. Упомянутый гуцинь – обязательную часть хорошего образования – девушка так и не освоила, с грехом пополам выучившись играть лишь на шэне[368] – и то исключительно потому, что на нем были завязаны многие заклинательские техники Чу Юн.
Ложью были притязания отца и старейшин на привилегированное положение их клана среди прочих. Порой Чжунай думала, что хроники, по которым обучали истории их с братом, писал тоже лжец – либо фанатик, либо дурак, а скорее всего, и тот и другой.
Этот факт она осознала на Совете кланов, спешно созванном после обвинения в измене молодого главы Хань Ин и его жены и их показательной казни. Тогда она заставила отца взять ее с собой и, хотя мало что поняла из бесед и споров, твердо уяснила одно: их клан не слишком жалуют, и виноват в этом прежде всего отец, который, кажется, умудрился испортить отношения со всеми разом. Новый глава Хань Ин, бледный молодой человек в траурных одеждах, не удостоил его и пары слов, а глава Янь Цзи, красивая и властная женщина, весь Совет прожигала взглядом. Именно Янь Хайлань после и открыла Чжунай глаза на многие вещи, пусть и не излишне откровенно. Удивительно, что она вообще завязала общение с дочерью столь неприятного ей человека.
С гуцинем у Чжунай так и не срослось, но вот призрачный звон его струны сопровождал ее с детства. Эта таинственная невидимая струна звенела всегда, сколько дочь главы Чу Юн себя помнила: беспорядочно, пронзительно, будто за нее дергал неумелый музыкант или жестокий ребенок.
Звенела, когда Чжунай, забытая отцом, оставалась одна в пустых холодных покоях, за стеной плакал маленький брат и жалость к нему мешалась с ненавистью: из-за него умерла мать. Звенела, когда отец все же снисходил до тренировочных залов, надзирал за наставниками и приказывал гонять всех учеников, включая собственную дочь, одинаково, до седьмого пота, невзирая ни на возраст, ни на физическое развитие. Звенела, заходясь надрывным, затягивающим петлю на шее звуком, когда за малейшую провинность девочка получала наказание: по несколько ши держать на плечах мешок с песком, стоять в воде по шею, отмахиваясь от жалящих насекомых, или ползать на коленях, до блеска намывая пол Зала Совета. Хэпину тоже доставалось, пусть и меньше: глава Чу Юн, рассматривая сына в качестве наследника, временами все же бывал снисходительнее к его слабому здоровью.
Чжунай считалась сильной заклинательницей; но стала она ею не благодаря отцу или наставникам, а, скорее, вопреки. Сильной, но не слишком умелой: узоры, выплетаемые духовной силой, в клане были не в чести, и никто не взялся бы ее научить.
В Чу Юн быть слабой значило быть уязвимой, и бить первым значило обезопасить себя от боли и иных неприятностей. Кому нужны искусство и изящество? Где невежество – это блаженство, глупо быть мудрым. В гуще борьбы драконов и тигров[369], где каждый сам за себя, Чу Мидянь, ее отец, все еще считался тигром и, сидя на своих землях[370], правил ими железной рукой.
Со стороны все выглядело совсем не так – Чу Мидянь умело скрывал происходящее от гостей. Те видели только внешнюю сторону резиденции: украшенные цветными картинами ворота и наружные стены, легкие бамбуковые дома на высоких сваях, ярко раскрашенные фигурки птиц и драконов на черных черепичных крышах, пышно цветущие камелии и будто вырезанные искусной рукой листья папоротников… Нежная розовая дымка появлялась поутру над рекой Хуниньхэ[371], по берегам которой плотной стеной стояли бамбуковые леса – естественный рубеж на границе земель Чу Юн и всей Жэньго, и казалось, что среди такой красоты и тишины нет места несправедливости. Однако Чжунай знала цену обманчивой внешности.
В Бамбуковой Крепости вам никогда не дадут прямого ответа ни на один вопрос, о прошлом скажут лишь то, что хотят слышать сами, а наушников и соглядатаев здесь и вовсе больше, чем во вражеском стане.
Говорят, необычные пятна на стеблях бамбука, похожие очертаниями на капли, – это следы слез древней красавицы, оплакивавшей погибшего на войне супруга. Чжунай иногда думала: какие следы оставили бы ее слезы, вздумай кто-то из богов их сосчитать? Только боги и видели их, боги и пару раз – младший брат. Она – негодная замена наследнику. Пин-эр, пусть поначалу и долгожданный сын, – и вовсе разочарование отца. Первая жена Чу Мидяня, как и трое сыновей, погибли на старой войне, вторая жена не дала потомства, и Чжунай с братом, дети от третьей жены, очевидно, не оправдывали никаких надежд – если у такого самовлюбленного человека и были на них какие-то надежды.
