Иши стоял у окна в своей старой комнате, даже не сняв дорожной одежды, и задумчиво смотрел на улицу.
– Диди, здравствуй. Как ты? – позвал Сяньцзань от порога, и брат обернулся к нему. – Рад тебя видеть, ты надолго к нам?
– Эргэ… – Иши моргнул, словно просыпаясь, и такое беззащитное вдруг стало у него лицо, как годы назад, когда он сдавал первые свои экзамены, сомневался, переживал, приходил к старшему за поддержкой. – Думаю, на неделю, может, чуть больше, если не стесню вас. Я… ушел со службы во дворце, эргэ.
Первым побуждением Сяньцзаня было воскликнуть: «Как же так?!» – но он сдержался. Иши – не маленький мальчик и не порывистый юноша, бросающийся в крайности. К тому же «ушел», а не «меня выгнали» или что-то в этом роде. Видно, была причина, и решение Иши нужно уважать.
Сяньцзань подошел ближе и привлек брата к себе:
– Спасибо, что приехал. Поговорим о делах после. Располагайся здесь и оставайся сколько нужно, это и твой дом тоже, помнишь?
Напряженный до этого, Иши длинно выдохнул и весь обмяк, обнимая в ответ и зарываясь лицом в плечо. Они так и стояли молча с кэ или чуть меньше, потом Иши бережно отстранился и тихо сказал:
– Я с дороги, эргэ, весь пыльный, не подумал, прости…
– Пустяки, отдыхай, мы ждем тебя к ужину, – улыбнулся Сяньцзань и оставил брата устраиваться.
За ужином Сяомин удалось разговорить Иши, тот немного ожил, рассказывая кое-что о столице, о нововведениях молодого императора, но временами замирал, уходя в себя, или скользил взглядом по столу, стенам, обстановке, словно узнавая заново.
Следующие пару дней брат не выходил на улицу, проводил время за книгой в доме или саду, от общества не отказывался, но намеренно и не искал. Под вечер третьего дня гонец в накидке с изображением танцующего журавля привез официальное письмо с печатью. Прочитав его, Иши повеселел и сказал брату и невестке:
– Все складывается прекрасно! Его Величество одобрил мой запрос на перевод, так что через пару дней я отправлюсь в путь.
– И куда же, сяошуцзы? – ласково спросила Сяомин, погладив его по руке.
– На границу Ин и Сяньян. Исконные земли обрели прежних хозяев, но многое нужно восстанавливать, если не строить заново. Госпожа Цинь также поддержала мое решение, ей очень нужны и лишние руки, и разумные головы; в Сяньян же одинаково рады и совершенствующимся, и обычным людям.
– Но почему все-таки туда, диди? – Сяньцзань не мог не задать этого вопроса. Он упорно не мог понять, что именно заставило младшего брата променять блестящие перспективы при дворе на даль и глушь.
Уголок рта Иши дернулся в подобии усмешки:
– Слишком все переменилось, эргэ. Для страны это к лучшему, а для меня… наверное, многовато суеты. Знаешь, говорят: когда на сердце спокойно, то и в тростниковой хижине уютно. Сейчас я чувствую, что прав, а там будет видно.
Они еще недолго посидели за чаем и уже было собрались расходиться, когда явился слуга с сообщением, что хозяев дома хочет видеть некая девушка.
– Какая девушка? – удивился Сяньцзань. Вряд ли слуга осмелился бы говорить так о госпоже Цинь, а иных девушек они не могли и ждать. Разве что…
– С мечом, как заклинатели носят. Да вы наверняка помните, господин Си, она приходила уже – тогда второй молодой господин Си у вас гостил. Говорит, у нее новости о вашем брате.
Сердце взволнованно забилось: все повторялось: и позднее время, и загадочная девушка, как видно, та самая… кажется, Цю Сюхуа.
Она переступила порог: стройная фигура в ослепительно-белом ханьфу, из-под которого серело поздними сумерками нижнее одеяние. Сяньцзань узнал ее сразу же: те же длинные, перехваченные черной лентой волосы, то же гордое и немного упрямое выражение лица. Однако меч мирно лежал в ее руке, опущенный, укрытый ножнами, и весь облик заклинательницы словно стал завершеннее и строже.
– Прошу простить меня за внезапный визит. – Она учтиво поклонилась. – Пусть в вашем доме всегда будет мир и уют, а запасы риса не иссякают.
– Добро пожаловать, дева Цю, – Сяньцзань вернул поклон. – Прошу, проходите, садитесь. А-Ши, это та самая заклинательница, с которой А-Чжэнь ушел путешествовать, я писал тебе о ней.
– Вот как. Что ж, рад встрече. – Иши поклонился тоже.
Цю Сюхуа неторопливо села, расправила одеяние, положила меч возле. Глаз она не поднимала: складывалось впечатление, что она не знает, как начать разговор. Сяомин предложила ей чаю, и девушка схватилась за пиалу с явным облегчением.
Выждав для приличия около кэ, Сяньцзань все же спросил:
– Вы принесли нам вести об А-Чжэне, дева Цю? Все ли у него благополучно? Почему он не приехал с вами?
Спросил – и внутри все сжалось от нехорошего предчувствия, которое усилилось, когда Цю Сюхуа все же посмотрела ему в глаза. Ее взгляд был темен и печален.
– Боюсь, ваш брат пока не сможет навестить вас, господин Си.
– Что случилось? – почти прошептал Сяньцзань. Громче не получилось: перехватило горло.
