Да и бежать уже было некуда. Поздно. Из-за стен доносились истошные крики, мольбы женщин, стоны раненых и умирающих, победные вопли опьяневших от крови и вседозволенности захватчиков.
Воины Токугава упоенно бесчинствовали в пылающем замке. Убивали всех мужчин без разбора – стариков, подростков, совсем детей. Хватали женщин, разрывали кимоно, валили прямо на землю, насиловали. Самым молодым и красивым вязали руки, сгоняли в кучу, к воротам – готовили на продажу. Тех, кто похуже и постарше, просто сбрасывали в призамковый ров. Тащили из замка запасы, утварь, дорогие ткани, скидывали в возки.
Вода рва вскипала от тел – барахтающихся, пытающихся спастись, истекающих кровью, медленно опускающихся ко дну. И мертвых. Их было больше.
Хотелось зажать уши, скорчиться, съежиться, спрятаться в темном уголке, чтобы не заметили, не нашли. Зажмуриться, потом открыть глаза – и убедиться, что все это было дурным сном. А еще хотелось увидеть Акира. Хоть на мгновение. Попрощаться.
Но Акира был там, за стенами, сражался с захватчиками. А скорее всего, он уже погиб. Кумико гнала от себя эту страшную мысль, но понимала: так и есть. Замок Осака пал, защитники уничтожены. Спасти Акира могло только чудо. И она молила богов о чуде. Не для себя. Для любимого.
– Кито, приведи сына, – ровным голосом произнес отец, вынимая из ножен вакидзаси.
Матушка зажала рот ладонью, затрясла головой, отказываясь.
– Лучше смерть, чем бесчестие, – тихо сказал Хидэери. – Прежде чем уйти, мы должны позаботиться о детях.
«Лучше смерть», – эхом отозвалось в душе. Ей, Кумико, легче, чем тем, кто сейчас в руках захватчиков. Один взмах меча подарит забытье. Не придется переживать то, что выпало на долю фрейлин и служанок. Не будет насилия, грубых чужих рук, лиц, искривленных похотью и жестокостью, унизительного стояния в толпе приготовленных на продажу, короткой, но тяжелой жизни рабыни или блудницы.
Жаль только, это будет не Акира. Он поклялся сам убить Кумико, чтобы избавить от бесчестия. Но, скорее всего, погиб на стене. Принять смерть от руки любимого было бы не так страшно.
Один взмах вакидзаси… Наверное, отец ударит в сердце. Или перережет горло. Сейчас. Первым будет Кэтсуо. Он мальчик, наследник. И он мал, его нужно пощадить, не мучить страхом. Пусть не видит, как семья умирает, пусть умрет первым.
– Приведи сына, Кито.
Матушка, стиснув зубы, дрожа, подняла Кэтсуо на руки, сделала шаг к мужу…
Двери распахнулись под мощным ударом, в зал ворвался отряд воинов. Верные самураи Тоетоми загородили дорогу собой, выставив катаны. Бесполезно… Спустя несколько мгновений их окровавленные тела были смяты натиском врагов.
Кито-но-Мандокоро забилась в руках солдат, захлебываясь криком, умоляла пощадить сына. Кумико тоже схватили. Напрасно она надеялась избежать участи всех женщин замка…
Хидэери неподвижно стоял посреди зала, теперь в руках его уже были оба меча. От его фигуры веяло такой непоколебимой решимостью, что враги замялись, не рискуя приблизиться. А может, слишком высокопоставленным был хозяин замка, чтобы простые солдаты могли решить его судьбу.
В зал вошел, переваливаясь, низкорослый толстый человек. Остановился в десятке шагов от отца. Смотрел молча, чуть растянув губы в холодной улыбке. Потом поклонился:
– Хидэери-сан…
Отец не ответил на поклон.
– Сдавайся, Хидэери-сан, – произнес Токугава. – Признай себя побежденным, склонись передо мной, и я подарю твоим близким жизнь, а тебе легкую смерть.
Отец молчал.
– Я позволю тебе умереть, как подобает воину, – продолжал сегун. – Разрешу сэппуку. Ты не потеряешь лица. Но прежде объяви о том, что сдаешься.
Отец молчал.
– Я понял тебя, Хидэери-сан, – снова поклонился Токугава, и в этом была насмешка. Он едва заметно кивнул высокому воину, который держал за плечо маленького Кэтсуо: – Мэмору…
Самурай оттолкнул мальчика, выхватил меч, взмахнул… Сверкнула сталь – разрубленное наискось тело рухнуло на пол. Матушка застонала и безвольно обвисла в руках солдат – лишилась чувств.
– Смотри, как гибнут твои родные, – усмехнулся Токугава. – Это наказание за твою строптивость, Хидэери-сан. Мэмору…
Воин снова занес катану, только теперь над бесчувственным телом Кито. Но сегун покачал головой. Мэмору вопросительно посмотрел на господина, повернулся к Кумико. Она зажмурилась, ожидая удара, после которого все закончится. Даже обрадовалась, что смерть будет легкой.
– Нет. Женщин оставить в живых, – приказал Токугава. – Пусть жизнь их станет позором семьи Тоетоми.
Самурай оскалился, схватил Кумико, рванул кимоно. Она тоненько закричала, пытаясь прикрыться клочками шелка.
– Нет, Мэмору, – снова произнес сегун. – Проявим уважение к дочери благородной семьи. Сохраним ее девственность. Тем охотнее такую красавицу возьмут в борделе Эдо.