Пусть покровителем клана и считалась Красная Птица, силу духа Чжунай воспитала в себе как у лошади и дракона[372]. Едва достигнув семнадцати лет и избавившись от постоянного присмотра, девушка начала действовать. Единственный раз в жизни ей захотелось сказать отцу спасибо за имя[373]: в придачу к силе, стойкости и выносливости откуда-то взялось и чувство освобождения, той самой пустоты, когда земное над тобой не властно[374].
Впрочем, древние мудрецы, скорее всего, имели в виду другую пустоту – ту блаженную, что должна заполниться ощущением чань[375] и отрешенностью от всего мирского, чтобы переход в Небесное произошел логичнее. Но то было не для Чжунай – ее пустота казалась танцем на шелковой нити над пропастью, и на дне этой пропасти ее ждали лишь ужасы Диюя, сломленность и безумие. Если она покорится отцу, смирит свой нрав и примет правила навязанной игры, ей конец. Струна в эти дни звенела особенно отчаянно, но Чжунай основательно влезла (втайне от отца, конечно) в архивы, подслушала несколько совещаний старейшин, расспросила брата и, убедившись, что ставки в клане делают на него – как и в том, что сам Хэпин не желает править, – решила искать поддержки своих притязаний на стороне.
Если змей из болота не выгнать, остается лишь выжечь каленым железом.
Сначала это была глава Янь Цзи, единственная женщина среди прочих, из сочувствия или по каким-то своим причинам раскрывшая Чжунай глаза на многое в отношениях кланов. Потом – Лю Вэньмин, советник императора, с которым девушка встретилась на землях Ин в год обустройства там новой столицы. У него она просила поддержки уже напрямую, и советник, что удивительно, согласился, потребовав лишь заверения в том, что ее намерения серьезны.
Пообещать ему пока было нечего: клан Чу Юн и так был лоялен к власти и мог как раз таки взбунтоваться, брось Чжунай вызов отцу, так что девушке пришлось уйти ни с чем и еще раз все обдумать. Взвесив все за и против и подобрав адептов, которые встали бы на ее сторону, она попросила советника о новой встрече; однако ночью, когда та все же состоялась в дальних покоях дворца, произошло нечто странное – оказавшееся, впрочем, на руку Чжунай. Кто-то проник в тайное хранилище, взломав защищенные многочисленными печатями двери, и Лю Вэньмин, явно не желая ставить в известность императора или кого-то еще из придворных, отправил разбираться свою личную охрану – мощных воинов с шуангоу, оружием настолько же завораживающим, насколько и опасным. Не прошло и пары кэ, как они приволокли и бросили к ногам хозяина два трупа неизвестных заклинателей в потрепанной одежде без клановых знаков отличия.
– Один ушел, – доложил старший, – но долго он не протянет, с такими ранами не живут.
– Что ж, молодая госпожа Чу, вот прекрасная возможность для вас доказать свою преданность власти, – усмехнулся советник. – Избавьтесь от этих тел так, чтобы их не нашли, а я обязуюсь в дальнейшем оказывать вам помощь в случае необходимости.
Пришлось согласиться, в глубине души радуясь, что советник не потребовал от нее магической присяги, отцовского гуаня или половины земель. Да, Чжунай сделала бы что угодно – она и была готова к чему угодно, – но не лучше ли обойтись малой кровью? Не своей, а чужой? Ей не было жаль неизвестных: сами виноваты, если не рассчитали сил и подставились под удар. Выживают лишь самые сильные или хитрые.
Девушка по очереди дотащила тела до ближайшего леса, тщательно обложила их талисманами огня и сожгла до пепла, а пепел развеяла по ветру, отчаянно надеясь, что никто не заметил ночного костра в лесу, а если и заметил, то принял за привал охотников или путешественников. Убирать лишних свидетелей она не хотела; одно дело – обернуть в свою пользу чужую оплошность, и совсем другое – пройти к цели по трупам невинных. Чжунай знала, чьей дочерью была; но также знала, что не позволит крови Чу Мидяня взять в ней верх.
Если позволит – все потеряет смысл.
Дома Чжунай ждала еще одна неожиданность: к ней прислал сватов У Иньлин, глава клана У Минъюэ. Чжунай виделась с ним всего пару раз: на том старом Совете, куда увязалась вслед за отцом (тогда У Иньлину было лет пятнадцать, и он тоже сопровождал своего отца, главу клана), и на приеме в честь переезда столицы на земли Ин. Тогда она была слишком занята общением с советником и просчитыванием возможностей, а потому едва заметила уже взрослого У Иньлина, не так давно унаследовавшего клан. Кажется, он оказывал ей какие-то знаки внимания, кажется, угостил ароматным вином и шутил, может быть, даже остроумно… она не запомнила. А вот он, видимо, запомнил и почему-то решил, что имеет право чего-то просить.
Сватов и их подарки Чжунай отправила восвояси с хлестким и обидным напутствием и предпочла забыть об этом как о страшном сне. Хэпин, правда, рискнул тогда заметить:
– Зря ты так, цзе[376]. Глава У Минъюэ, как о нем говорят, – достойный человек и благородный муж, да и собой хорош. Он мог бы сделать тебя счастливой.