– Госпожа Мисюин! – Цю Сюхуа упала на колени, коснулась лбом пола. – Я вернулась, госпожа! Не гневайся, что так надолго оставила тебя!
– Не может быть… – прошептала Цинь Мисюин, верно ведь? Ючжэнь быстро сопоставил услышанное. – Неужели я сплю и вижу сон? А-Цзю, дуйсян…[279]
– Госпожа. – Ючжэнь отступил на шаг и поклонился со всем возможным уважением. – Вы приняли этого скромного даоса за его старшего брата. Жаль причинять вам боль, но богам было угодно наградить его подобной внешностью при иной сути. Этого ничтожного зовут Си Ючжэнь.
Молодая женщина долго и молча всматривалась в его лицо, больше не делая, однако, попыток приблизиться. Потом проронила тихо в сторону все еще коленопреклоненной Цю Сюхуа:
– Встань, А-Хуа. Так больно… Я уже подумала было, что ты побывала в Небесных садах или в Диюе и привела его душу назад. Но это невозможно, разбитое зеркало целым не станет…[280] – Она отвернулась к окну, глубоко вздохнула и замерла, а когда вновь повернулась, лицо ее стало приветливо-спокойным, как и подобает встречающей гостей хозяйке. Это сделало ее менее открытой, но, как ни странно, и более человечной, уже непохожей на призрака или утренний сон. – Не нужно церемоний, даочжан. Я наслышана о вас и других братьях Си, и вы, как понимаю, уже знаете, где находитесь и с кем говорите.
– Госпожа, – вновь поклонился Ючжэнь, – дагэ был очень закрытым человеком, и мы с братьями, как оказалось, почти ничего не знали о той жизни, что он вел вдали от нас. Несмотря на это, я рад, что кто-то знал его с другой стороны, что с кем-то он мог не таиться. Причина нашего знакомства очень печальна, хотя могла стать счастливейшей из возможных, и все же я благодарю Небеса за то, что вижу вас и говорю с вами. Не держите зла на деву Цю, если она привела сюда чужака в обход ваших правил. Я уже понял, что нахожусь в месте, которое объявленный мятежным клан Цинь Сяньян назвал своим новым домом, а вы – очевидно, дочь нынешнего главы клана, госпожа Цинь Мисюин.
Дочь главы еле заметно усмехнулась.
– По рассказам А-Цзю я представляла его братьев очень живо, но вы превзошли все мои ожидания, даочжан. Ваше сходство с братом, ваши красота, острый ум и доброта разрывают мне сердце, но и исцеляют его, как те из трав, что и яд и лекарство одновременно. Но в вас нет яда, в вас я вижу свет. Скажите мне, даочжан, неужели вам еще есть за что благодарить Небеса, которые отняли у вас брата, а у меня – счастье и возможность назвать вас сяошуцзы[281] и стать частью вашей семьи?
Она все еще была спокойна, но, встретившись с ней взглядом, Ючжэнь вспомнил глаза Сяньцзаня, говорившего о смерти Шоуцзю в монастыре, и глаза Цю Сюхуа в ночь ее появления в доме братьев Си. Однако вся тоска Сяньцзаня и весь гнев Цю Сюхуа меркли перед той бездной боли, что смотрела на него из глаз этой хрупкой женщины. И если то, что он скажет сейчас, – главное, возможно, для чего он проделал весь этот путь, – принесет ей утешение, то утешить удастся и братьев.
– Госпожа, – Ючжэнь протянул руку, приблизившись к ней, и Цинь Мисюин, поколебавшись, вложила в его ладонь свои прохладные тонкие пальцы, – Небесные владыки когда-то пробудили мир, вдохнув в него жизнь, но они не следят за судьбой каждого, лишь указывают путь; понять, какие из велений Небес правильные, – уже наша задача. Наставники говорили мне: «Небо следует желанию человека», а еще – что судьбу не нужно отрицать, но можно выправить. То, к чему мы приходим, зависит от множества причин, и странно винить богов в последствиях наших решений. Иногда наших сил недостаточно, чтобы противостоять судьбе. Я был бы счастлив назвать вас саоцзы[282], госпожа, и нисколько не сомневаюсь в том, что дагэ любил вас. Только тот, чье сердце исполнено любви, может действовать с мужеством истинного воина[283], а дагэ был именно таким. Я сожалею только об одном: что дагэ не доверился своим братьям из желания защитить нас, из самонадеянности или согласно принесенной клятве… Но его любовь и к нам, и к вам неоспорима, а значит, милосердные Небесные владыки подарят всем нам новую встречу в цикле перерождений.
Цинь Мисюин молча плакала. Прозрачные слезы катились из ее глаз, она не утирала их, и влажные следы на белоснежных рукавах множились, множились и множились. Ючжэнь бережно подвел ее к столу и помог усесться на подушки; она продолжала крепко сжимать его руку, потянув за собой, и он поневоле устроился рядом. Бесшумно возникшая с другой стороны Цю Сюхуа подала госпоже вышитый платок и принялась размешивать в пиале с водой какие-то порошки. Закончив, подвинула пиалу Цинь Мисюин, и та в пару глотков осушила ее. Плач постепенно стихал.
– Если хотите, можете звать меня сяошуцзы, госпожа, – мягко сказал Ючжэнь.
– Тогда и ты зови меня саоцзы, – призрачно улыбнулась дочь главы. – В моей душе царила непроглядная зима, но твои слова способны вернуть весну[284] и напомнить, что стоит жить дальше.
– Благодарю за честь и доверие, саоцзы.
