– Этот скромный даос недостоин…
– Оставь церемонии, маленький монах. Говори со мной прямо, – прервал его Дракон. В его голосе не было недовольства, как и любых других эмоций, но он не оставлял для ослушания и шанса.
– Повинуюсь. Великий Шуйлун… я пришел просить тебя и твоих детей вернуть свою благосклонность кланам совершенствующихся. Я знаю о том, что случилось много лет назад; знаю, какое оскорбление было нанесено твоему сыну, как безрассудно вели себя заклинатели, не желая окончить войну… но прошу о милости. Во имя всех тех, кто живет сейчас под небом Жэньго, владыка. Те, кто был истинными виновниками, наказаны; сменилось не одно поколение, непричастное к старой войне, и все кланы страдают без своих покровителей, не понимая, чем могут загладить свою вину. Что заклинателям нужно сделать, чтобы боги вернулись к ним?
– Почему ты просишь об этом именно теперь, не раньше и не позже? Вряд ли ты единственный, кого заботит благополучие сяней. Почему не просят сами сянь? Почему ко мне пришел ты, простой монах?
– Потому что именно теперь кланы столкнулись с ужасной бедой. Из-под земли вырвалось чудовище, и в битве с ним погибли и пострадали слишком многие. И именно теперь вскрылась вся правда о прошлом, теперь кланы готовы объединиться и идти вместе дальше. Я пришел просить за них, потому что в горе своем они почти утратили веру. Я пришел просить за них, поскольку никто из нас не был уверен, что ты послушаешь их.
Силуэт Дракона замерцал, кольца плавно задвигались, сменяя друг друга, перетекая и переливаясь то темно-синим, то нежно-голубым. Шуйлун молчал какое-то время, потом проронил:
– Боги с охотой вернулись бы сами, маленький монах. Когда никто не верит в нас и не поклоняется нам, мы теряем свои силы. Однако есть то, о чем ты не знаешь: мы не покидали вас. Никогда. Ни простых смертных, ни избранных сяней. Мы редко спускаемся в ваш мир и облекаем себя в плоть и кровь, ведь каждое наше появление оставляет след. Небесные сады – для богов, земля же – для людей. Мой сын пробыл с вами слишком долго и слишком долго ярился и гневался – этот гнев вы испытали на себе сами; гнев, направленный на предыдущее поколение, приняло на себя поколение нынешнее. Так всегда и бывает. Единственное, на что хватало нашей мощи все это время, – отсрочить гнев, дать вам больше времени и больше возможностей пережить его. Я сожалею о погибших; многие из них заполнили мои сады. Я сожалею, но их смерти стали неизбежны в тот миг, когда моего сына пленили.
Он замолчал. Молчал и Ючжэнь, ошеломленный, раздавленный… Он не мог не представить, что было бы, обрушься божественный гнев на Жэньго семьюдесятью годами ранее. Кланы вряд ли оправились бы – заклинатели оказались бы стерты с лица земли, города лежали б в руинах и некому было бы их восстановить. Всюду воцарился бы хаос.
Но что-то упрямое, острое внутри все же заставило Ючжэня спросить:
– Великий Дракон. Разве не было бы справедливо, если бы этот гнев испытали на себе предыдущие поколения? Те, что и совершили непростительное. Разве есть справедливость в том, что пострадали мы?
– Ты прав, – Шуйлун вздохнул, и вздох этот пронесся по пещере легким порывом ветра, – но ты сам сказал: непростительное. Мы не могли взять и вернуться к вам такими же, как раньше, когда вы оскорбили нас столь сильно. Вы были и остаетесь нашими детьми, но даже праведнейшими из родителей порой овладевает ярость; невозможно было вернуться тогда. Не могли мы и лишить вас помощи в борьбе с божественным гневом, однако иссякают и божественные силы: сначала чудовище сдерживали мои сыновья, потом им на смену пришли я, моя супруга и наша дочь. Однако отступили и мы. Даже сила богов небезгранична, если некому в них верить.
Ючжэнь вдруг вспомнил – вспомнил, как говорил почти это же Сяньцзаню в ночь появления Цю Сюхуа: «Кто-то же должен верить в них. Представь, каково придется божеству, которого оставят последователи?» Он был так близок к правде с самого начала… Получить подтверждение своим словам и мыслям из уст самого Водяного дракона – посильное ли испытание?
Вдруг его пробила дрожь.
– Владыка… но получается, что я сделал все это зря? Зря беспокоил вас? Если вы не покидали нас, если все это время были с нами…
– Нет, маленький монах. Услышь мои слова, пропусти их через себя, оставь чувства для своего тела: я говорил тебе, что наша сила иссякает без веры. Не ты ли собрал для нас столько веры, что энергия затопила собой небеса и стопы моих детей? Теперь мне есть что дать им. Теперь они смогут сойти к вам.
Ючжэнь с облегчением вздохнул, но дрожь отчего-то не ушла – только усилилась. Внутренний взор помутился, звуки то приближались, то отдалялись; ци по-прежнему текла сквозь него, но ровный до того поток словно стал порожистой рекой, где вода то и дело натыкалась на прихотливо разбросанные камни.
– Вижу, ты наконец ощутил это, – голос Шуйлуна больше не сбивал с ног океанской волной – проходил сквозь его тело и звучал, казалось, прямо в голове. – Ты потратил слишком много сил. Ты ведь обычный человек, не сянь; нельзя пробыть с божеством так долго и не ощутить последствий; нельзя вплести свою ци в молитвы и остаться прежним.
