Был ли это поцелуй? Той частью своего разума, что еще способна была что-то оценивать, Ючжэнь осознавал, что в поцелуе должны участвовать двое, а он сам не мог пошевелить ни губами, ни телом, замерший в неподвижности, как очарованный или проклятый, будто губы Цю Сюхуа таили яд, лишающий даже возможности дышать. Заклинательница, очевидно, не получив отклика, не пыталась усилить напор, не двигалась, просто прижималась губами, и от них исходил жар, а от ладоней, обхвативших его лицо, – холод, и Ючжэнь терялся в новых ощущениях, в голове бились два вопроса: «За что?» и «Зачем?». Волосы девушки пахли горным ветром и горькими травами.
Спустя вечность – или все же пару фэней – Цю Сюхуа медленно отстранилась, не глядя в глаза, неловко дернулась и бросилась вверх по лестнице; уши пылали двумя кострами. А Ючжэнь остался стоять, прижав ладонь к губам.
О Дракон и Феникс, не видеть ему теперь обретения Дао! Даже до первого уровня совершенно-мудрого не добраться, ведь тот обязан следовать принципу недеяния, преодолевать страсти и в конечном итоге полностью контролировать все телесные функции своим разумным сердцем-синь[241]. Об абсолютной свободе второго уровня нечего и мечтать: какое может быть единство с Дао[242], если неразумное сердце колотится в груди как сумасшедшее и знать не знает ни о каких практиках усмирения духа?!
«Мудрец не делает своего тела рабом вещей, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит… Человек при рождении покоен – это его природное свойство. Начинает чувствовать и действовать – и тем наносит вред своей природе»[243], – повторял про себя Ючжэнь, силясь вновь обрести ту спокойную созерцательность, с которой вернулся вчера на поляну, с которой сегодня утром отправился в путь. Кое-как внушив себе обязательно спросить у Цю Сюхуа, что это на нее нашло, молодой даос поспешил вверх по лестнице. Однако, до боли честный с самим собой, вынужден был признать, что прикосновение обветренных губ девушки было приятным. Дракон и Феникс, о чем он только думает?!
Лестница закончилась высокими воротами, сейчас выломанными: одна створка висела на нижней петле, другая лежала рядом полусгнившей грудой. В проем лилось красно-золотое сияние, уходящее за горы солнце слепило глаза; сделав несколько шагов, Ючжэнь вошел в тень стены и наконец смог осмотреться.
Вперед и вниз уходила долина, раскрываясь вначале пологими, затем взлетавшими к облакам склонами – будто птица расправила крылья, по дну вилась сверкающая лента реки, а по ее берегам стоял город. Точнее, стоял когда-то; теперь это были просто живописные руины, из которых торчали то обломанные перекошенные столбы, поддерживавшие некогда кровлю, то углы крыш с еще сохранившимися фигурками зверей-защитников, – от непривычного положения казалось, что звери затаились и готовы прыгнуть из засады на непрошеных гостей. Будто землетрясение или божественный гнев когда-то прошлись по городу смертоносной косой, а учитывая известное Ючжэню о Сошествии гор, так оно и было.
Темный силуэт Цю Сюхуа виднелся далеко впереди, девушка торопливо спускалась к городу по разбитой, но все еще ровной дороге, и Ючжэнь последовал ее примеру. Лучи вечернего солнца сглаживали острые углы руин, и город выглядел спящим приютом волшебных существ, неподвластным несчастьям и смерти. Теплый воздух с нотками сумеречной прохлады нес запахи с полей: когда-то в окрестностях города их было много, на уступах выращивали рис, под горой – пшеницу и просо, как сумел рассмотреть Ючжэнь. Теперь же все росло как придется.
Расстояние до города показалось обманчиво маленьким: солнце почти село, когда Ючжэнь дошел до первых домов на окраине. Цю Сюхуа ждала его, присев на обломок наружной стены. В глаза она не смотрела.
– Это Сяньян, древняя столица земель клана, – тихо проговорила она. – Нам лучше переночевать здесь, завтра отправимся дальше.
Ючжэнь молча кивнул. Тот странный поцелуй на лестнице словно запечатал ему рот, говорить не хотелось. Они выбрали один из наиболее целых домов; прежде чем переступить порог, Ючжэнь знаком остановил спутницу и зажег палочку гранатовых благовоний. Лотос был ни к чему: нечисти тут нет, – а терпкий, но свежий и сладкий запах граната с успехом мог заменить вино из ритуала поминовения усопших. Не разжимая губ, Ючжэнь попросил у прежних хозяев дозволения провести ночь под их крышей, а у Небесных владык – милости для всех погибших жителей Сяньяна.
Пока Ючжэнь по традиции занимался костром, Цю Сюхуа исчезла и вскоре вернулась с парой больших клубней ямса и пригоршней фасолевых стручков. Бережно положила все у костра и со словами «Я за водой!» вновь умчалась с котелком.
– Там позади дома был когда-то огород, заросло все, конечно, ужасно, но кое-что есть. И в колодце на самом дне вполне чистая вода, – пояснила она, пристраивая котелок над огнем и принимаясь за чистку ямса.
Ючжэнь задумчиво кивнул. Неловкое молчание висело над ними, как пыльное облако, все время, пока готовилась еда, и лишь когда получившийся овощной суп разлили по пиалам, Цю Сюхуа негромко и до странности неуверенно спросила:
– Ты злишься на меня?
