Лицо капитана исказилось. Прежде дружелюбный, он смотрел предостерегающе и враждебно.
— Как это «нет»? Есть надобность! За голову этого двуногого койота, который бродит по Новой Испании и шутит шутки, его высокопреосвященство архиепископ Наварра обещал награду в тридцать тысяч реалов золотом! А я… —Луис сузил глаза в хищном прищуре, — не привык проходить мимо денег. Вот и думаю: дай, наклонюсь! Ну, что вы на это скажете, падре? Может, по вашему мнению, и ставленник Папы непроходимо туп, как пустая тыква?.. Si vis pacem, para bellum28, — так, кажется, говорили древние?
Они помолчали. Слышно было, как на хребтах Санта-Инез шла перекличка волчьих стай.
— Что я могу сказать… — серые глаза падре устало, из-под набрякших век смотрели на алый червячок фитиля свечи. — За сотни лиг не слышен крик жертвы с гороховых полей… Послушай, Луис, — монах понизил голос, — я строго-настрого запретил своей пастве бывать там, иначе единственным сбором в корзины станут их головы! А действует ОН стремительно… Мне рассказала на исповеди прихожанка из племени тиуменов, она…
— Врет всё твоя баба, старик! — ноздри Луиса трепетали. — Уж я-то знаю краснокожих и негров: их духов, посланников тьмы и тотемы! От этих легенд можно свихнуться в каждой асьенде и миссии. Не теряй время, старик. Я солдат, а не охотник за призраками. Эта флейта не для моих ушей!
Сын губернатора сплюнул в очаг, хрустнул новой сигарой. «Черт знает что! — кипело в нем. — Духи! Пророчества! Да все цветные — просто толпа старух и баб, в головах коих нет и унции мозга. А бабы… Они вообще любят поболтать… особенно, когда их разложишь на траве. Всё это бред, конечно».
Капитан, веривший лишь в себя, не собирался ломать голову над сей чертовщиной.
— Будь сдержанней, сын мой, — падре мягко поднял руку, чтобы успокоить пыл и умерить поток возражений Луиса. — Я только хотел уточнить: знаешь ли ты историю… о vaquero…29
— Ха! Разве есть в Калифорнии хоть одно семейство, в котором бы не пугали им непослушных детей?
Игнасио удовлетворенно кивнул, поглаживая примостившегося на коленях настырного кота.
— Так ты мне сказал, что у той индианки из тиуменов не было мозгов? Что ж, я согласен с тобой, Луис: человечество охотней верит в то, во что поверить невозможно. Мозгов, может, ей и не хватало, зато у нее были острые, как у всех краснокожих, глаза, да и язык имелся…
— Почему «имелся»? — все чувства испанца свернулись в тугую пружину.
— Потому что у несчастной была целая жизнь, покуда она не встретилась с НИМ вторично…
Драгун нервно почесал шею, искусанную москитами.
Монах продолжал молчать, механически поглаживая притихшего Пепе; морщины вокруг глаз и губ настоятеля стали глубже, а в серых, как мглистое утро, глазах оставалась роса страха.
— М-м-да, — хрипло вымолвил он, чувствуя, как жжет его висок взгляд сына Эль Санто. — Цена спокойствия нашего края одна — смерть.
— Что ж, где тонко, там и рвется! Мой эскадрон пересек всю Мексику, падре, с запада на восток и обратно. И вот что я вам скажу: идет война. Сегодня все люди в большой беде и не знают покоя! А с этой тварью, — Луис брезгливо поморщился от настоявшегося в обители плебейского запаха чеснока, — мне всё ясно! Бьюсь об заклад, это выверты какого-то инсургента, тронувшегося умом. Ну да ладно, у меня есть на этот счет свои соображения, падре. Клянусь камаурой Папы, я доберусь до него… и тогда… — жесткая улыбка раскроила лицо капитана. — Я сдеру кожу не только с его лица!
— Не зарекайся, — с плохо скрытым раздражением в голосе оборвал его Игнасио: — ЕГО не берут пули. Солдаты сержанта Аракаи стреляли в него…
— Солдаты Аракаи! — лицо Луиса скривила гримаса презрения. — Да эти евнухи порох на полку не знают, как насыпать. Всё это дичь! Они просто послали пули в молоко…
— Не знаю, не знаю… Олени не уходят от их свинца.
— Так что же, падре, — де Аргуэлло терял последние крохи терпения, — по-вашему, он взаправду злой дух?
— Двадцать человек только в Санта-Инез уже приняли дикую смерть. Последним был кузнец Хуан де ла Торрес, помнишь, наверно? Он подковал еще твою лошадь в прошлом году.
— Духи, жрецы, пернатые змеи! Вы же белый человек, патер. Католик! — негодующе фыркнул драгун.
— Да, но я еще и португалец, Луис. И всё, что касается потустороннего мира, у моего народа не вызывает кривых усмешек. Ожидание смерти для нас — хуже ее самой.
— С меня довольно, падре! Увольте! Уберите свои догадки к остальным сокровищам, кои хранит ваш сундук. Пора поговорить о деле… — Луис поднялся, оживил пламенем свечи затухшую сигару, отошел к двери. — Меня интересует карета, знатный сеньор и девушка-мексиканка, которые были в ней. Его зовут Диего де Уэльва, ее — Тереза.
