кусок руды орехонам — шкуру живьем сдеру.

Джон сглотнул, это не было пустой угрозой.

— Ну, а рабынь помоложе можешь таскать, — смилостивился генерал-губернатор. — Показывай.

— Сюда, ваша милость, — главный надсмотрщик ссутулился и повел показывать свое хозяйство.

Солнце стремилось к полудню, работы была в самом разгаре. Рабы-янакуны[8] в деревянных колодках на руках и ногах из числа племен, подвластных орехонам, вереницей выходили из шахт, шатаясь под тяжестью корзин с рудой. Надсмотрщики нещадно били их кнутами и плетьми. Роберт Пил подсчитал, что раб окупает себя за неделю труда, так нуждались орехоны в железе, и так много рабов у них было. Отсюда, нет и смысла заботиться о нем: кормить хорошо, беречь, тратится на надежное обустройство шахт.

Караваны с новыми янакунами приходили на рудники каждые две недели. Молодого сильного раба хватало на месяц непосильной работы и издевательств, редко кто протягивал больше. Даже сами орехоны удивлялись расточительности их белых друзей, что так дешево ценили рабов, и покупали пленниц не для утех или жертв своему богу, а потому что они стоили дешевле, а работали так же. Бог Остияков, как поняли орехоны, признавал лишь одну жертву — золото. И, видимо, очень сильно провинились перед ним белые, если так жадно скупали его.

Роберт внимательно смотрел на рабов. Внезапно — он все делал резко, порывисто — криком остановил одного из них.

— Сюда, скотина! — он присел рядом с рабом и дернул его за колодку.

Янакун — молодой еще крепкий парень, как и большинство здесь, — скривился лицом от боли, но не шевельнулся, боясь разгневать орехонов-надсмотрщиков. Они любили наказывать провинившихся, мстя им за свою скуку от однообразной работы. Любимая шутка ушастых была такой: вспороть янакуну живот, выколоть глаза и отпустить. Они делали ставки на то, сколько несчастный пройдет.

Джон с трудом присел, брюхо мешало.

— Смотри, — длинный палец лорда-губернатора с аккуратно подстриженным ногтем постучал по колодке.

Колодка была слишком туга, натерла рабу большую кровавую мозоль, из-за чего он еле передвигал ноги.

— Что это такое, Джон? Зачем так затягивать? Он плохо ходит и за день принесет меньше — сплошной убыток.

— Орехоны начудили. Виноват. Все исправлю, — закивал Джон, боясь поднять глаза.

— С тебя штраф — его цена — перо, наполненное золотым песком, — сэр Роберт Пил поднялся, — Воды.

Солдаты из его свиты побежали за водой. Приволокли бочку. Роберт долго и тщательно мыл руки, касавшиеся колодки, плеская воду на каменистую землю, после чего щедро ополаскивал лицо и мочил волосы. Потом бочку отдали его конвою — напиться, следом к ней подвели коня — это животное приводило туземцев в священный трепет.

Рабы, носившие корзины, замедляли шаг, смотря, как драгоценная на плато влага, испаряется на солнце. Колодца поблизости не было, той воды, что осталось, хватит лишь охранникам, сегодня многие искусают себе губы от жажды.

Сапа-инка орехонов — Пачакути — потомок Бога Солнца негодовал. Презренный курака[9] белокожих — Робарт — опаздывал. Любой орехон, отважившийся на это, уже плавал бы в пруду с крокодилами, но белые были нужны сапа-инке.

Невысокий, как и все его сородичи, кажущийся обманчиво хрупким, он восседал в пышных дворцовых одеяниях на жестком золотом троне и терпеливо ждал. Узкое лицо его с острыми чертами было тщательно выбрито, за исключением бровей. От волос на голове брадобреи оставили лишь длинный чуб, спадавший на лоб. Мочки ушей оттягивали чудовищные серьги из ритуального черного камня.

Сапа-инка был уже немолод — почти сорок, редко кто из его народа воинов жил дольше пятидесяти, но по-прежнему крепок. Поле боя, залитое кровь, притягивало его сильнее дворцовых палат. Восхваления жрецов надоедали, в отличие от звуков сражения и стонов пытаемых пленных

Сапа-инка ласково провел рукой по дару белых — короткому тяжелому мечу в деревянных ножнах. Медленно обнажил клинок. Синеватая сталь ласкала взор. Дворец Сапа-инки по праву звался золотым, плитки желтого металла, столь ценимого белыми, покрывали пол и стены приемного зала.

Бог Солнца — Инка — любил золото; орехоны — его дети — украшали им свои жилища. Золото — священный металл. Так было всегда: при прадеде, деде и отце Пачакунти, но теперь сапа-инка хотел изменить вековой обычай. Пусть железо — металл воинов — заменит в его дворце золото — достояние Солнца и жрецов.

Уши инки уловили характерный гортанный крик. Дюжие воины, краснея от напряжений, стали открывать тяжелые створки ворот — этот зал служил еще и последним убежищем.

Вождь белого племени остияков — заморский гость Робарт — вступил на золотой пол приемного зала. Он был безоружный и босой, в соответствии с обычаями. Простой орехон, допущенный лицезреть сапа-инку, проделал бы путь до трона на коленях. Курака из подвластного племени полз бы на брюхе, не поднимая взора. Робарт же шел с высоко поднятой головой и лишь у заветной черты поклонился.

Поклоны белого сапа-инке нравились, за них он был готов простить ему наглость. Робарт исполнял их очень ловко, прижав одну руку к груди и отведя другую назад за спину, гнулся так низко, что его маленькая бородка подметала пол. Орехоны так не умели.

— Ты звал меня, О Великий Сапа-Инка! Ты звал меня, повелитель сотни народов, чья воля может раскачать небо! — громко и торжественно воскликнул Робарт, он один из немногих белых, кто сумел выучить орехон — язык богов.

