Узкая улица вывела к берегу реки, где было еще оживленнее, чем в самом городе. Из окон домов свешивались яркие полотнища и цветные ленты, молодежь запускала воздушных змеев прямо с крыш и балконов, а по перилам мостов прогуливались канатоходцы, опасно балансируя прямо над водой. Цю Сюхуа ойкнула и сама схватила Ючжэня за руку, когда глотатель огня выплюнул прямо перед ней длинную струю пламени. Двери и окна всех выходивших на улицу лавочек были распахнуты настежь; торговали и с прилавков, и с лотков; а кто-то уселся и на земле, разложив товары на куске чистого полотна.
– В детстве я очень любил танхулу, – вздохнул Ючжэнь, с любопытством рассматривая целую вереницу лотков со сладостями. – А ты?
– Что за танхулу? – не поняла заклинательница.
– Лакомство такое, смотри, – Ючжэнь указал на унизанные красными, желтыми и коричневыми шариками палочки, торчавшие из бамбукового стакана, как диковинные цветы. – Красные – боярышник, мои любимые; вкус приятный, неяркий, с кислинкой. Желтые – яблоки, коричневые – водяные каштаны. Хочешь попробовать?
– Ну давай.
Первую ягоду Цю Сюхуа сняла с палочки осторожно, будто та собиралась плюнуть в нее огнем или улететь; положила в рот, покатала на языке и раскусила.
– Ну как, вкусно? – рассмеялся Ючжэнь. Девушка отвела глаза и взяла еще одну ягоду.
Они неторопливо шли вдоль деревянных перил, отделявших набережную от течения реки. Далеко впереди собирались нарядно украшенные лодки, готовясь к состязанию. Ючжэнь изо всех сил старался призвать даосское спокойствие, подобающее монаху обители Тяньбаожэнь, но в душе что-то звенело радостно, полузабытое, теплое, и он вновь ощущал себя ребенком, которого водили на праздники за руку родители, а старшие братья со смехом таскали на плечах, и он был выше всех, как сказочный великан Куа-фу.
На одном из лотков выстроились в ряд ярко раскрашенные фигурки, и Ючжэнь невольно подошел ближе. Воин с копьем и щитом, монах, ученый со свитком, чиновник в шапке-мао, танцовщица, знатная дама с веером – все не больше ладони, но искусно вылепленные, с тщательно прорисованными лицами и узорами на одежде. Видно было, что делали их с душой, не просто на продажу.
– Что здесь? – удивилась Цю Сюхуа, тенью следовавшая за ним. Остатки танхулу она завернула в платок и бережно убрала в поясную сумку.
– У меня в детстве были похожие, – тихо ответил Ючжэнь. – Из игрушек больше всего любил подушку в виде головы дракона, которую мама сшила, и вот такие фигурки. А у тебя была любимая игрушка?
– Игрушка? – растерянность на ее лице была какой-то болезненной. – А зачем они?
– В них играют дети… Постой, – он развернулся к ней, – ты же не хочешь сказать, что у тебя не было игрушек?..
Она промолчала, но покрасневшие уши и упрямо сжатые губы были красноречивее любых слов.
– Что ж, надо поправить дело. – Ючжэнь улыбнулся совершенно искренне, хотя с языка рвался вопрос: «Где же ты жила, если у тебя не было таких самых простых вещей?» – Госпожа, – обратился он к женщине средних лет за лотком, – какую из ваших фигурок посоветуете подарить моей спутнице?
Женщина, сощурившись, оглядела еще больше смутившуюся Цю Сюхуа и мягко заметила:
– Боюсь, из выставленных на продажу ей ни одна не подойдет, – и, наклонившись, достала из-под лотка еще одну фигурку: женщину-воина в простом белом ханьфу, по подолу и рукавам которого вились искусно выписанные ветви сливы мэйхуа с нежными алыми цветами. Воительница замерла в боевой стойке, вскинув меч, но явно не для нападения, а для защиты, и в ее высоко убранных волосах красовался еще один сливовый цветок. Цю Сюхуа опять ничего не сказала, но мгновенно прикипела к фигурке взглядом.
– Я закончила ее вчера, – лоточница завернула фигурку в кусок грубой ткани и протянула Ючжэню. – Как знала, что вы придете, даочжан. – Ючжэнь полез было за деньгами, но она остановила его и вложила в руку монаху палочку благовоний. – Не нужно платы, даочжан, просто помолитесь за меня.
Настаивать было бы невежливо и попросту неблагодарно, поэтому Ючжэнь бережно принял подарок и поклонился с глубокой признательностью. Цю Сюхуа чуть помедлила и последовала его примеру. Игрушку она какое-то время просто несла в руке, поглядывая то на фигурку, то на Ючжэня, мудро делавшего вид, что не замечает этих взглядов, потом убрала в сумку.
У многоярусного моста, опирающегося на берега мощными каменными ногами, но из-за бамбукового верха кажущегося почти невесомым, парящим над водой, они временно распрощались. Заклинательнице хотелось посмотреть на состязания лодок, а Ючжэнь собирался выполнить просьбу лоточницы – и заодно сделать еще кое-что, о чем пока решил не говорить спутнице. Едва он упомянул храм в Городе мертвых, как презрительная гримаса исказила лицо Цю Сюхуа, хотя она – удивительное дело! – удержалась от язвительных замечаний.
