Условия дядюшка поставил и впрямь несложные, все гости охотно согласились участвовать, самые молодые кидали горящие взгляды на женщин, а те краснели, закрываясь рукавами и веерами. Сяньцзань лишь раз глянул туда – Чжан Сяомин смотрела прямо на него с едва заметной улыбкой. В горле резко пересохло. Отступать, однако, было некуда, и Сяньцзань, чувствуя, как отрезает себе путь назад, поднялся, учтиво поклонился собравшимся и обратился к изрядно удивленному этим дяде:
– С благодарностью хозяину за гостеприимство и с восхищением его учтивостью и изысканностью приема смиренно прошу позволения открыть состязание. Боги не дали мне поэтического дара, потому право стать луной в центре звезд[128] оставляю прочим достойным гостям. Надеюсь, прекрасные орхидеи, – поклон в сторону женщин, – не будут слишком строги.
Стихотворение он уже выбрал – спасибо матери и ее урокам! – и, устремив взгляд поверх украшенных фонарями ветвей, медленно прочел:
У плотины весной
Появились зеленые травы.
Верх высокой стены
Скрывается в тучах.
А в сердцах у людей
Весною мечты появились.
Если сердце мечтает,
То, значит, мечтает о друге[129].
Удостоившись вполне дружественных рукоплесканий, Сяньцзань сел, пытаясь унять дрожь в руках, и какое-то время все свое внимание уделял только чаю. Дождавшись, когда очередной участник закончит свое выступление, поднялся и, проскользнув по краю возвышения, спустился к тихому пруду. Отсюда ему было прекрасно видно гостей, а им – очевидно, его, но высаженные особым образом деревья создавали видимость уединения. Глядя на темную воду, ощущая на лице прохладный ветер, он почти успокоился, но сердце все еще взволнованно билось.
– Господин Си Сяньцзань, я правильно запомнила? – прозвучало сзади. Он вздрогнул, обернулся. Чжан Сяомин стояла на расстоянии нескольких чжанов, спрятав руки в рукава; смотрела все так же внимательно.
– Дева Чжан? – выдохнул Сяньцзань, безмерно пораженный ее смелостью: хоть они и не скрывались нарочно, все же разговор наедине незамужней девушки и неженатого мужчины мог породить ненужные кривотолки. – Да, это я, а вы… Что вы здесь делаете?
– Пришла выразить вам свою признательность. – Она вынула из прически светлую резную шпильку и протянула собеседнику. – А это ваша награда.
Ошеломленный Сяньцзань принял шпильку и глупо спросил:
– Разве я заслужил награду?
Чжан Сяомин мелодично усмехнулась:
– Хотя бы за то, что открыто и честно признали свои истинные таланты, – мало кто способен беспристрастно оценить себя. И за выбор стихотворения: у вас получилось не сказать ничего, при этом сказав очень многое.
Она явно не боялась смотреть на горы через распахнутую дверь[130] – и Сяньцзаню это, пусть его демоны заберут, нравилось.
– Что же я сказал такого, что настолько вас заинтересовало? – спросил он вслух, решив тоже не ходить вокруг да около.
– Если я не ошибаюсь, вы племянник господина Мэн Минсиня? Мне говорили, что его сестра вышла замуж за торговца тканями и подарила миру нескольких сыновей.
– Все верно, дева Чжан.
– И что ваше дело процветает благодаря вашему усердию.
– И это правда, хотя, возможно, люди и преувеличивают мои заслуги.
Девушка помолчала.
– Скажите, господин Си, вам нравится то, чем вы занимаетесь? – спросила она наконец.
– Пожалуй, да. Не скажу, что это то, о чем я мечтал, но занятие достойное. Я часто езжу по делам, и мне довелось объехать почти все земли Ин.
– О чем же вы мечтали?
«Какой странный разговор, – подумал Сяньцзань растерянно. – Она не стесняется спрашивать то, что очевидно ее интересует, и не подбирает слова, но и не кажется невежливой. Пожалуй, приятно говорить, не пытаясь угодить собеседнику».
– Стать заклинателем, – признание далось ему легко. Наверное, так же легко он мог говорить только с младшими братьями – и со старшим когда-то. – Но боги мне не дали и этого дара.
– А книги вы любите?
– Люблю, хоть и не так, как мой брат. – Он улыбнулся. – Отец с матушкой собрали немало сочинений великих мужей – он был очень к ней привязан и рад исполнять ее желания. Благодаря матушкиным просьбам у нас в поместье есть и сад – не менее красивый, чем этот.
– Книга похожа на сад в рукаве. – Чжан Сяомин тоже улыбнулась, одними уголками губ, но удивительно искренне, и Сяньцзань осознал, что ему уже не хочется отмечать, соответствует ли ее лицо канонам красоты. – У вас есть и то и другое, господин Си, вы счастливый человек.
– Вы думаете? – вырвалось у него.
– Разве нет? Вы сам себе хозяин, у вас есть дело, которое приносит вам не только доход, но и радость. Я знаю, откуда взялась ткань, из которой сшит мой наряд. – Она снова улыбнулась, и Сяньцзань вздрогнул. – Благодарю вас за труды – и тогда, и сегодня, – и сделала шаг к тропинке.