— Да, слуга моего союзника сапа-инки Стивайна! — ответил ему Пачакути, — Я собираю новый поход против турубаров. Лазутчики донесли, что они хотят напасть на мои владения — вернуть завоеванные мной земли.

Робарт склонил голову внимая.

— Я — вождь белых в твоих землях — окажу тебе и войску твоему всяческую помощь. Мы дадим тысячу мечей и два раза по столько же копий. А так же щиты и наконечники для стрел. И все совершенно бесплатно. Просим лишь разрешить нашим торговцам идти с твоим войском и покупать за честную цену добычу и рабов.

— Нет, ты не обманешь меня, слуга Стивайна! — пригрозил ему сапа-инка, — Ты и твои люди пойдут с моим войском. К белым вождям турубаров прибыли родичи в железных доспехах — ты будешь биться ними.

— Повинуюсь воле, сапа-инки, — поклонился до пола Робарт.

Через два дня в резиденции генерал-губернатора Остийского Юга собрались офицеры со всей колонии.

— Эта раскрашенная макака потребовала нашей помощи, — объявил сэр Роберт Пил, — Говорит, что к турубарам прибыли белые. Возможно, это камоэнсцы, последний галеон доставил весть об их экспедиции за Жаркий Берег.

— И ты согласился? Зачем нам помогать инке? — удивился толстый человек с жирными губами и пальцами, унизанными перстнями, — адъютант по торговле.

— Это был ультиматум. Инка — дикарь, мог убить меня в случае отказа, или лишить нас торговых привилегий, — раздраженно ответил Роберт.

— Сколько их — камоэнсцев? — спросил важный офицер в стальной кирасе — командир алебардщиков. Турубаров он за врагов и не считал.

— Несколько сотен, не больше. Важно убить их всех, чтобы сохранить тайну наших колоний. Сколько у нас солдат?

— С учетом последних подкреплений, доставленных эскадрой из Остии, у нас около тысячи воинов, но взят в поход можно не больше половины, — доложил носитель кирасы.

— Со мной отправятся человек триста не больше, для вида, пусть воюют и гибнут орехоны. Две сотни алебардщиков, пятьдесят арбалетчиков, и я забираю всех лошадей. Смутим турубара конной атакой.

— Я думаю, инка пожалеет, что позвал нас на помощь, — торговец жадно потер руки, предвкушая добычу. Войны орехонов приносили остияками сказочные барыши.

— Мы обдерем и его, и турубаров до нитки, — заявил сэр Роберт Пил, присутствующее дружно и одобрительно рассмеялись.

* * *

Гийом — боевой маг короля Хорхе — сидел на поваленном стволе пальмы, любуясь закатом и впечатляющим зрелищем лагеря турубаров, раскинувшегося у подножья холма. Войско, ведомое халач-виником Педро Гальба, вторглось на землю ушастых убийц. Эти невысокие холмы, рощицы и луга, окруженные десятками речушек — исконные владения турубар, с которых их согнали орехоны. Пришло время их вернуть.

Если раньше воины сапа-инки тревожили приграничье набегами, то теперь пришло время мести. Цель Жиля прагматична — вернуть свое, о разгроме орехонов он и не мечтает — слишком велика держава и доблесть золотого народа. Орехонов проще истребить, чем подчинить.

В воинском стане всеобщая молитва. Тридцать тысяч человек обнаженными стояли на коленях и молились темно-синему мрачно-суровому небу.

Не было различий между воином-ягуаром, свитой виников и крестьянином-тупом, пришедшим с деревенским ополчением. Между белыми и бронзовыми турубара. Там в гуще простонародья горячо молились и Пабло Гальба, и Жозеф Парадо, и другие корабелы. Молились вместе со своим народом, своему истинному Богу, прося его о помощи этим хорошим, но не постигшим пока истинного света душам.

К богам обращались вслух. Ровный гул висел в воздухе, изредка доносились особенно горячие воззвания.

Там вдали, за лысыми холмами орехонский лагерь. Тысячи ушастых так же тревожили своих богов, потрясая остиякским железом, оплаченным кровью подвластных народов. Заклятые враги в день перед битвой не мешали друг другу. Таков неписанный обычай. За вынужденное воздержание они обильно взыщут с друг-друга в битве.

Гийом, повидавший множество стран и народов, всегда интересовался чужими богами. Был знаком и языческими культами и с монотеистическими религиями. Последние нравились ему больше, потому то его самого вырастили в вере очень похожей на учение ратофолков. В вере о Создателе похожем на детей своих, о добром Боге, завещавшем людям любовь, давшем им свободу воли.

Гийом никогда не ходил в храмы и не молился. Именно потому, что верил в существование такого Доброго Бога. Верил в то, что он когда-то был. А сейчас либо умер, либо уснул, либо устал и отвернулся от людей, не выдержав их деяний.

В момент молитвы турубаров маг не выдержал и поддался всеобщему настроению. Он встал на колени и закрыл глаза. Долго молчал, не зная, что сказать.

«Здравствуй, Господи, если ты слышишь меня, если ты еще есть. Это я. Помоги турубарам завтра. Они тебя достойны».

Маг замолчал, не зная, что еще сказать. О себе в этих редчайших беседах он не упоминал никогда. Молчание затягивалось и раздражало.

«Вот и все. Мне больше ничего не надо. Мне от тебя, Господи, вообще ничего не надо. Если ты есть, помоги тем, кто себе помочь не в силах. Я же справлюсь сам. Давай просто поговорим, ведь ты, до сих пор верю, не обманешь, не предашь.

