— Я не желаю знать никаких ваших «во-вторых»! — она топнула ножкой так звонко, что ничего не понимающая служанка с испугу захлопала глазами.
— Простите, я думаю, мисс…
— Не думайте! Эту роскошь, как я уже поняла, вы одолжили своему капитану. Ваше дело — повиноваться. Ну что ж, тогда и я вам дам поручение. Оставьте нас одних, так будет честнее.
Она столь резко повернулась к нему спиной, что юбка закрутилась шатром.
Дверь захлопнулась за поспешившим ретироваться мичманом, а Джессика, не обращая внимания на склонившуюся над нею служанку, взорвалась:
— Какого черта меня всякий раз запирают в чулан, как какую-то куклу! То приставят сумасбродного старика, то зеленого юнца! Боже, почему во мне не видят человека, женщину!..
Она упала в объятия медноволосой Линды, чувствуя, как остатки сил покидают ее тело.
Глава 5
Прошло более часа, прежде чем Данька осмелился подойти к двери каюты пассажирок. Юнгу крепко смутило то обстоятельство, что бравый мичман, спешно покинувший американку, был настолько взволнован, что даже не заметил его, спускающегося по трапу.
Перекрестившись для верности еще раз, мальчишка наконец поскребся в дверь. Никто не ответил. Данька опустил принесенный с собой небольшой сверток и стоял не шевелясь, заметно оробевший, глядя, как зачарованный, на молчаливую дверь.
Внезапно она открылась. На пороге со свечой в руке стояла хорошо знакомая ему рыжая служанка госпожи, а чуть поодаль и она сама. Обе они были какие-то напряженные, встревоженные, что еще больше смутило раскрасневшегося посланца.
Покуда он сбрасывал с ног козловые сапожки, Линда светила ему, подняв огарок выше, при этом глаза ее, как показалось юнге, как-то необыкновенно блестели и были влажными. За всё время пути ему не случалось бывать в каюте пассажирок, нужды не было, да и охоты. Но сейчас, пользуясь случаем, его острючие глаза враз углядели и принесенный в каюту неуставной туалетный столик, о коем любил разоряться Палыч, и голубой овал зеркала в бронзовой оправе, хрустальные флаконы с духами, разбросанные по стульям платья и даже приготовленный на ночь воздушный, прозрачный капот, от которого Данька, скорее интуитивно, стыдливо отвернулся. Он почесал вихры,—всё здесь сказывало о мире ином, красивом, утонченном, несуетливом. А он, выходец из другого — грязного и тяжелого, — стоял неуклюжий и смущенный, ровно связанный по рукам и ногам. Он страшился двинуть локтем, опасаясь сломать, разбить иль испачкать что-нибудь в сем ослепившем его мире.
Когда с обувью было покончено, служанка отошла к дальней кровати, оставив взъерошенного юнгу один на один со своей барыней.
— Тебя, кажется, зовут Дан-ка? — ласково сказала Аманда и улыбнулась. — Ну, ну, не бойся! — она придвинула стул и, легко коснувшись ладонями его плеч, усадила.
— Вот, нате, — вместо ответа остолбеневший юнга протянул сверток размером с кулак и опустил ресницы. Красота иностранки восхищала и пугала его одновременно.
— Что это? От кого? — Аманда в изумлении протянула руку.
Данька, продолжая сидеть с опущенным взором, качнул острыми плечами и буркнул:
— Что в ём — не ведаю, барыня. А хто просил вручить вам… не пытайте, не скажу. Не велено!
— Разве так тебя учила матушка отвечать взрослым? —попыталась разговорить его хозяйка.
— У меня нет ее… Раньше была…
— А теперь?
Он вдруг спрыгнул со стула и, замкнувшись в себе, принялся быстро натягивать сапоги.
Мисс Стоун в удивлении пуще изломила темные брови. Нетерпение развязать кожаные шнурки свертка томило ее. Но непонятное поведение подростка, его странные ответы заронили в сердце недоброе чувство, и задремавший было страх вновь шевельнулся.
За прикрытой дверью послышались тяжелые шаги. Кто-то медленно поднялся по трапу на верхнюю палубу.
— Эй, погоди! — встрепенулась Аманда, но пострел уж бухнул дверью и был таков.
Госпожа в смятении встретилась взглядом с Линдой. Та глупо сидела с полуоткрытым ртом на кровати, и свет свечи падал ей на лицо.
— Ложись спать! — сама не зная почему, резко напустилась на служанку Аманда. Затем заперла дверь, решительно задернула занавеску, которая служила вместо ширмы, и с женским нетерпением начала теребить узел шнурка.
«Какая прелесть!» — Аманда, скрестив на груди руки, в немом восхищении смотрела на дорогой золотой браслет, расцвеченный изумрудами, и на такие же прекрасные старинные серьги великолепной выделки, что стоили немалых денег. Она прикусила губку — это было более чем неожиданно! Золотисто-зеленые, с искристым блеском драгоценности играли и переливались при свече магическим сиянием.
За дверью вновь послышался стонущий скрип половиц. Но в этих обычных для уха звуках ее смущала настойчивость. Аманда инстинктивно накрыла ладонью подарок, сердце отчаянно забилось. Сквозь белые пальцы был виден лоснящийся золотом браслет. Всё замирало от усилий что-то понять и вспомнить. Но вспоминать было нечего: сии украшения Аманда видела впервые. Шаги затихли, за стеклом спустился холодный черный вечер; где-то высоко на палубе время от времени били склянки, а она продолжала лежать во мраке ночи, прислушиваясь к шорохам, и сердце ее томилось.
