Ну так вот: узнал Консепсьон про этого беса о четырех ногах и поклялся принародно, что кровью изойдет, а приведет его в поводу, как послушную корову. Многие посмеялись тогда, но это лишь подхлестнуло горячую голову.
«Не родился еще тот конь, который ушел бы от меня. Будь он сам дьявол, но если он встал на четыре копыта — быть его шее в петле моей реаты!» — так вот и сказал он, да еще и добавил: «И пусть я буду проклят во веки веков, если это не так! Amen!»
Коррехидор перекрестился, хрустнул арбузом и забубнил далее:
— Долго стомлял он своего коня, прежде чем однажды повстречал мустанга. А уж как столкнулся с ним, то пустился в погоню. Не знаю, врут или нет, но сказывают, будто пропылил он без остановки от Сан-Луи-Обиспо до самой Йерба-Буэны. И совсем уж было настиг жеребца, когда тот вдруг обернулся в свое истинное обличье. Дьявол обманул вакеро… Да иначе и быть не могло, ибо нет на земле твари, способной спорить с хвостатым! Дьявол исчез, а проклятие, кое наложил на себя вакеро, осталось.
Вот с тех пор и рыщет Консепсьон по всей Новой Испании на своем призрачном коне с Черными Ангелами, и не будет им покоя, покуда не набросят они свои реаты на Дьявола…
— А кто ж эти Черные Ангелы? — майор ощутил укол самолюбия из-за того, что не удержался от поспешного вопроса.
— Черные Ангелы? — сержант пыхнул трубкой, прищурив глаза. — Это души тех, кто пытался поднять руку на НЕГО.
Винсенте закончил рассказ, взялся прочищать мундштук.
— Забавная история, — заметил наконец Диего и недоверчиво хмыкнул.
— Забавная, говорите? Забавнее всего, что ОН по-прежнему скачет где-то неподалеку.
Де Уэльва перевел взгляд на падре Игнасио, как на третейского судью, но тот, к его изумлению, утвердительно кивнул головой.
Майору, несмотря на жарко пылающий камин, вдруг сделалось зябко. Он поплотнее запахнул сюртук и поднял кружку.
— И всё-таки, сын мой, — в голосе настоятеля дрожала струна нетерпения, — тот всадник в ущелье…
— О нет! — угадав мысли падре, махнул рукой Диего. — Мой знакомый столь же мало похож на Vaquero, как бык на свинью.
Монахи недоверчиво переглянулись и вновь воззрились на мадридского гонца.
Де Уэльва, чувствуя, что его слова подвергают сомнению, горячо воскликнул:
— Святые отцы! Я готов поклясться на Библии, что конь и всадник были из костей и мяса. Более того, я знаю, кто они…
Пять пар глаз впились в лицо андалузца.
— Иезуиты.
— О Мадонна! — Эффект был такой, как если б пальнули из пушки на кладбище, да еще в страстную пятницу.
— Худые вести, братья! — его священство наложил на себя крест. — Более тридцати лет, как Орден Иисуса по Указу папы Климента Четвертого убрался с этой земли. Новая Испания была поделена между нами и францисканцами, и вот опять запахло псиной.
Губы доминиканцев зашептали молитвы.
Майор выпил еще вина. Вдумчиво глядя на мрачливые, постные, как облатка, лица монахов, ему почему-то вдруг стало весело. Сверкнув коньячными очами, он затянул:
В Пасху это было,
В первый день недели:
На поля Оливы
Мавры налетели.
Ай, поля Оливы!
Ай, просторы Грани!
Положили мавры
Христиан немало.
Монашеская братия весьма удивилась столь резкой перемене настроения гостя, но еще крепче была озадачена его заявлением:
— Друзья, право, я рад вашим россказням. Мистериозо! Очень загадочно! Ей-Богу, путешествовать в краю, где не живут призраки, феи и колдуны, было бы скучно!
Он решительно поднялся и церемонно раскланялся. Затем извлек из кавалерийского подсумка торчащий сверток. Туго схваченный сыромятным ремнем, он был вытянутым, как держак кувалды, но не столь длинный, хотя и увесистый.
— Я слышал, вы, брат Олива, собираетесь завтра отправиться в Мехико?
Мешки под глазами старика настороженно дрогнули; выдержав паузу, он, наконец, кивнул головой.
— Прекрасно! — Диего положил сверток на край стола. — Не в службу, а в дружбу; передайте это настоятелю кафедрального собора архиепископу Доменико Наварре.
— А что там? — монах взглядом указал на сверток, проводя краем кружки по своему изъеденному морщинами лбу.
— Э-э-э, амиго! — испанец шутливо пригрозил пальцем. — Как у вас с головой, брат Олива?
— Да не жалуюсь… — буркнул тот. В тоне старика звучало недовольство. — Всегда считал, что в порядке…
— Ну, в таком разе не считайте и меня глупцом. Это государственной важности вещь, и берегите ее пуще глаза!
Доминиканец налился уважением и с благоговейным трепетом переложил сверток в свою суму, на индейский манер украшенную бахромой.
Прощально щелкнули каблуки, шпоры дона зазвенели к выходу.
На лысом внутреннем дворике — патио — колобродили беспризорные козы; их частое глупое «м-ме-е-е» драконило сторожевых псов, отрывистый лай которых тонул в сумеречной мгле. Де Уэльва потянулся, разминая кости, и вздохнул полной грудью.