Ты учил любить, я же понял — любовь это проблемы. Привязанность — слабость. Понял, но люблю. Тут ты меня обхитрил. Помоги Ангеле — дочери твоей, что растопила мой лед. Не оставь ее. А чтобы было все честно, ударь меня за нее, забери часть счастья и удачи. У меня, их мало осталось, но я справлюсь. Я сильный».

Тьма под закрытыми глазами Гийома покачнулась и распалась на тысячу кусков. Следом вспышка, что слепила и так невидящие очи. Пред магом предстала Мендора с высоты птичьего полета. Город дрожал: тряслись здания и земля, колыхались деревья, но люди на улицах этого не замечали.

Мгновенье и маг увидел причину бедствий: огромное багрово-красное яйцо, изнутри которого доносился громкий все усиливающийся стук. Яйцо на золотом троне-подставке дрожало, а у подножия трона был воткнут в землю большой меч, с которого обильно стекала свежая кровь.

Гиойм понял, что стремительно падает с высоты. Яйцо на троне было все ближе и ближе, но вместо него он уткнулся носом в землю.

Очнувшись от наваждения, он потер помятый нос и встал на ноги. Красно-багровый закат слепил глаза. Вредно медитировать на солнце, подумал он, темнота лучше, там не причудится красных яиц. А лучше не менять привычки — не медитировать и не молиться вовсе.

За спиной раздались шаркающие шаги. Гийом обернулся.

Высокий старик в белой накидке со сморщенным как печеное яблоко лицом. Сходство с фруктом добавлял еще и бронзовый цвет кожи, точно обожженный. Маг подавил улыбку.

Жрец Неба — верховного божества турубаров — что-то тихо сказал. Гийом сосредоточился и потер виски. Это заклятие было не сложным, но требовало внимания.

— Выпей, — старик протянул ему глиняную плошку, наполненную синей жидкостью.

Маг осторожно покосился на нее. Он видел, как жрецы поили чем-то турубаров, это было что-то вроде причастия.

— Спасибо. Не хочу.

— Выпей, — ласково повторил старик, — Наши воины пьют, и ты выпей. Дар богов.

— Нет. Я его не достоин. Я убивал ваших, — чародей отклонил протянутую плошку.

— Пей, — настаивал старик, — Небо видит все. Недостойный умрет. Но у тебя добрая душа.

Гийом вздохнул, жрец был упрям, не зачем его обижать. Провел над плошкой ладонью. Яда или дурмана не ощутил. В любом случае отравить его трудно, да и амулет-сапфир на груди переборет любую заразу.

Он осторожно взял из дрожащих рук плошку с синей жидкостью. Выпил одним залпом, как крепкую Лесную Слезу паасинов. Но вкус был не мерзким, наоборот, даже приятным чуть кислящим.

— Ты жив, — удовлетворенно произнес жрец, как будто результат мог быть другой, — Небо все видит. Живи достойно чародей, бледный как снег на вершинах гор. Достойно, и тогда для тебя всегда будут открыты двери и сердца турубаров.

— Постараюсь, — серьезно пообещал маг.

* * *

Дрова в камине звонко трещали, наполняя комнату светом и теплом. За занавешенным окном уже властвовала ночь. Зима пришла в Камоэнс.

Герцог Антонио Гальба отставил на стол пустую кружку и утер усы. Крепкая подогретая мадера отлично защищала от зяби. Ее консервативный герцог предпочитал как алькасарскому кофе, так и новомодному отвару из прокипяченных листьев, которые отстияки везли из-за жаркого берега.

Свечи в кабинете были погашены, отблески камина освещали гостя герцога — человека без возраста, даже в помещении не снимавшего капюшон. Красный цвет его одежды слился с черным. Весь облик гостя был темным и зловещим, но не его внешний вид заставлял волноваться герцога.

Гость сидел в мягком, специально принесенном для него кресле напротив Гальбы. За спиной его стояли два надежнейших стража, готовые в любой момент ударить кинжалами. Еще двое стояли по бокам от герцога и у двери. Гость отказался от мадеры, и теперь невозмутимо ждал, пока герцог утолит жажду, не обращая на стражей никакого внимания.

— Что молчишь, союзничек? — хмыкнул на конец герцог, даже такая невинная фраза в его исполнении прозвучала как оскорбление.

Но красно-черный гость ни как не отреагировал на тон герцога.

— Вы здесь хозяин, вы — мой наниматель, — цвет его глаз был непонятен, в зависимости от каминных отблесков казался то черным, то желтым.

Гальба не был уверен, что это его настоящий цвет. Слишком уж противоречивы и неоднозначны были его знания о госте, прячущем лицо.

— Не наниматель, а господин. Не забывайся, Гюрза. Ты знаешь, я не терплю своеволия и наглости. Помни свое место.

Имя, которым называл себя ночной гость, подходило к его облику. В зверинце Хорхе хватало ядовитых гадов; но особенно берегли смотрители черную гюрзу, привезенную с наурских остров. От ее яда не было спасения. Гальба не удивился, если бы язык Гюрзы оказался раздвоенным. Слишком уж быстро он согласился работать на него.

— Господин, который платит, или наниматель — не вижу разницы, — дерзко ответил Гюрза, — Место свое знаю, у Марка де Мена тяжелая рука. Я отравлен медленным ядом, значит предать вас не смогу при всем желании.

Гальба ему не верил, помня с каким трудом, он получил Гюрзу в свои руки. О черном колдуне, не связанном ни со «старыми» волшебниками, ни с ненавистным Гийомом, ходило много слухов, но лишь ему, герцогу ужалось докопаться до правды.

Подчинить Гюрзу оказалось легче, чем найти. Почуяв свою кровь, он согласился работать на герцога, но выдвинул такие условия, что возмутил Гальбу. Даже сам король не платил столько Гийому.

