морных стен. Окно, если так его можно назвать, находилось на высоте трех Вейров, поставленных друг на друга. Если бы не светлые пятна, маячившие сквозь тонкую ажурную сетку с крохотными ячейками, можно было подумать, что это очередное чудо искусства. Неясные очертания лиц почти полностью скрывала тьма, но я нисколько не сомневалась, что это живые люди. Из-за защитной завесы на меня пялились три рожи. Черным из-за решетки, видимо, общаться с пришлыми было много спокойнее. Стилет через крошечные отверстия не пролезет, стрела не пролетит, о мече и говорить нечего. Впрочем, у нашего Миколы-кузнеца я видела диковинную трубку, которая стреляла отравленными тонкими иглами. Вот из такого оружия советников даже сквозь решетку достать можно запросто. Ольга издала какой-то странный звук, словно подавилась, и, подняв бровь, показала искрящимися от смеха глазами на решетку. Последовав её примеру, я вперилась до боли в глазах в черную стену и увидела отблеск то ли стекла, то ли какого-то другого неизвестного мне материала. Совет мог не беспокоиться, сидя на верхотуре за непробиваемой защитой и поплевывая сверху на милейших коллег.
Опять кашлянули, будто намекая, что мы тут по важному делу собрались, а не на прогулку в музей притопали. Здороваться ни мы, ни советники явно не собирались. Лично я — ни за какие коврижки.
— Вейр, мы знаем, что ты лишился силы Тьмы, — прошипело одно из пятен. Голос был, как у гадюки, которой наступили на хвост. — Посему мы доводим до твоего сведения наше окончательное решение.
Колдун молчал, заложив руки за спину и с невозмутимой физиономией ожидая приговора. И дождался. Выдержав многозначительную паузу, гадюкин родственник продолжил:
— Так как Алоизий погиб при невыясненных обстоятельствах, а допросить душу мы не можем, дабы узнать истину, потому что ты её развоплотил, — голос так и сочился ядом, — мы вынуждены считать именно тебя, Вейр, виновным в гибели твоего великого, скажу без лишней скромности, учителя. Посему на твои земельные владения и счет в банке временно налагается арест. Верховной веде Лоринии будет доложено о веде Зореславе. Применять колдовское искусство вам обоим запрещено до выяснения всех обстоятельств данных обстоятельств под страхом смертной казни. Приказ подписан королем.
Напугал ежа голой задницей. Лориния славилась своей добротой, да и лишать меня было нечего, в отличие от Вейра. Запрет магии и смертная казнь? Я и так умираю, не говоря уже об аггелах, идущих, как псы, по следу. Земель, замков и денег Вейра мне было не жаль, да и он, судя по невозмутимому выражению лица, был готов к такому обороту. Даже ёжику понятно, что временно — это очень даже постоянно. И чего он сюда так торопился? Нравится оплеухи получать? Я, разозленная донельзя неправедным приговором отважных советников, вспылила:
— И какая же ощипанная птичка вам напела, что обстоятельства неизвестные? Шишкой в лоб получил ваш Алоизий во время заклинания, вот и скопытился! Чего и вам желаю!
Вот теперь раздался кашель совсем не намекательный, если можно так сказать. Квохтанье давно стихло, но молчание тянулось бесконечно долго. Наверное, советники прикидывали, как уберечь шкуру во время колдовства. Я невольно ухмыльнулась. Для этого необходим рядом кто-то, кому ты можешь доверять всем сердцем. Что для колдунов даже в мыслях было невозможно.
— Это всего лишь твое слово, веда, — мурлыкнул другой голос. Правда, "веда" он выговорил так, будто выплюнул гадость, попавшую в рот. — Где доказательства?
— Можешь просмотреть мою память, злыдень, — рявкнула я и похолодела. Да что ж у меня за язык-то такой? До могилы доведет, вернее, уже довел. Чтение воспоминаний вполне могло окончиться веселой растительной жизнью овоща.
— Никто ничего смотреть не будет, — отрезал Вейр и так глянул, что и ежу бы стало понятно, куда мне следует засунуть свой язык. Причем, немедленно и как можно глубже. — Да, Серилл. Я выражаю свою искреннюю благодарность за неожиданную встречу со своим учителем, — в чарующем голосе Вейра яда было не меньше, чем у родственника гадюки.
— Не за что, не за что, не благодари, — размурлыкался второй голос. — Вы так драматично расстались, что я просто не смог пройти мимо, когда узнал, что Алоизий собирается в те же края, что и ты. Ты же знаешь, мой мальчик, что наш табель о рангах не предусматривает сосуществования учителя с уже взрослым учеником.
Повисло тяжелое, как грозовая туча, молчание. Казалось, в воздухе пролетают искры.
Я задумалась. Это, что же, выходит, как паучиха пожирает своего паучка, так и у черных заведено? Сильнейшему достается всё. Жизнь, сила и деньги. Нелюди. Я даже тварюшки подходящей припомнить не могла для сравнения. Паучиха, и та пожирает сожителя ради паучат… Какой интерес колдуну собственноручно растить свою будущую погибель? Ученик, ежу понятно, железные сапоги стопчет ради того, чтобы победить и выжить, а вот наставник… Ему-то какой резон? В голове отчетливо прозвучал голос Ольги: "Стараются брать в ученики заведомо слабее себя. Победитель в завершающем обучение поединке имеет право забрать силу и жизнь побежденного. Официально разрешенный каннибализм". Я невольно поежилась. Тогда почему Вейр не дождался своей битвы? "Он неприятно удивил Алоизия резко возросшей силой, и Алый решил не ждать финала, но это уже совсем другая история", — оборвала сумбурный полет моих мыслей Ольга, сверкнув глазами хищника. Она так и стояла изваянием, заложив палец правой руки за ремень, а левой поглаживая Севера, который совсем затомнел и не обращал внимания на кипевшие подковерные страсти. Ещё бы, его замков не лишали и колдовать никто не запрещал.
