Регис кивает и отстраняется от меня. — Тогда мы вытащим их, — говорит он. — Но не сейчас. Мы не можем рисковать, что о твоем существовании узнают. Особенно не сейчас.
Смысл его слов не ускользает от меня, но я знаю, что он прав. Мне это неприятно, но я позволяю ему увести меня. При каждом шаге мне кажется, что я иду по битому стеклу, и не важно, насколько далеко доносятся крики, они эхом отдаются в моей голове.
Регис продолжает обнимать меня за спину, не позволяя обернуться.
— Сегодня вечером, — повторяю я, глядя на него снизу вверх, когда мы наконец возвращаемся ко входу в гостиницу. — Обещай мне.
Он вздыхает и, наконец, отпускает меня, чтобы сделать шаг назад. — У тебя чертовски доброе сердце, Кайра, — заявляет он. — Это гребаное чудо, что ты продержалась в качестве ассасина так долго, не говоря уже о том, насколько ты хороша.
— Я причиняю вред только своим целям, — напоминаю я ему. — Если нет денег, которые можно заработать, тогда в этом нет смысла.
Не последнюю роль играет и то, что Офелия давно стала давать мне только такие цели, смерти которых я могла бы оправдать. Насильники. Убийцы. Те, кто рушит чужие жизни просто потому, что могут. Мне хотелось бы верить, что люди отличаются от Богов, но это было единственное, что я мучительно осознала за последние десять лет — Боги. Люди. Смертные. Бессмертные. Не имело значения, какая кровь текла в тебе. Каждый был способен на худшее.
— Хорошо, — фыркает Регис. — Я обещаю. Сегодня вечером. Мы спасем их.
Это все, что мне нужно. Меня не волнует, что он считает что у меня кровоточащее сердце. В отличие от Богов, которые когда-то покинули нас, и моего Бога-родителя, который на самом деле поступил так же, я могу спать спокойно, зная, что, по крайней мере, у меня есть он.
Глава 3
Кайра
Человеческий ребенок и его семья были доставлены в замок Бога-Повелителя. К сумеркам весь Миневал узнает об этом. За то, что они осмелились восстать против Бога — нет, даже не за то, что восстали, а за то, что не упали к ногам Талматии в ту секунду, когда она вышла из своего экипажа, и не стали молить о прощении за несчастный случай, к которому они не имели отношения, — они погибнут в темницах.
Или, по крайней мере, они это сделают, если что-то не предпринять.
— Внутрь и наружу, Кайра, — тихо говорит Регис, когда мы останавливаемся у задней части каменной стены, которая окружает южную сторону замка Талматии. — Мне все равно, с чем ты столкнешься, мы здесь только для того, чтобы забрать семью и уйти.
— Понятно, — говорю я сквозь стиснутые зубы. Я смотрю на стену, с неудовольствием разглядывая плотные каменные кирпичи, когда поднимаю руку и сбрасываю с себя плащ. — Мы войдем и выйдем здесь, — говорю я, бросая свой плащ в кучу грязи. Я набрасываю на него немного травы и листьев — достаточно, чтобы скрыть его присутствие, но не настолько, чтобы я не смогла быстро найти его, когда мы вернемся. Ночью прохладнее, но вся эта ткань будет мешать, и нам нужно поторопиться с этим.
Регис чертыхается себе под нос. — Тебе чертовски повезло, что я вообще помогаю тебе, — бормочет он. — Если бы это зависело от меня, мы бы вообще не вмешивались.
— Можешь уйти, — говорю я ему, вытаскивая несколько стилетов из-за пояса. Я бросаю взгляд на тонкие кинжалы и, передумав, засовываю их обратно на место, прежде чем беру кинжалы потолще, привязанные к моим бедрам. — Я могу справиться с этим одна.
Регис усмехается и следует за моими действиями — сбрасывает свой плащ и также вытаскивает кинжалы. — Их трое, — говорит он. — Ребенок, вероятно, не сможет ходить после аварии. Без сомнения, отца избили охранники. — Если, конечно, ребенок все еще жив. Эта мысль, без сомнения, крутится у нас обоих, но мы держим ее при себе из чистой надежды.
Мои губы хмуро изгибаются, и я втыкаю острый конец своего кинжала прямо в камни, втискивая его между двумя расшатанными кирпичами. — Тогда держи свои мысли при себе, заткнись и давай займемся этим, — бросаю я в ответ.
Подпрыгнув, я заношу свой второй кинжал на фут выше и вытаскиваю первый, чтобы проделать то же самое еще раз. Используя только силу верхней части тела, мы с Регисом взбираемся по стене на вершину, пока не забираемся на выступ и не возвращаем наши кинжалы на их законные места.
— Темницы должны быть на нижних уровнях, — шепчет Регис. Он указывает в одну сторону, затем в другую. — Ты иди туда, а я — сюда. Если я тебе понадоблюсь…
— Пауки найдут тебя, — говорю я.
Он морщится, и легкая дрожь проходит по его телу. — Да, хорошо, — говорит он. — Только не позволяй этим маленьким ублюдкам прикасаться ко мне.
Этот небольшой, небрежный комментарий, наконец, немного рассеял гнев в моем сознании. Наверное, было бы лучше не говорить ему, что мои маленькие приятели-пауки делают гораздо больше, чем просто прикасаются к нему — они оказывают мне услугу, присматривая за ним всякий раз, когда мне это нужно.