— Вот первая цель, — герцог протянул Гюрзе листок бумаги, — Враг короны. Он должен умереть. Срок — неделя. Оплата по исполнению.

— Нет, — нагло заявил черный чародей, — Я не дурак-крестьянин на ярмарке, а вы не ловкий купец. Половину вперед.

— Да как ты смеешь, ничтожный! — взревел герцог, Гюрзе задрали голову, приставив кинжал к горлу.

— Осторожней, так и порезать можно, — прежним ехидным голосом предупредил он стражей.

— Оставьте, — приказал стражам герцог, — Треть, но смотри, если обманешь! — пригрозил он Гюрзе.

— То ты скормишь мне мои яйца, — в тон ему закончил черный маг, — Не обману.

— Это последнее наше свидание. Следещие задания будешь получать от тех, кто предъявит тебе эту дырявую монету, — Гальба кинул ему образец, — На этом все. Вали отсюда.

— Прощай, герцог, дела ждут, — Гюрза медленно поднялся.

— Подожди! — приказал ему Гальба, — Выпей! — приказал он, протягивая ему кружку с мадерой. Напиток успел остыть.

— Гадость, герцог, неужели у вас нет денег, на что-нибудь получше, — поморщился Гюрза, осушив кружку и ощутив характерный привкус противоядия.

Антонио Гальба — министр и герцог — пропустил мимо ушей его колкость. Гюрза будет выполнять его задания, или умрет, не получив свою глиняную кружку с мадерой.

* * *

Бело-черный кондор — любимец сапа-инков — властитель неба над орехонскими горами залетел далеко от гнездовья. Он отправился вслед за войском. Кондор привык к легкой пище. Его родители и родители его родителей — все они летали по следам орехонов.

Свирепые воины, приветствовавшие их появление радостными криками, оставляли после себя много свежего мяса. Так много, что хватало всем птицам: и кондорам, и грифам, и воронам, и никто не дрался из-за пищи; даже шакалы и те не трогали пернатых соперников.

Кондор кружил над огромным полем, изредка мерно махая крыльями. Внизу десятки тысяч двуногих собрались, чтобы дать пищу ему и другим падальщикам.

Турубары и орехоны выстроились в две неровные линии напротив друг друга. О воинских ухищрения северных земель здесь и не слышали. Лишь ягуары под командованием Пабло и Жозефа держали подобие стоя. Прочие воины — вооруженные бронзовыми ножами, легкими луками и метательными копьями — представлями собой большую толпу, как и орехоны.

Камоэнсцев держали в резерве. Или было мало, меньше пяти сотен, но они стоили половины всего войска. Марк де Мена ходил взад вперед, съедаемый нетерпением. Луис де Кордова что-то шептал, глядя в небо.

— Гийом, — радостно воскликнул он, увидев мага, — Идите сюда. Сейчас мне на ум пришли строчки, впервые за всю экспедицию, а записать нет возможности. Меня могут убить, было бы обидно…

— Читайте, я запомню.

— Гимн Камоэнсцам! Написал от лица турубара. Все равно у них нет поэтов, — объявил Луис.

Гийом сдержал смех. Гимн самим себе от лица союзников!

Вы пришли издалека… Но что такое «далеко» для вашей крови, чья песня не знает границ. Вы пришли из страны великой, из той, что на карте видна лишь пятном туманным. Вы даже не видели красу цветов на этих холмах, с которых вам идти в атаку железным строем, вы защищаете землю, в которую вас зароют, кровью своей и смертью, смертью, одетой боем. Вам говорят деревья: братья, останьтесь с нами! Так желают деревья, равнины, частицы света, так возглашает чувство, колеблемое волнами. Братья, останьтесь с нами. Турубанг вам воздаст за это!

Когда Луис, с ног до головы закованный в броню, торжественный и величаво суровый закончил читать эти строчки, магу уже не улыбался.

— Запомню. Хорошо сказано, — он поклонился, — Давайте сегодня поведем себя так, будто мы герои ваших строк.

— Гийом! — окликнул его Пабло Гальба, что подошел незаметно и о чем-то горячо спорил с Марком де Мена, — Орехоны двинулись.

— Иду.

Ушастые шли волнами. Одна другая, третья. Их было намного больше, чем турубар, стоявших в обороне. Пусть разобьют одну, две волны, но следующие сомнут расшатанный строй этих отродий болотных тварей, что осмелились пойти против детей Солнца. Орехоны верили в то, что Светило на их головами даровало им право владеть всем живым.

Легкий ветерок, освежавший тела ушастых, вдруг усилился. Чем ближе подходили они к рядам врагов, тем сильней он становился, жестко трепля повязки, накидки и тяжелые серьги в ушах, слепя глаза. Каждый шаг давался тяжелей предыдущего.

Орехоны достали луки — расстояние уже позволяло, но шквал снес выпущенные стелы назад, где они бессильно падали на землю. Ушастые замерли, пораженные немилостью природы. И тут дружный залп дали турубары.

Их легкие, как и орехонов, луки были бесполезны против конкистадоров, закованных в железо, но большинству ушастых защитой служила лишь домотканая набедренная повязка.

Злая туча стрел взмыла в небо и с пугающим, вносящим панику свистом, обрушилась на орехонов. Дети солнца взвыли, когда острые жала впились им в голые груди, руки, лица. Хитрые костяные наконечники отламывались, попадая в тело, оставались в ране. Целые ряды валились на землю. Турубары — дети Неба — огласили воздух радостными криками. Ветер помог защитникам.

Залп, еще один. И еще. Орехоны попятились, оставляясь сотни тел.

— В бой, слуга Стивайна! Покажи будущим рабам свою силу! — приказал разгневанный сапа-инка.

Сэр Роберт Пил тронул поводья коня.