— Мы знаем, зачем ты явился, — прозвучал, наконец, третий голос. Этот был похож на скрип несмазанной двери. — Надеюсь, ты не заставишь нас озвучивать свой отказ? Хотелось бы попрощаться на доброй и дружеской ноте. Пусть и печальной, ибо мы теряем в твоем лице сильного воина в наших сплоченных рядах.
Печали в его голосе было столько же, сколько в возгласах Данко при виде леденца. Я всё меньше и меньше понимала, зачем нас сюда черти принесли. Вернее, один хорошо мне знакомый чёрт. Лица со стен ухмылялись и скалили зубы. Я набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась к длинному и громкому выступлению, но не успела.
Ольга вытащила из-за ремня тонкий полупрозрачный лист, свернутый трубочкой, встряхнула, развернув письмо перед собой, и начала читать, другой рукой так и продолжая почесывать Севера за ухом.
— Сего дня, двенадцатого урвиня тысяча тридцать четвертого года от Пятого Великого Затмения, я, Марица Ледбейская, сообщаю Солу вамп Петру, что советник Серилл является отцом моего первенца Орлана, — она опять встряхнула свиток, продемонстрировав синюю печать королевского дома. Шелест выделанной кожи поплыл по залу, заглушая биение моего сердца. Звавшаяся в девичестве Марицей Ледбейской женщина теперь носила титул королевы Славнополья. Ольга, выждав паузу, невозмутимо продолжила:
— Данные сведения я сообщаю своему другу и наперснику, Солу вамп Петру, дабы он защищал и оберегал моего сына, Орлана, Первого принца Славнополья, как своего собственного, от дерзновенных поползновений неверного любовника, великого мерзавца и кобеля советника Серилла. Засим в полное распоряжение князя Сола вамп Петра я доверяю свои жизнь, честь и достоинство, и верю, что они в надежных руках.
"Руках… руках… руках…" плыло по залу, отражаясь от стен, каменного пола и потолка. Я онемела. Как? Как она могла здесь, при этих тварях, прочитать ЭТО? "Так надо", — ледяной тон Ольги быстро остудил меня, и я с любопытством продолжила наблюдать за мягкой, но смертельно опасной атакой вампирши.
— Ну и что? — мурлыкнул котяра. Значит, это и есть тот самый Серилл. — Кому ты, ночная, можешь показать свою писульку? Ты же прекрасно знаешь, какой бедлам начнется в королевстве, если разгласить тайну, — в голосе похотливого животного послышалась откровенная издевка.
Ольга развернула второй пергамент. Простой замызганный свиток, прозрачный от пятен жира.
— Пишет вся в горести раба Всевидящего Дорка Лапотная. Два лета тому назад советник Мувиус приметил на торжище мово сынишку, Николку. Явился ночью в дом и, запугав нас со снохой моей, вдовицей Галинкой Лапотной, до смерти, увез Николку с собой. Сын возвернулся под утро, говор он наш напрочь забыл и речь потерял. Мальчонка плохо ест, не говорит и громко ревет при стуке колес на улице. По дому никакого толку, тока корми ево. Колдун является раз в месяц, привозит подарки и еду, грех жаловаться, вот только сын у меня теперича боле и не человек вовсе. Просим оказать лечение за счет короля, потому как советник тока говорит, а делать ничё не делает, а ведь Николке всего девять годков, и ежели он в себя не возвратится, горюшко всей семье будет. Или определите его в дом Всевидящего, где держат убогих, потому как сил моих боле нет. Вдова Романа Лапотного, Дорка, середина недели месяца сеченя сего года, с надеждой на помощь в моем трудном денежном положении.
Я вздрогнула от щелчка свернувшегося свитка. Волна омерзения и гнева захлестнула, накрыла с головой. Боль незнакомого мальчонки терзала сердце. Извращенец знал, кого выбрать в жертву. Тварь. Вернее, твари. Материнское проклятие пробьет любую защиту, даже если это защита верховного колдуна, от него не спрятаться, не скрыться, но это должно быть проклятье любящей, настоящей матери, а не этой кукушки, крохоборки и сволочи. Мудилиус мог безнаказанно измываться над ребенком, не опасаясь страшного родового проклятия.
Лицо Вейра оставалось каменным, лишь стальной блеск глаз и сжатые в кулаки пальцы выдавали его истинные чувства.
На верхотуре послышалось знакомое шипение. На старославском вперемешку с чудовским языком гадюкина родня вспоминала маму и папу вампирши добрым словом. Значит, Мувиус. Запомним.
— Долго ты нам зачитывать свои вирши будешь, древняя? — замурлыкал Серилл. — Мувиус и не собирается отрицать своих мелких грешков. Думается, вам лучше немедленно покинуть наш гостеприимный кров и больше никогда не возвращаться. А мы забудем сказки, что ты была так добра нам прочесть, — в голосе советника послышалась неприкрытая угроза.