Ючжэнь, глубоко уйдя в свои мысли, не сразу ее услышал и задержался с ответом:
– Нет, не злюсь, – кашлянул, прочищая горло, и продолжил: – Но ты заставила меня почувствовать себя недобропорядочным человеком.
– Потому что ты монах?
– Потому что так неправильно. Неправильно не то, что было, неправильно, что это было… так. Я не ожидал и растерялся. Ты умеешь быть внезапной, дева Цю.
– То есть монахам можно целоваться? – в ее голосе зазвенело любопытство. – А я думала, вы даете обет безбрачия.
– Думала и все равно пошла на это? – мягко укорил он. – Нет такого закона, обеты даются по доброй воле и желанию, а не из боязни Небесной кары. Если уж на Небесах властвуют божественные супруги, Дракон и Феникс, то и людям незазорно вступать в брак, даже монахам. Но нас учат, что спутницу на тропе совершенствования надо выбирать тщательно и на всю жизнь и, раз выбрав, не отступать от принятого решения. Дева Цю, – Ючжэнь прямо встретил взгляд горящих черных глаз, – ты можешь стать ею. Не скрою, ты мне нравишься, но, если для тебя это все несерьезно, давай остановимся сейчас. Я не лицемер, но всегда думал о том, что мой первый поцелуй достанется человеку, которому я небезразличен.
– Ты мне небезразличен! – запротестовала Цю Сюхуа и тут же сникла, словно погасла: – Не знаю… Си Ючжэнь, – она впервые за долгое время в пути назвала его по имени, – вряд ли я смогу тебя чем-то утешить. Это был не первый мой поцелуй, и я никогда не относилась к этому так серьезно, как ты… Это не значит, что я стала бы целоваться с первым встречным, ты действительно нравишься мне, но…
– Что ж, тогда нам ничто не мешает быть откровенными друг с другом.
– Прости меня… – Она сгорбилась, кутаясь в плащ, хотя ночь выдалась теплой. – Я не могу сказать тебе, насколько это серьезно для меня, потому что сама не знаю. Но ты заслуживаешь той правды, которую я могу открыть. Шисюн… твой старший брат, я знаю его с детства. Он пришел к нам много лет назад, когда я только училась владеть мечом. Он был такой высокий, красивый, свободный… Нас, детей, рождалось немного, и он учился вместе с нами и учил нас. Называл меня крошкой-шимэй[244], дарил яркие перья и цветные камушки, иногда привозил из внешнего мира сладости и ленты… – Девушка коснулась черной с серебром ленты в волосах, и монах наконец-то понял, откуда она. – Смешно сказать… несколько лет назад я всерьез думала, что влюблена в него. Но шисюн всегда видел во мне лишь младшего товарища, любил он мою госпожу. На меня он никогда не смотрел так, как на нее.
– Мне жаль, что тебе было больно, дева Цю. – Ючжэнь не смог бы сейчас на нее рассердиться, даже если бы захотел.
– Пустое, все уже прошло. – Девушка усмехнулась, но как-то криво. – А потом я встретила тебя. Ты не представляешь, как похож на него! И все же совершенно другой. Там, в вашем доме, ты будто светился изнутри, твое одеяние казалось платьем небожителей[245] и небожителем – ты сам. Ты словно не рождался, как другие люди, а спустился с Небес или вышел из персикового сада… Не представляю, как описать, я не умею хорошо говорить. Си Ючжэнь, не знаю, насколько это все серьезно для меня. Я вижу, что ты и твой брат – разные люди, но видит ли это мое сердце… Единственное, что я могу твердо обещать, – как только я разберусь, ты первым узнаешь об этом.
– Птица поет не потому, что у нее есть ответ. Она поет потому, что у нее есть песня, – заметил Ючжэнь после недолгого молчания, вороша палкой угли в костре. – Я попрошу Небесных владык, чтобы твое сердце услышало предназначенную для него песню и научилось петь само. Возможно, тогда и я смогу дать тебе ответ. А теперь давай ложиться спать. Впереди еще долгий путь.
– Госпожа говорила: «Если судьба, так встретишься и за тысячу ли; а не судьба, так не увидишь и рядом», – откликнулась Цю Сюхуа. – Только вот ее судьба теперь к ней не вернется.
– Правда и время лечат любую боль, – негромко сказал Ючжэнь. – За этим мы и отправились в путь. Может быть, и свою судьбу встретим.
Глава 9. Волна уносит бесстрашного моряка
Мать приучила Шуньфэна не задавать лишних вопросов, однако, глядя на то, как она нарочито медленно собирается, по десятому разу поправляя вуаль и разглаживая складки чаошэна, он не выдержал:
– Муцинь, что означают ваши переглядывания с главой Вэй?
– Совершенствующиеся пока не выучились читать мысли на расстоянии, технику «чужих глаз» тут применить тоже не выйдет, – отозвалась она почти весело. – Что из этого следует?
– То, что госпоже Янь будет приятно поговорить о погоде и торговых путях с господином Вэем, или то, что двум главам есть что обсудить помимо сказанного на Совете, – сказал Шуньфэн нетерпеливее, чем следовало, и тут же наткнулся на чуть приподнятую матушкину бровь и насмешливый взгляд.