И в самом деле, неужели турубары устоят против его железных остияков, которым не страшны их детские стрелы? Тем более, что камоэнсцев не видно.

Отдав приказ Робарту, сапа-инка Пачакути махнул рукой, и его отборные воины стали бить плетьми и колоть копьями ниже спины трусов, что посмели испугаться ветра.

— Ты как, чародей?! — спросил взволнованно Жозеф Парадо.

Гийом стоял чуть на возвышении, так чтобы видеть орехонов, примерно в середине строя ягуаров. Руки вытянуты вперед по направлению ветра, что не тревожит турубар. Глаза горели и смотрели сквозь собеседника. Его и без того худое лицо осунулось, на висках маленькие капельки пота. Полы расстегнутой кожаной куртки трепал ветер.

— Держусь. За меня не бойся. Видишь, орда прет, — сквозь зубы ответил маг.

Орехоны шли быстрым шагом, почти бежали. Упавших под градом стрел, топтали товарищи. Когда противников разделяли считанные шаги, турубары бросились им навстречу.

Две людские волны, две столкнувшиеся стихии, боролись с переменные успехом. То одна, то другая прогибалась назад, чтобы тут же собраться с силами и отбросить врага. В тесноте туземцы резали друг друга ножами, били кастетами с шипами, кусали. Многие гибли не от оружия врагов, а от давки, нехватки воздуха. Ветер был по-прежнему на стороне турубаров.

До прихода белых основным оружием туземцев были лук и стрелы, к долгой схватке они были не приучены. Враги часто расходились отдохнуть и соревноваться в оскорблениях, потом вновь, как дикие звери, с нечеловеческими криками кидались друг на друга, потрясая нехитрым оружием.

— Смотри, на флангах жмут, — ткнул рукой Луиса де Кордова Марк де Мена.

— Слева — сапа-инка с гвардией, справа — остияки, — продолжил Луис.

— Конница! Ей богу конница! Остияки сюда лошадей завезли! — восхищенно воскликнул Марк, пораженный эффектом — три десятка всадников в сверкающих латах обратили в бегство тысячу турубаров.

— Стрелков на левый фланг. Мы же поквитаемся с остияками! — распорядился Луис.

Марк одобрительно кивнул.

Жозеф Парадо ловко орудовал секирой — подарком Марка де Мена. Рубил с глухим хеканьем по каждого удара, ушастые вокруг него падали, на землю с разрубленными головами. Орехоны — прирожденные воины, взбодренные настоем из столетней травы якабы — не ведали боли. Добравшись до рукопашной, они озверели. Дрались с такой яростью и презрением к смерти, что даже ягуары отступали перед их напором. Прочие же воины держались с трудом. От полузвериных рыков бойцов закладывало уши.

Жозеф получил крепкий удар по шлему, припал на одно колено, отрубил одному орехону ступню, другого схватил латной перчаткой за причиндалы и сжал, что есть силы. Ушастый — забыв от том, что он не чувствует боли — истошно закричал, рванулся, оттолкнул товарищей. Жозеф поднялся, взмахнул секирой.

Орехоны стали избегать массивного как скала белого воина, что воздвиг перед собой вал из трупов. У виника Парадо появилась передышка. Он впервые за все время боя огляделся.

Слева от него ушастые с золотыми обручами на лбах — гвардия сапа-инки — потеснили ягуаров, но что-то остановило их победный напор. Жозеф перехватил секиру и кинулся на помощь храбрецам, не задерживаясь на врагах, а просто сбивая их с ног.

Гийом — чародей-конкистадор — был той плотиной, что сдерживала бурлящий поток орехонов. Он медленно пятился, держа перед собой фиолетовую полусферу, от которой отлетали копья ушастых. Маг был ранен, лицо в крови, в крови и та поднятая ладонь, из которой лился фиолетовый свет. Орехоны окружали его, но напасть не решались. Смельчака — что кинулся, занеся для удара серповидный клинок — со свистом отбросило в сторону с рваными ранами на груди. Пальцы на правой руке мага были скрючены на манер кошачьих когтей.

Гийом шатался, под ударами копий, что хоть и отлетали в сторону, но все же причиняли ему вред. Жозеф с криком бросился на орехонов, подавая пример дрогнувшим ягуарам, что не меньше своих врагов испугались явного колдовства. Пристыженные, желающие искупить вину они с таким напором ударили по гвардии сапа-инки, смяли первые ряды, отбросили назад.

Вскоре пришла подмога — полторы сотни камоэнских арбалетчиков и лучников. Ягуары расступились, стрелки дали залп. Орехоны повалились, как колосья под ударами сильного града.

Снова залп. На этот раз особо удачный. Среди павших несколько ушастых в деревянных доспехах, украшенных орлиными перьями. Их тела тут же подобрали и унесли вглубь строя. Орехоны дрогнули и попятились.

— Сапа-инка убит! — закричал Жозеф Парадо.

Ободренные турубары, почувствовавшие победу, с удвоенной силой бросились на врагов. Гвардейцы сапа-инки стали отступать, прочие же орехоны просто побежали, бросая оружие.

Левый фланг ушастых был прорван.

На правом в это самое время появились три десятка всадников, ведомы сэром Робертом Пилом. Остияк, казался туземцам, никогда не видевшим лошади, демоном с четырьмя ногами, двумя руками и головами. Сэр Роберт рубил почти безоружных турубаров с плеча, даже не приподнимаясь в стременах

— Эге-гей! Держитесь, обезьяны! — кричал он, опьяненный погоней и убийством.

Вслед за всадниками по двадцать в ряд шли пешие остияки — алебардщики и арбалетчики. Блестели начищенные кольчуги, бригантины, овальные маленькие шлемы и наконечники выставленных вперед пик. Они были острием клина, за их спинами собирались тысячи орехонов. Легкие стрелы турубаров отскакивали от доспехов. Сэр Пил придерживал коня, чтобы пехота не слишком отставала.