— Карета? — Игнасио поднял в удивлении брови. — Нет, сын мой… Такое, ты знаешь, в наших глухих местах было бы событием, о котором трещат потом целый месяц…
— Вы уверены, падре? — в глазах капитана замерцал зловещий огонь.
— Как Бог свят.
Монах уже думал о чем-то своем, уставший и постаревший за время беседы, как показалось собеседнику, лет этак на пять.
Луис де Аргуэлло кусал губы. Он не хотел верить, но не мог, не мог отрицать, что и сам уже долгое время чувствовал всеми фибрами присутствие зла. В тайниках души он признавался себе, что боится уверовать в сказанное настоятелем Санта-Инез, так как сразу бы понял, как безнадежны и тщетны его усилия.
— Ты давно не был в Монтерее? — падре отпил из кувшина молока, чтоб смочить севший голос.
— Полгода, а что?
— Держись совета, который я дам тебе, сын мой, и ты только выиграешь. Я не возьмусь объяснять, отчего и зачем делаю сие… Твоя гордыня все равно не снизойдет до понимания сути… А посему просто выслушай.
Луис насторожился и замер, впившись в седого монаха, взор которого стал тяжелым и темным, будто свинец.
— Завтра же после крестного хода поезжай к отцу в Монтерей, отдохни, и пусть молитва не сходит с ваших уст…
Игнасио стал доставать одеяло из сундука, а капитан стоял у порога с бледным лицом, словно вкопанный в землю столб.
— Падре, — тихо сказал он, — благословите меня и окропите саблю святой водой.
Священник задумчиво кивнул, вглядываясь в карие очи Луиса. Там тлели обида и горечь, посыпанные горячим пеплом страха.
— Верно, сынок, где же еще прикажешь искать источник силы, как не в вере Божьей… Suum cuique30.
Святая вода хрустальной росой заискрилась на голубой стали, губы драгуна коснулись прохладной бронзы креста.
— …охрани нас, возлюбленный Отец наш, и пребудь с нами, и дай нам знак, как исполнить волю Твою. Ты наш свет и спасение! Так убоимся ли мы кого?!
Глава 12
За окном с утра стоял веселый гвалт: сетчатые гамаки-постели в хижинах были пусты. Люди, нацепив лучшую одежду, высыпали на бело-песочный берег реки: купались, поздравляли друг друга, пускали по течению разноцветную радугу цветов.
Настоятель миссии падре Игнасио не знал, куда деваться от забот, бушели31 которых явно превышали все ожидания. Рослую фигуру доминиканца можно было увидеть в дюжине самых разных мест, и везде — с советом, приказом, помощью.
С десяток краснокожих уже с азартом пыхтели над разделкой двух бычьих туш длиннорогой голландской породы. Детвора муравьями таскала хворост — пиршество обещало быть буйным, готовилось настоящее ассадо кон куеро32.
Отец Игнасио помог пожилой индианке забросить на спину корзину с маисом, а сам подумал: «Только бы всё обошлось до крестного хода!»
Тревога его была не напрасной. Драгуны дона Луиса браво подкручивали усы, озабоченно роились у дверей, так и норовя запрыгнуть в винные погреба. Благо, амбарные замки, посланные в дар господином Кусковым, служили надежно; стояли, как русские, — насмерть, — не собьешь!
К десяти часам прихожане стали стекаться к порталу церкви, что поражала искушенный глаз безвкусицей и деревенской аляповатостью. Однако дикарю, не знавшему в жизни ничего, кроме гор, рек и убогой лачуги, сия конструкция виделась грандиозным чудом.
Внутреннее пространство iglesia было поделено на две одинаковые части рядком колонн из цельных, расписанных в едкие цвета стволов аракуарии. Все те же бьющие краски были повсюду: на стенах и потолке, на узких рамах подслеповатых окон. Давшая крен входная дверь хвастала плотной резьбой картин, в которых на поверку нельзя было сыскать и зерна христианских сюжетов, если не брать во внимание надписи: «Войти в храм женщине с непокрытой головой — такой же грех, как и прелюбодеяние».
Ниже чьей-то ернической рукой было нацарапано: «Пробовали и то, и другое: что сравнивать свечку с…!» Надпись неоднократно замазывалась глиной, но народ крепко зарубил ее в памяти, и все усилия падре были напрасны.
По стенам, следуя католическим устоям, были закреплены вырезанные из дерева семнадцать стаций — крестный путь Христа на Голгофу. Что ж, можно вообразить, как крепло чувство веры индейцев под монолитом величия и помпезности христианского Бога. Блеск и мишура возымели действие куда сильнее, чем самая пылкая проповедь пилигрима с крестом.
С левой стороны от алтаря в едва намеченной ризнице стояли деревянные фигурки святых, облаченные в расшитые бисером матерчатые платья. И сейчас падре Игнасио раздавал их своим помощникам: иеродьяконам Раньере и Оливу, а также наиболее доверенным из прихожан. Особо бережно были переданы реликвии миссии: керамическая статуэтка Святой Инессы и дарохранительница, резанная из слоновой кости.
Вскоре на озаренной солнцем площади послышалось стройное пение гимна «gloria in excelsis Deo!»33