— Нравится? — за спиной Диего стоял вышедший следом отец Игнасио. Вопрос прозвучал врастяжку сладким, как горячая патока, голосом.
— Да, здесь прекрасно.
— Пожалуй, — откликнулся настоятель и перешел на шепот, — если бы еще не эти ужасные смерти в ночи… —Вы действительно не боитесь? Errare humanum est…52
— Довольно, падре, — испанец натянуто улыбнулся, сверкнув зубами. — Я не птенец…
Священник изучающе смотрел на него большими и темными, как грецкие орехи, глазами. В них отражались строгая луна и звезды, — колючие и холодные, как гвозди.
— Нет, падре, не боюсь. Точнее, я разучился бояться… А что до призраков, — андалузец еще раз улыбнулся,—мне как-то на них не везет. Все большей частью приходится скрещивать оружие с живыми. Более того, я полагаю, что плоды тайны имеют земные корни.
Поджав губы, отец Игнасио собрался уже было уйти, как вдруг притянул к себе майора и прошептал ему на ухо:
— Вы это серьезно? —
Уголь бровей Диего сошелся на переносье в молнию:
— Серьезней некуда.
— А почему я должен вам доверять?
— Не должен, сын мой, но ваша жизнь на волоске и вы могли бы помочь себе и вашей спутнице.
— Я не уверен, что правильно понимаю вас, падре. Это были иезуиты?
— Нет. Entre chien et loup…53 Но здесь были драгуны капитана Луиса де Аргуэлло. Можете верить мне: они искали вашу карету… и, думаю, не для того, чтобы поднять с вами кубки.
— Что ж, вот за это… — испанец припал губами к руке настоятеля. — Я надеялся встретить в Санта-Инез благородного человека, и не ошибся! Падре! — Де Уэльва порывисто поднялся с колена, выдернул из-за пояса кошелек. — Сколько я должен?..
— Глупец! Нисколько, если хочешь получить мое благословение.
— Нет, падре! Нет! — горячо возразил майор. — Тогда примите эти золотые как наше с Терезой пожертвование на храм.
Он насильно всучил деньги в широкую ладонь и заключил:
— Я обещаю последовать вашему совету, отец Игнасио.
— Да оградит вас Господь от укусов судьбы и эль куэбра де каскабель54.
Глава 9
Ночь черной кошкой стояла за окном. Один глаз ее был хищно зажмурен, другой круглой желтой луной смотрел на затерявшуюся среди гор миссию. Тьма таращилась на древние горы, похожие на уснувших вповалку медведей, заглядывала в хижины, точно хотела выкрасть из колыбели дитя.
В лучшей комнате, что сыскалась в Санта-Инез, на сундуке, рядом с широкой кроватью в медном тазу пузатились фрукты. Ждал своего часа кувшин с рубиновым вином и стопка хрустящих лепешек, увенчанная тушеным фазаном и зеленью.
Тереза и Диего молчали. Цыганский шелк ее локонов ласкал его лицо, разрешая все вопросы.
Он лежал и не верил самому себе, что настал час, и они опять вместе. Сейчас де Уэльве верилось, что он был, право, влюблен в Терезу еще до того, как Фатум направил его в Новый Свет. Он вспоминал и улыбался: как делал ей шутливые признания тогда, давным-давно, в таверне, под стук пивных кружек и разухабистое пение хмельных посетителей. Под маской уставшего Диониса он оказывал ей знаки внимания, а сам боялся услышать ее смех и горделивый отказ.
«Иисус Мария! Ведь ни одну, решительно ни одну женщину по обе стороны Атлантики я не желал столь сильно; ни с одной не был столь долго, не проявил столько нежности!»
Тысячу раз он давал себе шпоры, боясь привязанности и хомута постоянства, тысячу раз заклевывал себя вопросом: любит ли он, задыхаясь от многократного сомнения, но нет… Любовь настигла и поглотила… Любовь, которую он избегал и боялся; любовь, за которую он дрался; любовь, кою отныне не хотел терять.
Наконец-то сердце его познало покой, но странно… Стоило ему посмотреть на любимую, заговорить, как что-то начинало першить в горле… Он не мог уверовать в возможность дальнейшего счастья. Оно виделось ему зыбким песчаным замком…
Губы Терезы качнула улыбка. Она отчего-то припомнила неоконченный разговор на тропе у подножия Сан-Мартина:
— Помнишь, — она приподнялась на локте. — Я спросила, а ты не ответил?
Он улыбнулся, обвел пальцем округлость смуглой груди и, взяв за журавлиную шею кувшин, налил вино в бокалы:
— И что же я «не ответил»?
— Ты не сказал, где девушки лучше: в Мадриде или Мехико?
Майор умел с честью выходить из разного рода переделок, отделываясь шутками; точено, как умели немногие, задрапировав их комплиментами, но тут… Он хмыкнул, делая вид, что беспечно потягивается.
— Эй, я знаю эти фокусы! — ее брови нарочито обиженно сбежались.
— Ну… это с какой стороны посмотреть, — лукаво протянул де Уэльва, — и да, и нет. Пожалуй, всё зависит, когда и кого последний раз видел…
— Ах, вот как! — Тереза грозно поднялась над ним, сев на колени. — Интересно! И кого вы последний раз видели?