Ючжэнь уже неплохо различал, что значит то или иное выражение ее лица, и легко вычислил, что ее презрение было направлено не на него самого, а на всех богов в целом, поклонение которым она полагала бессмысленным. За время их путешествия молодой даос сделал определенные выводы: по всему выходило, что монахи столкнулись с молчанием богов совсем недавно, а вот заклинатели жили с этим грузом уже не один десяток лет. Ючжэнь, конечно, знал историю, помнил о войне кланов, о том, как прекратил свое существование клан Цинь Сяньян, виновный в призыве и пленении одного из божеств, но никак не думал, что и остальные сыновья Дракона и Феникса оставят своих подопечных.
Впрочем, неудивительно, если до того совершенствующиеся никак не желали прекращать свои распри… Но неужели Небесные покровители не разделяли правых и виноватых, когда лишали своей поддержки кланы? Ведь молодежь вроде Цю Сюхуа тут совершенно ни при чем. В его спутнице жила глубокая обида, куда большая, чем просто злость на ушедших богов, и эту обиду не исцелить было молитвами или словами утешения, она лечилась совсем другим. Делом, не словом. Слова было достаточно Сяньцзаню, потерявшему брата, но этого мало той, кто лишился одной из основ своего существования. В силах ли был простой даос как-то помочь? Или ему, как и превратившемуся в рыбу белому дракону[157], уже поздно об этом думать, остается лишь идти вперед?
Зажигая благовония перед статуей Владыки Шуйлуна в храме Города мертвых, Ючжэнь молился не только за добрую лоточницу, но и за всех погибших в этих землях, за своих братьев, живых и мертвого, и верил, что здесь, в древнем городе у слияния рек, боги услышат его, как бы далеко они ни ушли от мира. Ему было хорошо в этом строгом, почти аскетичном храме, не украшенном ни позолотой, ни лакированным деревом, лишь яркими росписями на стенах, изображавшими Небесных покровителей, да живыми цветами в вазах у мраморных стел с именами погибших в Сошествии гор.
Выйдя из храма, Ючжэнь внимательно осмотрелся, определил примерное расстояние до ближайшей дозорной башни и быстрым шагом направился к ней. Такие башни испокон веков отмечали границы между кланами, но если до Сошествия гор в них держали и большие отряды, и оружие, как в крепостях, то при Первом императоре башни стали просто наблюдательными пунктами, где посменно дежурили заклинатели из ближайшего клана. На границе обычно хватало пары-тройки башен на расстоянии нескольких ли друг от друга, но в западной части Алой долины Ючжэнь насчитал с десяток башен вдоль линии гор. Серьезная охрана.
Цзянчжоу лежал у слияния рек, башни же стояли на холмистой гряде – последней перед довольно круто возносившейся западной частью Алой долины, так что Ючжэню пришлось преодолеть около ли до вымощенной каменными плитами площадки перед башней. Та возвышалась над ним, достаточно узкая, но массивная; нижняя часть была сложена из цельных блоков, основная – облицована кирпичом, на самом верху темнела дозорная площадка с деревянными перилами. Железные ставни на немногочисленных окнах оказались плотно закрыты, как и дверь в нижнем ярусе.
Встав на краю холма, Ючжэнь вглядывался в заброшенные земли впереди: израненные, изломанные древней силой и божественной мощью. Пусть раны земли и не кровоточили на первый взгляд, кто поручится, что они затянулись – и что затянутся вообще? Он снова будто оказался на границе миров, вчерашнего дня и будущего, замерев здесь, в хрупком настоящем. Куда дальше поведет его дорога? Пойти из Алой долины можно либо назад, либо вдоль хребта на север или юг, либо дальше в горы и на запад. А что там? Земли, опустошенные войной и гневом богов? Неужели туда лежит его путь? Неужели там кто-то живет или скрывается? Ведь пришла же Цю Сюхуа однажды в их дом…
– Эй, даочжан! – окликнули его. – Какими судьбами к нам?
Ючжэнь обернулся, никого не увидел и догадался поднять голову. Через перила дозорной площадки перевесился заклинатель в цветах Хань Ин. Молодой даос учтиво поклонился.
– Приветствую друга на тропе совершенствования. Дороги иногда приводят нас в самые неожиданные места.
– Погоди, я сейчас! – дозорный махнул рукой, исчез в башне, и вскоре дверь в нижнем ярусе, заскрипев, приоткрылась. Заклинатель оказался совсем молодым, едва ли намного старше Ючжэня.
– Не поверишь, как приятно увидеть живого человека в этой глуши! – Он радостно улыбался, сияя глазами. – Мы тут всего на месяц, потом смена придет, но все равно так тоскливо бывает…
– Мы? Я вижу только одного тебя, – Ючжэнь тоже перешел на «ты», тронутый встречным дружелюбием.
– Нас тут двое, напарник в город спустился, на праздник поглядеть. – Юноша очевидно расстроился. – Я ему в кости проиграл, обидно так! Пришлось остаться. Я Инь Лун, рад встрече под небесами!
– Си Ючжэнь. Ты говоришь, бывает тоскливо? Но разве не ваша задача – отслеживать все необычное, дозорные башни для того ведь и строились?
– Так-то оно так, – махнул рукой Инь Лун, – но разве здесь что-то происходит? Глушь несусветная, сам посмотри! Я бы уже и нечисти из самого Диюя обрадовался.