Внезапно турубары, сбившиеся в тесную толпу у подножия холма, расступились. Навстречу остиякам, преследующим бегущих, правильным строем шла камоэнская фаланга, выставив вперед стену пик. Солдаты ордонансных рот, образованных Хорхе, еще ни разу не сходились с остияками лицом к лицу.

Били оба ротных барабана, гудел горн, развевалось синее знамя с тремя белыми лунами. Камоэнсцы шли как на парад. Их было немного, столько же, сколько и остияков. Туземцы с обеих сторон замерли, не решаясь вмешиваться в битву белых героев в железных латах.

Конница остияков замедлила шаг, не решаясь лезть с мечами на пики. Роберт, пожалел, что у него нет арбалета. Он заметил, как из рядов фаланги выбежал высокий офицер в шлеме с пышным ало-белым плюмажем, сжимавший в руках алебарду.

— Эй, Остияк! Ты такой красивый, словно баба на балу, а не воин в битве! Ты, наверное, еще и надушился, мужеложец?! — задорно прокричал он.

Забрало заглушает звук, но камоэнсец горла не жалел. Сэр Пил, гордившийся своим алым плащом, расшитым золотом, — единственным в колонии, и алмазом, вделанным в шлем, не стерпел обиды. Его — генерал-губернатора Остийского Юга — задирал какой-то наглый пьяница-камоэнсец.

Роберт пришпорил чалого жеребчика и напал на камоэнсца, желая снести ему голову. Но Луис де Кордова увернулся, отскочил в сторону, ударил, пользуясь длинной своего оружия, зацепил остияка крюком за плечо, дернул изо всех сил. Роберт не удержался в седле, свалился, звеня металлом доспеха и оружия.

Луис бросился к нему и рубанул по голове, после сумел поймать жеребчика за стремя. Всадника, попытавшегося ему помешать, свал с седла один из немногочисленных камоэнских стрелков.

— Камоэнс! Синее и Белое! — с таким кличем Луис де Кордова атаковал конных остияков.

Его меч свалил двух. Одну из освободившихся лошадей сумел поймать Марк де Мена. Вдвоем они погнали обезглавленных всадников врага. Чуть позже в бою сошлась пехота. Перед рукопашной арбалетчики остияков дали страшный залп в упор, повалив три десятка камоэнсцев, но это не остановило солдат Хорхе.

Туземцы: и орехоны, и турубара, разинув рты, следили за страшной схваткой. Белые спорили за то, кому играть главную роль в этих землях. Трещали латы, ломались о шлемы мечи. Пики протыкали тела, алебарды проламывали головы. Поднимались и падали секиры, узкие кинжалы жалили в щели доспехов.

Пленных не брали. Остияки не выдержали первыми, паразитируя на орехонах, они привыкли щадить себя. Преследуя их, камоэнсцы врубились в ряды ушастых, которые побежали следом за старшими союзниками.

Войско орехонов распалось, превратилось в толпу. Они бросали оружие, чтобы облегчить бегство. Турубары, уставшие не меньше их, настигали и убивали беглецов.

Лишь гвардия сапа-инки отступала, сохраняя видимость порядка, оберегая важных орехонов. Только ночь остановила преследование.

Лагерь турубара превратился в госпиталь под открытым небом. Жрецы в белых накидках ухаживали за раненными, но их не хватало. Стоны искалеченных товарищей мешали уцелевшим уснуть.

Фредерико Альберти — неудачный картежник и везучий конкистадор, в этом походе прошедший путь от корнета до командира роты, — стонал и изрыгал богохульствия, не давая батальонному лекарю осмотреть его лицо. Остияк свалил его наземь ударом алебарды.

— Помогите мне, я не могу долго возится с ним! — взмолился лекарь.

Луис де Кордова — единственный из всех офицеров, кто отделался синяками и порезами, попытался оторвать руки Альберти от его лица. Не получилось.

— Гийом! — закричал он.

Маг ждал, пока другой лекарь освободит пилку. Раненный орехон сумел укусить его за мизинец на левой руке и содрать почти все мясо, оставив одну кость, которую следовало удалить. Свой кинжал годный на все случаи жизни Гийом потерял.

— Что, Гийом? — раздраженно спросил чародей, приседая к Альберти, — Учитесь, — он ткнул раненого тремя пальцами здоровой руки в шею.

Альберти затих. Оказалось, что у него остался только один глаз, другой — ослепший — пришлось удалить. Щеку зашили, но лицо было не восстановить.

— Ничего, настоящий рыцарь всегда немного урод, — заявил по этому поводу Марк де Мена, которого этот поход избавил от комплекса неполноценности.

Камоэнсцев осталось чуть больше двухсот. Далатцев человек тридцать. Илия Кобаго, к явному неудовольствию Гийома уцелел, и той же ночью стал требовать от Пабло Гальбы свою долю.

— Ты везунчик, маг! — у силача Жозефа еще остались силы, радуясь победе, хлопать соратников по спинам. Некоторые таких хлопков не выдерживали и падали. — Еще немного и гвардейцы сапа-инки тебя бы на части разорвали.

— Да, ты вовремя подоспел, — согласился Гийом, благодарность за помощь в бою у турубаров равнялась оскорблению, — Еще бы пять и все.

— Что пять? — удивился Жозеф.

— Сил бы хватило убить пятерых, не больше. Я не всемогущ, не демон смерти, как некоторые считают. Магов губит ближний бой, сил моих лишь на двадцать врагов хватает — кровью заверенный опыт. Живот вспорют, и никакой амулет не поможет.

— Так давай выпьем, чтобы врагов было всегда меньше! — в руках Жозефа оказалась фляжка с фруктовой бражкой.