Глава 6
Немного опьяневшая и возбужденная от роившихся мыслей, Аманда, чтобы как-то отвлечься, открыла Библию. Увы, глаза не могли ухватить вечных строк, мысли уносились прочь, легкомысленно переворачивая страницы Писания, точно ветер опавшие листья. «Кто мог сделать этот презент? Капитан? Его безумный помощник? А может, кто-то еще?..»
В тайниках души она желала видеть этого странно противоречивого капитана: насмешливого, задумчивого, нервного. Она вдруг подумала: «В любой истории наступает момент, когда события «срываются в галоп», и это, как правило, самый волнующий, щекотящий нервы и душу миг. Право, давно было бы пора ускориться событиям в моей жизни». Нравясь самой себе, она тихо улыбнулась. И действительно: всё, начиная с выхода из Охотска, текло медленно, как кисель. Нет, леди Филлмор не хотела жизнь гнать кнутом, просто природа влюбленной женщины всегда просит ясности, пускай и подсознательно. Ей было трудно сознаться себе в том, что постепенно, но в ней зародилась та чарующая тяга к капитану, остановить которую она не могла. Лежа в кровати, прислушиваясь к плеску волн, она задавала себе и отвечала на тысячи вопросов, которые вставали по мере того, как образ любимого князя Осоргина всё более затягивало инеем времени. В какой-то момент ей вдруг так отчетливо захотелось, чтобы капитан обнял ее и прижал к себе, как тогда, на молу, что она отрывисто задышала, испугавшись собственных желаний. Потом привстала на локте, отбросила назад тяжелые пряди и посмотрела в иллюминатор. Четкие лунные тени раздувшихся парусов падали на серебристые волны. Яркий месяц на ущербе золотистым серпом горел в клубящемся сумраке чужих небес. Сыпавшаяся алмазной пылью волна загоралась в сверкающей дорожке месяца перламутровой игрою, и, как вздохи из каменной груди надувшего щеки тритона, слышались чередующиеся всплески падающих пенных струй…
«Какая волшебная красота… и какая земная печаль… — Аманда смахнула застрявшую в ресницах слезу,—для одних эта ночь — гармония упоительного счастья, для других, — она отвернулась к глухой переборке, — ночь мучительной, невыплаканной боли».
Мысли о капитане омрачились действительностью. И если поначалу в своих мечтах англичанка еще призывала на помощь какие-то жалкие остатки воли, то теперь, уткнувшись сырым лицом в подушку, умолкла, не находя в себе сил что-либо противопоставить. Она сознавала, что тот жуткий рок, столь нераздельно покоривший ее, упорно толкал на что-то позорное, черное, гадкое. Вспомнился властный гипнотизирующий взгляд лорда Уолпола, глаза-иголки из-под толстых очков графа Нессельроде, воля и фанатизм барона Пэрисона, и Аманда застонала… «Нет, мне никогда не бежать из их цепких лап, разве лишь…» Мысль перешагнуть через томившегося в темнице отца, единственной надеждой на спасение которого была она, лишиться родового поместья, стать вечным изгоем в родной Англии и навеки проститься с блеском света!.. О, нет! Это слишком большая жертва, пойти на которую леди Филлмор не была способна.
Но и это было не всё в том драматичном узле, который затягивался на ее шее. Аманда была заложницей своей бунтующей женской чувственности. Она ненавидела эту вечную жажду поцелуев, туманящих рассудок прикосновений, да, ненавидела, но, увы, сие было наследием бурной жизни, в которую толкнул ее Фатум. И замаливая грехи, пытаясь разумом оздоровить свою неугомонную плотскую хворь, она с ужасом ловила себя на мысли, что тем самым еще сильнее будит свою чувственность и страсть. Нет, ее не занимал плебейский разврат, грубое ублажение щекотящей похоти, — это удел узкого ума и мелкого духа. В ней текла благородная кровь леди, и это обстоятельство тонко фильтровало круг увлечений. Хотя о таких романтичных натурах и сказывают: «У них всё на широкую ногу — и хорошее, и дурное. Уж такова, видно, их судьба».
Глава 7
Весь канувший день и ночь прошли в неусыпном дозоре. Настроение было драчливое, готовились к бою, но теплое спокойное утро принесло весть: «Враг дал взад-пятки!» Пережитая опасность располагала души к бодрому, радостному настроению.
Матросам было дозволено петь на баке, а офицеры шутили:
— Ох, отец-то, наш командир! Не бросил своих проказ. Учинил «боевку» с путом, не хуже Черкеса.
— А зачем бросать, господа, ежели на душе озорно да весело? В могилу ляжем, там смеяться тесно будет. На этом свете досыта порадоваться след.
Помимо шуток говорилось: дескать, важнее важного удачливость капитана.
Под утро Аманда заснула, да так крепко, что ее разбудил громкий стук в дверь. Линда принесла горячей воды, а потому как дверь не отворялась из-за сорвавшегося внутреннего крючка, принялась барабанить.
— Что случилось, мисс? — защебетала она, когда, выскочив из постели, Аманда сбила запор.