– Дева Чжан, постойте! – позвал Сяньцзань, дивясь своей смелости, хотя после Чжан Сяомин ему бояться было бы стыдно. – Позволите ли вы написать вам?
– Почему вы спрашиваете меня, а не моих родителей? – в ее голосе проскользнул смех.
– Потому что мне важно, что думаете вы.
– Если таково ваше желание… Думаю, господин Мэн скажет вам все, что вы хотите знать. – Ее поклон был безупречен и изящен. Выпрямившись, она подарила ему еще один долгий взгляд: и он, словно прозрачный ручей, прошелся по измученному тревогой за братьев сердцу, оставляя лишь покой.
– Очень странно, – сказал глава У, поигрывая боевым веером. У Иньлин, конечно, был изящен и даже, наверное, хрупок – не редкость для потомка Летучей Рыбы, – но счесть его веер женским, а самого его женщине уподобить мог только вусмерть пьяный цзянши. Шуньфэн усмехнулся про себя такому сравнению – не слишком утонченно, матушка бы не одобрила; сам же он удивлялся порой: зачем веер тому, кто вырос на побережье, где постоянно дуют ветра? Оружие капризное, зависит от направления воздушных потоков едва ли не больше стрел; таким хорошо разве что обмахиваться в жаркие дни: клан У Минъюэ, в отличие от Янь Цзи, владел жаркими влажными землями, где порой дышать было тяжело от растворенной в воздухе водяной взвеси. Хуже разве что в Чу Юн, которым побережья и вовсе не досталось. Поэтому, наверное, они такие злые.
– Что вам странно, глава клана У? – хмыкнула дочь главы Чу Юн, легка на помине, когда только подкралась? – Странно, что вообще выбрались на божественную охоту? И правда, зачем вам? В Башне Ветров[131] куда уютнее!
Говорит, что У Иньлин ей безразличен, а сама за ним по пятам ходит, все ищет повод уколоть побольнее. Хотя пытаться вывести У Иньлина из себя – это как море ковшом вычерпывать, такое же бесполезное занятие. Шуньфэн по праву гордился своим отточенным почти до совершенства умением смотреть на мир с вечной безмятежностью, но самообладание У Иньлина даже для него было чем-то запредельным. Такое ощущение, что тот не учился самоконтролю, а с ним родился. Только такой, как он, и мог выносить Чу Чжунай – вот и сейчас даже бровью не повел, а спокойно ответил:
– Странно то, что уровень здешней нечисти весьма низок, да и встретившееся нам число довольно скромное. Если же судить по жалобам местных жителей, тут по меньшей мере несколько древних захоронений взбунтовались.
– Что же тут странного? Странно как раз ожидать, что крестьяне будут точны в своих заявлениях! Откуда им знать, как должно быть, они же не заклинатели!
– Не заклинатели, но и не дураки. Это их земля, они знают ее лучше других. И с совершенствующимися бок о бок не первое столетие живут.
– Молодая госпожа Чу, глава У прав, – не выдержал и вмешался Шуньфэн. – Я уверен, что глава Хань обратился за содействием к клану У Минъюэ вовсе не потому, что не справляется сам или не желает разбираться, а потому что доверяет суждениям главы У. Если текущие заботы не позволяют главе Хань уделять должное внимание столь отдаленным землям, долг добрых соседей – помочь ему в этом. Глава У, – Шуньфэн церемонно поклонился молодому заклинателю, – искренне благодарю за позволение присоединиться. Полагаю, молодая госпожа Чу меня поддержит.
Молодая госпожа Чу не поддержала – иного он и не ждал, – но и не возмутилась, лишь проворчала себе под нос что-то вроде «сам не справляется, так других зовет отдуваться». У Иньлин, вне всяких сомнений, разобрал ее бормотание – об этом сказала его чуть снисходительная добрая улыбка. Неужели она ему и правда нравится? Может, из матушкиных планов что и получится: если кто и способен был питать симпатию к Чу Чжунай, то только глава У.
Однако в этом случае У Иньлин, несомненно, прав: дело странное, с какой стороны ни посмотри.
Началось все с того, что жители дальних окраин Ин направили жалобу в ближайшую дозорную башню, где посменно дежурили местные заклинатели. Жаловались на падеж скота, ночные кошмары, но главное – на исчезающие с кладбищ трупы. Это никого не удивило, ведь земли изначально считались неблагополучными – понятное дело, ведь когда-то они были частью владений Цинь Сяньян, мятежного клана, по вине которого оскорбленные боги-покровители отвернулись от всех прочих кланов. Положа руку на сердце, Шуньфэн покровителей очень даже понимал: если подопечные грызутся между собой, как уличные собаки за вкусные кости, надолго ли хватит терпения в попытках их образумить? Другое дело, что, заикнись он о таком, старейшины Янь Цзи заточили бы его в холодном подземном озере на месяц-другой – обычное наказание для провинившихся, – а потом еще и подвесили бы на столбе над морем как святотатца. Но, как бы там ни было, эти земли отошли клану Хань Ин, и помимо местных кладбищ, где крестьяне и жители редких городков испокон веков хоронили своих мертвецов, появились и захоронения жертв Сошествия гор. Далеко не всех тогда удавалось опознать, вернуть родным, похоронить как подобает: слишком много их было, – и на Сове