Гийом помнил, что на вкус она отвратительна, но отказываться не стал, другого способа чуть расслабиться он не видел.

Амулет-сапфир на груди грел тело. После боя маг нашел в себе силы и «зарядил» его. Едва успел к концу расправы над пленными, турубары не церемонились с давними врагами — вырезали всех пойманных. Рабы им были не нужны, да и работать орехоны — прирожденные воины — не умели.

Ушастые не сопротивлялись. Солнце отвернулось от своих детей — зачем им жить? К тому же, по их законам пленный равен трусу. Позор ничем не смыть, они все равно, что мертвые. Смерть — приемлемый выход. Не знавшие жалости и пощады, орехоны их и не просили.

Страшные тени мерно двигались в отблесках костров. Десять колод — десять палачей с трофейными топорами доброй остиякской стали. Ягуары били ровно, без злобы — выполняя необходимую работу. Сменялись, уставая. Орехоны оттаскивали в сторону тела товарищей и покорно шли под топор. Еще недавно страшные и неистовые, они казались магу живыми куклами. Пустота была в их глазах.

Приход Гийома вызвал веселое оживление. Турубары заулыбались. Маг указал рукой на топор. Ягуар — невысокий воин с татуированной бронзовой кожей, блестящей в свете костра — мотнул головой. Это была их война. Их кровное родство с орехонами.

Маг повторил свою просьбу. Ему уступили, бросая недоверчивые взгляды. Орехон покорно опустился на колени и опустил голову на изрубленную липкую колоду. Его невероятно длинные мочки ушей оттягивали тяжелые серьги — массивные, золотые. Турубары, к слову, не мародерствовали, не обирали врагов. Острое зрение мага различало десяток одинаковых шрамов на плечах казнимого орехона — жизни, отнятые у врагов.

Гийом снял с себя сапфир, надел цепочку с камнем на шею пленного. Обхватил рукоять топора обеими руками, не обращая внимания на боль раненной левой. Замахнулся, опустил.

Череп орехона хрустнул, как расколотая тыква. Маг вытер лицо рукавом, выдернул топор из зияющей раны. Расстегнул и снял окровавленную цепочку.

Амулет, затягивающий раны владельца, дающий ему силу, заряжался очень просто — чужой жизнью, истекающей из умирающего тела. Синий сапфир, становящийся ярче от чужой крови — память о тех давних днях, когда молодой боевой маг ненадолго увлекся грязной, но увлекательной наукой — некромантией.

Два таких амулета было у Гийома. Один носил он, другой Хорхе. В Камоэнсе король отпускал магу душегубов, приговоренных к смертной казни. Здесь в Турубанге их место заняли хищные орехоны.

Гийом ненавидел свое изобретение, его грязь и подлость, но отказаться не мог — оно не раз спасало ему жизнь.

Тридцать раз топор крушил головы ушастых. Изделию остиякской мануфактуры было все равно, кого убивать. Турубары, бросившие свою жестокую работу, шептались в стороне.

* * *

На следующие утро войско турубаров чествовало союзников-конкистадоров.

— Каждый из вас — наши друзья из-за моря — получит золота на пять тысяч камоэнских золотых. Калеки еще по две. Отдельно поощрю героев, отличившихся в схватке, — объявил Пабло де Гальба.

Его речь была встреченная радостными криками. Халач-виник Турубанга, дравшийся как обычный боец, не спавший ночью, держался бодро, ничем не выказывая усталости.

Гийом стоял чуть в стороне, он не любил многолюдство, пусть даже и по торжественному случаю. Луис де Кордова в ответ подарил Пабло своего коня, взятого у генерал-губернатора. Гальба-младший не смог сдержать слез радости, когда впервые за десять лет сел в седло.

Марк де Мена, которого турубара уважали за доблесть и воинское умение, но сторонились, впервые за много лет радостно улыбался. Он победил, и никто не пытался отобрать у него победу, наоборот, даже хвалили. На это время он забыл все обиды, даже когда обращался к Гийому, лицо его светилось от счастья.

Маг надеялся, что про него забыли, но не тут то было. Десяток турубаров всех сословий: и жрецов, и ягуаров, и простых крестьян-ополченцев, подошли к нему и упали на одно колено. Старший — тот самый старик с печеным лицом, что поил его перед боем, — одел Гийому на голову простой зеленый венок с желтенькими цветками.

Чародей приложил руки к вискам, внимая старику.

— Этот венок сплели наши девушки, чьих женихов, отцов и братьев ты спас, белый жрец бога войны. Наш народ благодарит тебя. Этот венок сгниет и распадется, но память о твоем поступке никогда не покинет наши сердца. Ты наш друг. Небо, которое все знает, — жрец воздел вверх руки, — Наше Небо будет радо видеть тебя, когда ты вернешься.

— Благодарю, — растроганный маг поклонился в пояс, — Встаньте, прошу. Откуда ты знаешь, что я уезжаю?

— Знаю, — жрец улыбнулся. Тебя зовет домой сердце, — он прикоснулся рукой к его груди, — А с ним шутить нельзя. Ты уедешь скоро. И наш вождь тоже. Ведь и у него есть сердце.

* * *

Из всех офицеров конкистадоров Пабло де Гальба подружился только с Марком де Мена. Поэт и романтик Луис был для него недостаточно серьезен. Маг Гийом — загадочный, закрытый, осторожный, холодно вежливый, — сам сторонился его врага. Пабло не знал, как ему держаться с врагом своего отца, это раздражало его и настраивало против чародея.

Марк де Мена — другое дело. Настоящий идальго с правильными понятиями о чести и положении вещей. Среди корабелов, выброшенных на берег вместе с графом Гальбой-младшим, не было дворян. Без привычного общества он чувствовал себя одиноко. Корабелов сплотил новый мир, они стали почти братьями, но разница чувствовалась во взглядах на жизнь, на людей, и в воспитании.