– Я не хотела, чтобы ты возвращалась, А-Хуа. – Цинь Мисюин оправила рукава, все же выпустив ладонь Ючжэня. – Теперь, когда А-Цзю нет, и мне, и тебе здесь стало опасно. Я думала, ты найдешь его родных, расскажешь им все и останешься там, подальше от этой бесконечной войны.
– Госпожа! – оскорбленно вскинулась заклинательница. – Как ты могла подумать, что я тебя оставлю! Шисюн был мне так же дорог, как и тебе, разве могу я не отомстить за его смерть?!
Цинь Мисюин оставила этот выпад без внимания, обратившись к Ючжэню:
– Сяошуцзы, не скрою, я безмерно удивлена, что ты пришел сюда вместе с А-Хуа. Неужели ты не опасался нас, зная, каким наш клан рисуют во внешних землях?
– Саоцзы, дева Цю доблестно хранила ваши секреты почти до самого Сяньяна, так что у меня не было выбора, – добродушно усмехнулся Ючжэнь, а Цю Сюхуа надулась. – Я пошел за ней, чтобы успокоить эргэ, разбитого новостями о смерти дагэ, ведь вылечить его от тоски способна только правда. Я ничего не знал, кроме названного девой Цю Снежного Беркута – она обвинила его в смерти дагэ. Я со вниманием выслушаю тебя, только скажи: откуда тебе стало известно о смерти твоего жениха?
Цинь Мисюин приподняла правый рукав. Показалось запястье, схваченное серебряным браслетом: по гладкой поверхности вились, переплетаясь, две цепочки иероглифов. Ровно посередине блестящий металл почернел, словно от времени или сильного жара.
– Это артефакт «Связь душ», – пояснила молодая женщина. – Техника изготовления хранится в нашем клане испокон веков. Когда двое наденут парные браслеты, то всегда будут знать друг о друге. Если браслет нагреется, значит, другой болен или в опасности, если же почернеет… – Она не договорила. Ючжэнь мягко погладил ее по плечу.
– А кто такой Снежный Беркут и почему дева Цю считает его виновным?
– Тут мне надо пояснить, что происходит в клане и как мы живем уже более полувека, – горько улыбнулась Цинь Мисюин. – Я не буду ни осуждать, ни оправдывать моего отца, который был главой еще до Сошествия гор. Я родилась значительно позже того, как это все случилось, и не знаю, смогла бы что-то изменить или нет. – Сделав знак Цю Сюхуа заварить чай, она продолжила: – Мы с А-Хуа выросли не на сборниках стихов или рассказах о любви, а на военных и философских трактатах. И я хорошо помню, что тот, кто не знает ни себя, ни врага, всегда будет проигрывать[285]. Мой отец думал, что отказ от явного участия в войне поможет ему остаться в стороне, что горы всегда укроют своих детей, что тайные тропы не покорятся противнику. Но Чу Юн, отчаявшись получить преимущество и желая власти, решился на непростительное: призвать своего божественного покровителя, пленить его и с помощью его силы одержать верх над прочими кланами. Ты представляешь, сяошуцзы, что должно твориться в голове у человека, чтобы посягнуть на бога, на того, чьей силой и благодатью жил клан, на того, кто пытался образумить ввязавшихся в войну, но не смог достучаться до неразумных и алчущих? Глава Чу Юн сделал это – и мощь Красной Птицы подчинилась. Я не рискну предположить, чем и как похитители удерживали бога, какой ущерб нанесли своим духовным силам, какие заклятья использовали. Отец узнал об этом и самонадеянно решил, что в Цинь Сяньян воины достаточно искусны, чтобы рискнуть освободить пленника. Если бы он хоть намекнул о совершенном злодействе прочим кланам, уверена, там нашлись бы благоразумные и готовые прислушаться… Хотя, возможно, просто было бы больше жертв, вот и все.
Она замолчала, бездумно проводя пальцем по краю глиняной пиалы; причудливые завитки поднимавшегося от чая ароматного пара постепенно таяли в воздухе, как нарисованная тушью картина под каплями дождя. Как события далекого прошлого.
– Ему не удалось задуманное, саоцзы? – осторожно поинтересовался Ючжэнь.
Цинь Мисюин горестно усмехнулась:
– И да, и нет. Те немногие, кто выжил и вернулся, рассказывали, как обезумел от ярости и унижения плененный бог – обезумел настолько, что не различал уже врагов и союзников; и когда его путы все же пали под заклятиями наших людей, он всей силой своей ударил не только по пленителям, но и по спасителям. Ради поимки одной рыбы Чу Юн осушил целый пруд, но позабыл, что без пруда лишится и воды[286]. Ярость бога была ужасна, и последствия этой ярости назвали Сошествием гор. Что было дальше, ты и так знаешь. Земли Сяньян пострадали более всего, и вину за случившееся возложили на нас. Оправдываться было бессмысленно: все устали от войны, доказательств пленения бога именно кланом Чу Юн не было, и новоизбранный судья, будущий император, повернул все так, чтобы оставить вину лишь за одним из кланов, таким образом обезопасив остальные и укрепив свою власть. Мы бежали в горы, за границу наших земель, чтобы выжить и не отвечать за чужие грехи, а они выставили все так, будто бы новый правитель милостиво отпустил нас, не желая проливать еще больше крови. Мы не были виновны в Сошествии гор, как, в общем-то, и другие кланы, кроме Чу Юн, но божественные покровители наказали всех молчанием одинаково. Скажи мне, сяошуцзы: ты ведь даочжан, ты говоришь со своими богами? Или они и тебе не отвечают больше?