– Вы, конечно, знаете о том, что появление чудовища грозило гибелью многим. Мой клан, Цинь Сяньян, участвовал в битве, многие полегли, еще больше людей пострадало, и даочжан решил, что должен им чем-то помочь, – она говорила негромко, явно пытаясь быть спокойной, но голос ее дрожал. – Он попытался совершить невозможное, призвать бога, самого Водного дракона, и уговорить его помочь людям…
– И у него получилось? – спросила Сяомин благоговейным шепотом.
– Я не знаю. – Цю Сюхуа впервые на памяти Сяньцзаня улыбнулась: растерянной, болезненной улыбкой. – Даочжан так и не вышел из медитации, такой глубокой, что подобна сну, и разбудить его не получается. Мне – нам всем – остается только довериться ему, принять его выбор и верить в то, что это было не зря. Это не могло быть зря! Он знал, что делает. Его вера… – Она запнулась. – Рядом с ним все становилось светлее и лучше. Я стала лучше.
– Где он сейчас? – торговец не узнал своего голоса.
– На прежних землях Сяньян, в одном из гротов. Не волнуйтесь, за ним присматривают адепты Хань Ин, и я всегда рядом с ним. Мне пришлось ненадолго его оставить, но я скоро вернусь обратно.
– Мне нужно его увидеть! – Сяньцзань не сразу понял, что вскочил, сделал шаг к двери; очнулся, когда Иши обхватил его за плечи.
– Эргэ, постой! Что должно было случиться, уже случилось, ты не заклинатель и не целитель, не сможешь на что-то повлиять! Мы навестим сяоди вместе, но позже, обещаю. А ты теперь не один, у тебя есть жена, ты же любишь ее, ты хочешь побыть с ней, правда ведь? Хватит! Остановись хоть на мгновение, не хватало нам потерять еще и тебя!
Он усадил Сяньцзаня обратно и втиснул в руки брату пиалу с чаем.
– Сяошуцзы прав, сяо Цзань, – тихо сказала Сяомин, подсаживаясь к супругу. – Ты слишком долго обо всех заботился, позволь теперь нам позаботиться о тебе.
– Я непременно отведу вас к даочжану, но не теперь. – Цю Сюхуа резко поднялась и поклонилась вновь, так низко, что волосами почти коснулась пола. – Не знаю, когда он проснется, но я его дождусь. И пока он спит, он будет в безопасности, обещаю вам. Я об этом позабочусь. Он жив, он дышит, и нам остается верить, что у него получилось задуманное. Теперь мне пора. Я не хочу, чтобы он был там один. То есть с Хань Ин, но… Простите, мне правда лучше уйти.
Она быстро направилась к двери, но Иши догнал ее на пороге:
– Я провожу.
Супруги остались вдвоем. Сяньцзань сидел, глядя на свои руки, и в голове его было тихо и пусто, как в старом погребе. В сердце вновь поселилась боль, она вцепилась и тянула, лишая с таким трудом обретенного мира и покоя.
– Сяо Цзань… – Сяомин обняла его, провела нежно по волосам, – людям и ста лет жизни не отмерено, а печалей хватает на тысячу. Тебе больно – я вижу, я чувствую, – но лучше так, лучше узнать сразу, чем мучиться неизвестностью. Короткая боль легче долгого страдания. Твой брат жив, о нем позаботятся, пока он не проснется. Я незнакома с ним, но знаю, как ты любишь его; тот, кого так любят, не уйдет из этого мира раньше срока. Мы обязательно навестим его, когда ты станешь сильнее, когда сможешь не утратить эту силу, поделившись с другими. Подумай о себе, циньайдэ, подумай о нас. Ты не один. Ты больше не будешь один. Что бы ни случилось.
От ее слов, от ее рук боль, вцепившаяся в сердце, ослабила напор, тихо растворяясь. Сяомин читала в его душе так легко, что порой становилось страшно; но этот страх больше не был страхом человека, боящегося одиночества. Возможно – только возможно, – однажды он сможет принять его; сможет понять, как можно быть в одиночестве, но не одному.
Любовь к братьям навсегда останется вместе с ним, в его плоти и крови; он никогда не перестанет думать о них и беспокоиться. Но чуть разжать пальцы, ослабить контроль, дать воздух и им, и себе он может. Может сейчас. Он не должен жить их жизнями. Он должен верить, что они могут справиться и без него.
Никто не запретит ему смотреть, как они шагают по своим дорогам, но лишь он один может идти по своей.
– Я постараюсь, циньайдэ, – выдохнул он, обнимая Сяомин в ответ. – Спасибо Небу, что ты со мной.
– Роль Неба, безусловно, важна, – ее теплый смешок прошелся дуновением по шее, – но главные шаги сделали друг к другу мы сами. И впереди еще долгий прекрасный путь.
«Выходишь из ворот – смотри на небо, входишь в ворота – смотри на лицо хозяина», – говорили древние.
С того дня, как Иши покинул родной дом, оставив брата с женой наслаждаться обществом друг друга, небо перед его глазами уже неоднократно меняло цвет, и на дальней кромке, у самого горизонта, все росла и ширилась цепь гор. Их зазубренные очертания Иши видел и в туманной дымке утра, размывающей их, как вода размывает рисунок тушью; и в тревожном закатном огне; и в слепящем полудне. Месяц росы[447] был в самом разгаре, холодные светлые дни сменялись стылыми темными ночами; Сяньцзань долго отговаривал брата от поездки, предлагал провести зиму в тепле, с ними, а в путь отправляться уже весной… но Иши отказался.