– Я умру? – спросил Ючжэнь спокойно. Подспудно он был готов – был готов к чему угодно, если это сможет помочь. По крайней мере, до того как Цю Сюхуа…
– Если остановишься сейчас – нет, но и очнуться уже не сможешь. Один ваш мудрец, с которым любила беседовать моя супруга, сказал: «Пять вещей составляют совершенную добродетель: серьезность, щедрость души, искренность, усердие и доброта»[429]. Я вижу их в тебе – пусть ты еще мал телом, но духом ты уже велик; лицо твое прекрасно, как у истинного бессмертного, а характер твой благороден, как нефрит. Иди за мной, маленький монах. Не ты ли говорил, что не только боги должны оказывать людям милость, но и люди должны давать им что-то в ответ? Ты дал нам то, в чем мы нуждались. Ты пел нам песни, и искренность твоя звенела как струна гуциня. Прими же то, что заслужил по праву.
– Владыка, что со мной будет? – Ючжэнь уже не слышал своего голоса, лишь чувствовал, как подрагивает от него воздух. – Я больше не вернусь?
Шуйлун рассмеялся – и рокот этого смеха смыл с даоса и дрожь, и страх, и сожаления.
– Вернешься, если захочешь. Прежде наберись сил – и, если твоим желанием останется мир смертных, мы не станем удерживать. Не тревожься о тех, кого оставляешь: с чудовищем покончено, и силам богов больше некуда утекать. Твоя молитва услышана. Ты узнал правду. Мы же – свободны.
Разноцветные потоки ци смешались, разлетелись россыпью искр, и мир вокруг затопил ослепительно-белый свет, разгорающийся все ярче и ярче. В теле и сознании росла легкость, Ючжэнь словно растворялся в нем – неотвратимо, не чувствуя даже отголосков боли. Он с трудом произнес, чувствуя, что еще немного – и способность, необходимость говорить просто исчезнет:
– Вы же вернетесь к своим детям, правда? Обещаете?
Рокочущие волны качнули его ласково, неотвратимо, накрывая наконец с головой.
– Что бы вы ни делали, вы остаетесь нашими созданиями. Не тревожься об этом.
Даос почувствовал резкий рывок назад, чье-то прикосновение, над головой короткой вспышкой возник каменный потолок, искаженное лицо какой-то девушки… и все исчезло. Его поглотил свет.
Глава 17. Луна в воде, нож в улыбке
В ту ночь Иши уснуть так и не смог. Накануне вечером Хань Шэнли и Чжан Сяомин тайком покинули дворец, и молодого чиновника бросало от уверенности в благополучном исходе задуманного до смятения и сомнений в успехе. Казалось, запасы его выдержки, отпущенные ему судьбой или богами, иссякли под влиянием всего случившегося за последние месяцы, и теперь его удел стал уделом простого смертного – ожиданием чуда в попытке довериться другим.
А-Фань давно уже уютно сопел в углу за ширмой, а Иши все сидел, перекладывая с места на место бумаги – взял из кабинета поработать, но голова была звеняще-пустой, – и бездумно глядел на оплывающую свечу: жечь масляную лампу казалось непростительным расточительством. Отчего-то его мысли постоянно возвращались к поглощающим дым светильникам. Эти дорогие бронзовые светильники в виде гусей с рыбой в клюве Иши видел однажды в покоях одного знатного сановника: дым от фитиля попадал в гусей через отверстие в рыбе, проходил по шее и растворялся благодаря заранее налитой в полые тела птиц воде. Хитроумное устройство и ценная вещь. «Надо подарить эргэ такой на свадьбу», – рассеянно думал Иши, зябко кутаясь в халат.
В дверь тихо постучали, затем она отъехала в сторону, пропуская Хань Шэнли.
– Наконец-то! – Иши дернулся было навстречу, но тело занемело после нескольких ши неподвижности, и он, заскрипев зубами, сел обратно, осторожно растирая затекшие ноги.
– Скучал, Си-сюн? – Друг улыбался, хоть и выглядел усталым. – Все в порядке, девушка доставлена по назначению в любящие руки. Уверен, они с твоим братом благополучно доберутся до дома.
– Если он стоит еще, этот дом, – мрачно заметил Иши, сам себе удивляясь: раньше он не позволял себе так явно падать духом. – Чудовище все еще не остановлено, так? А мой родной город как раз на пути в столицу, если оно и правда стремится сюда.
– Новых вестей нет, – посерьезнел Шэнли, – но рано хоронить, если никто пока не умер. Я верю в главу Хань, он и раньше совершал невозможное. Давай не будем об этом; расскажи лучше о своем городе! Я ведь был там всего раз, когда возил тебя к брату, но тогда уже стемнело, я ничего не успел разглядеть…
Приятная беседа помогла отвлечься от мрачных мыслей. Друзья вполне мирно пили чай, и Шэнли смеялся, говоря: «В такое время пить чай вместо вина[430] – первое дело!», когда за окном ударил большой сигнальный колокол – поначалу глухо, но с каждым ударом звук разрастался, набирал силу, и медное тело гудело так, что по стенам и полу, казалось, пробегала дрожь. Одновременно с этим раздались крики, топот ног; что-то падало, звенело оружие.