Самурай коротко хохотнул, увлекая Кумико за собой: Токугава готовил девушке еще больший позор, чем изнасилование. Стать добычей победителей не так постыдно, как быть проданной за деньги клиенту борделя.
Уже возле двери Кумико обернулась, увидела: два самурая прямо в луже крови Кэтсуо распяли бесчувственное тело матери, третий встал на колени между ее ног, дергал завязку штанов. Токугава благосклонно наблюдал, как дотаптывают честь семьи Тоетоми, которую он люто ненавидел.
– Взять их, – не глядя на Хидэери, приказал он.
Солдаты рванулись вперед. Отец и бабушка склонили головы, одновременно вонзили в животы вакидзаси. Медленно опустились на колени. Их агонии Кумико уже не застала – ее уволокли туда, к горстке женщин, приготовленных на продажу…
…Рука сама потянулась к ножу, лежавшему на столе между чашек и блюд. Настя едва успела остановиться, сделала вид, что ищет салфетку.
Сегун облизнул тонкие губы:
– Вижу, ты благоденствуешь, Кумико. Хозяйка веселого дома… Ты должна быть благодарна мне за то, что я сохранил тебе жизнь.
Пришлось склониться еще ниже и пролепетать о вечной признательности. В душе клокотала ярость, и Настя уже не знала, кому это чувство принадлежит – то ли несчастной девице из опозоренной семьи, то ли ей самой: всю жизнь ненавидела подлецов и предателей.
– Нравится ли тебе быть гейшей? – продолжал допрашивать сегун.
Она заверила, что всем довольна, а теперь просто счастлива, ведь ей выпала честь лицезреть самого великого Токугава. Казалось, толстяку нравятся ее ответы.
– Ты умная девушка, Кумико, – почти ласково сказал он. – Гораздо умнее, чем твои отец и бабка. Одна влезла в мужские дела, чем погубила сына, второй не сумел вовремя принять мою власть. Налей еще сакэ.
Настя протянула чашку, жалея, что в ней нет яда, и от всей души желая Иэясу захлебнуться рисовым пойлом.
– Наверное, ты уже довольно искусна в любви, Кумико, – отхлебнув, сказал сегун. – Кому продали твое первое цветение?
– Никому, великий сегун, – прошелестела Настя. – Я сохранила девственность.
Она рассчитывала, что Токугава, узнав о ее неопытности, потеряет интерес. Но ошиблась. Сегун весьма оживился.
– Так ты еще невинна…
«Тьфу ты, мразь! – мысленно выругалась Настя. – Не поймешь, чего им тут надо. Сейчас небось решит сорвать цветочек. И что делать? С сегуном не поспоришь, живо головы лишат. И даже заявленной девственности уже нет. Вот ведь попала!»
Но Токугава вдруг потребовал танцев, ради чего даже разрешил гейшам подняться на ноги. «Жаль, – подумала Настя. – Хотелось бы посмотреть танец на коленях». Она вышла первой, изгибалась, размахивала веером и все время чувствовала на себе взгляд Иэясу. Нехороший такой, слишком уж похотливый. Так смотрел господин Гэндзи, а потом перекупил ее у сводни. Только вот сегуна никто на дуэль не вызовет. Даже влюбленный Сакамото Митсуо.
Токугава отбыл в замок поздно ночью, налюбовавшись танцами и насладившись звуками сямисэна.
А наутро к Насте явились два посланника из замка.
– Ровно через неделю великий сегун войдет к тебе, – сообщили они. – До этого времени ни ты, ни твои девушки не должны знать мужчин. Это возмещение убытков.
В руки Насти перекочевал увесистый мешочек, наполненный золотом, а перед дверью дома встали самураи из охраны сегуна. Теперь и вход, и выход были перекрыты.
Целый день Настя просидела взаперти. Передвигаться по дому разрешалось, но всякий раз за нею тащился один из охранников. Даже когда она ходила в туалет, перед дверью замирал суровый самурай. Попытки разговорить и обаять воинов потерпели крах. Оставалось только делать вид, что все в порядке, и заниматься с ученицами.
Промаявшись до вечера, Настя рано улеглась спать. Решила взять пример с любимой героини и подумать об этом завтра, на свежую голову.
Она задремала и начала погружаться в сон, когда вдруг ощутила сильный холод. Теплое одеяло не могло согреть, при дыхании от губ поднимался парок. «Ничего себе, заморозки в середине весны», – сонно подумала Настя. Собралась встать, чтобы зажечь светильник и приказать служанкам растопить очаг. Но тело сковало странное оцепенение. Руки и ноги отказывались служить, клонило в сон – как будто она замерзала в сугробе.
Вдруг комната осветилась неприятным, каким-то неживым светом. Над кроватью закружились снежинки, из них соткалась белая фигура. Не в силах пошевелиться Настя лишь беспомощно наблюдала, как призрак все уплотняется, принимает четкие контуры. Вскоре фантом превратился в красивую женщину с серебристыми волосами. Раскинув руки, как крылья, она распростерлась в воздухе над Настей, опускаясь все ниже. Совсем близко Настя видела ее бледное, бескровное лицо. На ресницах бриллиантиками сверкали крошечные льдинки. Привидение склонилось к губам девушки, как будто хотело ее поцеловать.
Настя почувствовала на коже ледяное дыхание, которое словно высасывало из нее жизнь. Хотелось закричать, вскочить, но не было сил. Призрак медленно убивал ее.
Внезапно женщина отпрянула, издала жалобный стон, лицо исказилось гримасой ужаса и злобы. Гостья рассыпалась снежной пылью, прошлась вихрем по комнате и вылетела в дверь.