Марк — родственная душа — много рассказывал об отце. О герое Камоэнса, который несет на себе значительную часть государственных дел. О том, что он забыл все былые ссоры и обиды, и каждый день молит Господа о возвращении сына. Клеврет и протеже Гальбы-старшего стал другом Пабло.

— Возвращайтесь с нами, — настаивал Марк, — Там ваш дом, граф Пабло де Гальба! Двор Хорхе — вот единственное место достойное вас.

— Я халач-виник Турубанга. Я дал клятву на верность.

— Сеньор, вы — гранд Камоэнса. Что для вас эти клятвы? В конце концов, вы всегда сможете вернуться сюда, если захотите.

— Кто я дома? Пришелец с того света? Чужой. Дикарь, — сомневался Пабло, хотя сердце настойчиво твердило ему ответ.

— Герой — властитель огромных земель. Сын своего отца. Брат короля. Вам этого мало? Все красавицы двора будут вешаться вам на шею, падать в обморок, так чтобы вы их подхватили, — светлые глаза Марка глядели страшно и притягательно, в них был огонь, — Знаете какие сейчас при дворе сеньориты? Стервы и шлюхи, правда, но увидев их однажды, во век не забудете, — зло добавил он.

— Если я поеду, то потеряю титул, — последний аргумент отпрыска властолюбивой семьи, — турубары отпустят, но второй раз вождем не выберут.

— Да забудьте вы об этих дикарях. Они цены лишь из-за своих богатств. Блеск Мендоры затмит в вашей голове это обезьянье царство. Ну а если захотите, Хорхе даст солдат, вернетесь и провозгласите себя королем силой! — продолжал Марк.

Пабло, бывший в мечтах уже в Камоэнсе, не отреагировал на «дикарей» и «обезьян». Жозеф Парадо, будь он на его месте, за такие слова убил бы Марка прямо за обеденным столом.

— Хорошо. Я возвращаюсь домой.

* * *

— Я возвращаюсь домой! — объявил Пабло Гальба, гранд Камоэнса, в Герубе — столице своего государства, — Спасибо, за то, что приютили меня, приняли в свой народ, — он поклонился собранию, — Но я должен вернутся.

Совет Старейшин, собранный в честь победы над орехонами и возвращением исконных земель турубаров, слушал его, не перебивая.

Камоэнсцам, приглашенным на совет, старейшины казались одинаковыми. Избранные турубары были все как один невысокого роста и преклонного возраста, одеты в трехцветные бело-сине-коричневые накидки, символизирующие единство неба, воды и земли.

— Я возвращаюсь домой вместе с нашими новыми друзьями — моими соотечественникам, — повторил Пабло.

На душе его было неспокойно. Халач-виник мог покинуть свой пост только в двух случаях. Первый — смерть, второй — старейшины сочтут его недостойным и отправят на корм священным животным.

Гийом, внимательно разглядывающий Совет, ткнул Луиса локтем.

— Смотрите — вот явственный пример того народовластия и равенства людей, о котором говорится в священных книгах, и о котором мечтают просвещенные мыслители. Крестьяне в деревне выбирают старшего. Выборные от деревень и городов отправляют одного из своего числа в совет провинции. Представители провинций образуют этот Высший Совет, власть его абсолютна, как и доверие к нему.

— Это утопия, — заспорил Луис, — Не может быть все так идеально, не верю.

Они замолчали, заметив движение в зале. Гийом тихо перевел услышанные им речи Луису.

Старейшины недолго посовещались, обсуждая решение. Пабло, стоя на возвышении перед ними, нервно переступал с ноги на ногу. Наконец, один из них поднялся.

— Земля-мать зовет тебя, Пабло, — тихо и мягко, почти ласково сказал он, — Ты должен слушать ее. Мы не в праве мешать. Ступай, но возвращайся, мы будем ждать тебя.

Старейшина подошел к Пабло. Тот сначала смутился, но потом понял, что от него требуется, и наклонил голову.

Старейшина снял с него стальной венец халач-виника и сразу же, неожиданно для конкистадоров, объявил имя нового военного вождя Турубанга.

— Жозеф Парадо, мы выбрали тебя! Будь достоин! — провозгласил старейшина.

— Будь достоин! Будь достоин! Будь достоин! — трижды повторил совет.

Новый герой взошел на помост.

Пабло Гальба смотрел на Жозефа со странной смесью радости, грусти, обиды и зависти. Осознать, что тебе нашли замену — трудно, как и мириться с тем, что пути назад нет. И эти десять лет, наполненные трудностями и успехами, победами и поражениями, позади. Впереди — забытый, чужой Камоэнс. Сомнения графа Гальбы-младшего развеял Марк де Мена.

— Мы плывем домой! Да здравствует, Камоэнс, мне надоела эта жара! Пабло, мы плывем домой!

— Мои каравеллы вмиг домчат вас до Карсолы, а там два дня и вы в Мендоре! — пообещал Илия Кобаго, к которому хорошее настроение возвратилось сразу после награждения конкистадоров.

Хитрый далациец уже успел заключить с турубарами договоры на поставку готового оружия и железа в слитках в обмен на пряности, дорогие ткани и красители.

— Хотелось бы, что так оно и было, — задумчиво добавил Гийом, но голос его заглушили радостные крики камоэнсцев.

— Домой! — было у всех на устах.

С того дня, как они отплыли из Карсолы, прошло ровно семь месяцев. Почти полгода. В суматохе и неразберихи своих странствий, битв и приключений конкистадоры забыли отметить начало нового тысячного года. Года заранее обреченного быть необычным, решающим, благословенным или роковым.

Часть третья