Регис спрыгивает с выступа и исчезает в темноте внутреннего двора внизу. С того места, где он приземляется, поднимается облако пыли и грязи, и звук его шагов быстро затихает в ночи. Пригнувшись, я поворачиваюсь и бегу вниз по выступу стены, ставя одну ногу перед другой, чтобы сохранить равновесие. Это все равно что ходить по натянутому канату, но, к счастью, каменная стена хорошо сложена, и наверху нет никаких осыпающихся частей, которые могли бы снизить мою скорость.
Я добираюсь до конца и незаметно спрыгиваю вниз, спеша через боковой двор, где, как я подозреваю, обычно тренируются охранники, и проникаю во внешние коридоры. По территории замка разносится запах копченого мяса, а из основных общественных помещений доносятся радостные голоса. Слуги Богини Талматии наслаждаются своим вечером и усилиями по служению такому предположительно великому существу, в то время как внизу голодают ни в чем не повинные мирные жители. Это отвратительно. Без сомнения, некоторые из этих солдат более высокого ранга — Смертные Боги — моего собственного вида.
Смертные Боги хуже Богов. В то время как Боги являются их собственной сущностью — они понятия не имеют о бедственном положении смертных, — Смертные Боги сами же смертные. Тем не менее, и те, и другие относятся к людям не более чем к скоту, которым нужно управлять и забивать.
Я делаю глубокий вдох и подавляю желание дать волю своей ярости. Вместо этого я сосредотачиваюсь на поиске лестницы, ведущей на нижние уровни — в темницы. Внешние коридоры исчезают за моей спиной, как только я нахожу то, что ищу. Деревянная дверь, ведущая прямо в подвал замка. Я приоткрываю ее и проскальзываю внутрь, вздрагивая, когда горячий гнилостный воздух ударяет мне в лицо.
Однако, не желая тратить время на дискомфорт, я спешу вниз по лестнице, позволяя нескольким факелам, закрепленным на стенах, освещать мне путь. Запах гниющего дерева и плесени проникает в мои ноздри, и с гримасой я опускаю руку и натягиваю шарф на шею, закрывая рот и нос, чтобы приглушить запах.
Звук плача достигает моих ушей, и я следую за ним в темное помещение, останавливаясь, когда вижу узкие металлические прутья, обрамляющие одну сторону маленькой комнаты. Женщина, которую я видела сегодня утром, — пухленькая женщина средних лет с круглыми, хотя и грязными щеками — сидит, прислонившись спиной к стене, прижимая к груди маленькую фигурку. Она раскачивает его взад-вперед, хотя он не двигается.
Перед ней мужчина, который пытался защитить ее, противостоя Талматии, лежит на груди, лицом к решетке. Он без сознания, половина его лица, которая видна, в синяках и крови, его седые волосы слиплись по бокам головы. Женщина, единственная, кто бодрствует и осознает происходящее, даже не реагирует на мое приближение.
Я останавливаюсь перед дверью и наклоняюсь. — Мэм.
Она поднимает голову на мой голос, и ее глаза расширяются. — Пожалуйста, — быстро говорит она, крепче прижимая мальчика к себе. — Пожалуйста, не надо.
Я смотрю на малыша, и у меня сжимается в груди. Он иссиня-белый и застывший в ее руках, вокруг носа и рта у него поблекшие красные пятна. Его ноги свисают с ее юбок, и из-за прорех на его одежде я вижу раны, нанесенные экипажем. Длинные порезы пересекают его ноги и грудь. Мою грудь наполняет сожаление. Наше предположение оказалось верным. Он недолго прожил после аварии — колеса, очевидно, раздавили его крошечное тело. Вероятно, одно из его легких было пробито одним или двумя сломанными ребрами. Он умер в муках, захлебываясь в собственной крови, не в силах закричать или сделать что-либо, чтобы остановить исчезновение своей души из этого мира. От этой трагедии у меня перехватывает дыхание и уколы ненависти пронзают мою плоть.
Я судорожно сглатываю. — Я здесь не для того, чтобы забрать его, — тихо уверяю я ей. — Я здесь, чтобы вытащить вас отсюда. — Я достаю несколько маленьких инструментов из одного из многочисленных карманов брюк и принимаюсь за работу с замком. Он примитивен — очевидно, Талматию не беспокоит что кто-нибудь совершит побег из тюрьмы. Никто другой не осмелился бы выкинуть подобный трюк.
Как только я слышу щелчок, маленькое черное существо ползет по одной из решеток рядом с моей головой. Я поднимаю взгляд и замечаю его. Глядя в черные глазки-бусинки паука, я мысленно отсылаю его прочь, призывая поторопиться. Регис, должно быть, уже закончил со своею частью, поскольку он бы уже понял, что в его стороне темниц замка нет наших целей, но, тем не менее, лучше убедится.
— Мой мальчик, — всхлипывает женщина, — он не сможет ходить.
Я закрываю глаза и хватаюсь за дверь тюремной камеры, позволяя ей распахнуться внутрь. — Он больше ничего не может сделать, — говорю я ей. Жестоко, да, но необходимо. — Мне жаль. — Извинения, которые я приношу, не помогут и не сотрут того, что уже было сделано, но я все равно это говорю.
Женщина плачет сильнее, приглушая рыдания, прижимая к себе мертвого ребенка и сжимая его в объятиях. Я вхожу в камеру и протягиваю руку к мужчине, прижимая два пальца к его шее. К счастью, пульс все еще есть. Я перекатываю его на бок, а затем на спину и чувствую, как вздох облегчения покидает меня, когда его ресницы распахиваются, а из груди вырывается стон.