умай не думай, брат, ума не прибудет, как и в кармане… — Петр Карлович тяжело вздохнул, серчая на свою нищую долю. — Без барыша да копейки глупо небо коптить… Ну, будет, будет! — строго сказал он себе, муслявя пальцы и приглаживая бесцветные брови. — Тебя послушать, так до обеда не доживешь. То до небес себя поднимешь, то снова в овраг. Не дело это, голубчик! Ну-с, беден, да… Так и она не на золоте ест, другим брать надо. Мерь глубины ее чувств своим обхождением да разумом. Ты хоть и засиделся в женихах, — он еще раз потоптался у зеркала, то мстительно, то по-роковому щуря глаза, входя в образ, — а всё ж не из последних… Да, человек ты неизглагольно обуреваемый страстями, и в большинстве греховными, но ведь и руками не поднять, сколько ты можешь тепла подарить. Будет тебе святым-то жить, совсем себя не бережешь. Верно батюшка Аристарх говорил: «тот, кто совсем без греха прожить жаждет… — тот от лукавого». Не бывает так, а ежели и случится вдруг, так то гордость и только… А то ишь, — Петр Карлович деловито одернул сюртук. — Заботы одни, да терзания. Давно ли так умен стал? Ах, тело мое алчное, непотребное. Ну-с, Петенька, будем! Тебя красавица ждет, а за такое дело любой двумя руками перекреститься готов. Ну, пошли, голубчик, пошли».
Чтобы не спугнуть удачу, как в прошлый раз, он осторожно отошел от зеркала и, стараясь не шуметь, покинул каюту. После случая с Таракановым сердце Петра Карловича треснуло пополам, — он был уверен, что с его любовью покончено навсегда… Но когда на следующий день они столкнулись у камбуза и Линда сочувственно улыбнулась ему, в душе его вновь заколосились робкие ростки надежды. Еще со студенчества он страдал от того, как на него реагировали барышни. Судя по их интересу ему, увы, предстояло навсегда остаться девственником.
И поэтому, поднимаясь на палубу, фельдшер ломал пальцы, гадая: склеится ли дальше их роман, и если нет — то не выйдет ли Линда за него «замуж», хотя бы на одну-единственную ночь. Тщетно пытаясь сдержать приливную волну своих чувств, он поднялся на палубу, и обмер.
Освещенная золотом солнца, она стояла спиной к нему в голубом платье и держалась руками за фальшборт86 всего в каких-нибудь пятнадцати саженях. Вокруг шла утренняя «убирка», скоблилась и натиралась медь, летели покрики боцманов: «Не ленись, братцы! Чище валяй!.. Не жалей суконок…» Однако Кукушкин ничего не замечал кроме нее: «Господи, как хороша! Просто конец света!»
— Честь имею кланяться, — Кукушкин обидно лишнего прогнул спину. — Осмелюсь думать, не долго ждете? Я как будто не опоздал?
— Вы такой странный сегодня без него, — Линда озадаченно сверкнула глазами, изобразив рукой парик. — Даже не узнать. А вы его носите…
— Носил-с, — аккуратно поправил Кукушкин и вежливо добавил: — Но только не для того, чтобы скрыть, с вашего позволения, свои рога… Я, знаете ли, не женат.
— Правда? — иностранка вспыхнула и опустила глаза. — Простите…
— Нет, это вы меня простите, — ответно встрепенулся Петр Карлович. — Я вот без подарка… Но тут… — он обреченно махнул рукой, — ни лавки, ни бакалеи.
Фельдшер глядел на нее расстроенными глазами, и Линда, несмотря на голубое платье госпожи, почувствовала себя неуверенной и непривлекательной. «Он интересуется мной только потому, что здесь нет больше других женщин». И тут же припомнила слова леди: «Люди видят в тебе то, что ты сама в себе видишь».
— Еще раз простите меня, голубушка, что я при пустых руках… — напомнил о себе Петр Карлович, глядя на кончики своих туфель.
— Госпожа говорила: «Подарки делают либо женам, либо… — она залилась краской ярче, — любовницам», но я… Впрочем, я очень чувствую вашу заботу…
— О, что вы, что вы, матушка, Бог с вами… — всплеснул руками напуганный лекарь, а сам подумал: «Умело хвостом крутит! А я-то, дятел! Ну конечно, ей всё про всё… Хоть пустяк, а надо б было в ручку сунуть… Даром-то у них кто согласная? Я, право, ей с радостью готов был бы сослужить гостинец рублей на пять, даже семь. Так ведь в кармане и пряника нет… одни слезы». — Вы уж пардоньте, голубушка, что я нынче вас атакую вопросами. Вы, может, не расположены иль хрупко чувствуете себя сегодня… Здоровьем не припадаете? Я как-никак врач.
— Да нет, — виновато потупилась служанка, но тут на память снова пришли слова Филлмор: «Ты крайне редко разговариваешь с мужчинами, Линда. Ты их просто отпугиваешь».
И она, изо всех сил стараясь быть милой и любезной, тепло улыбнулась.
«Ага, клюнула! Заострила глаза!» — душа Кукушкина запела и он более уверенно нажал:
— Я давеча перебил вас вопросиком, извольте…
— Сколько вам? — неожиданно вырвалось у Линды.—Если это, конечно, не секрет…
Фельдшер напрягся, теряясь с ответом:
— Вас интересуют мои года… гм, мои года невелики… сорок, а вот родитель мой покойный, скажу я вам, за девяносто годков печалился… Сие история… — многозначительно сказал он и замкнулся, сам не зная, зачем сболтнул о своем батюшке. — А вы, позвольте спросить, к чему интерес боле питаете? Книги любите?
Линда пожала плечами.
— Если только Святое Писание по субботам… А вы?
— Читаю-с, и с превеликим удовольствием.
— И что? — пролепетала она.
— Англицкую революцию, знаете ли, штудирую. По случаю достал… Любопытно весьма, а вы, — он выдержал паузу, устремляя на нее влюбленные глаза, — случайно, Кромвелем не увлечены?
— Простите, чем? — Линда, тушуясь, посмотрела в его напряженное лицо.
— Кромвелем… — уже не так боевито повторил Петр Карлович, осознавая, что семена его не в тот огород.
Линда заколебалась, подозрительно глядя на фельдшера. Она не понимала, чего от нее добивался Кукушкин, но зато была уверена в том, что допрос ей этот не нравился. Однако девушку всё равно тянуло к нему. «Конечно,—подумала она, — человек он немолодой и странный, но зато не женат и добрый». И его заразительная теплота передалась ей.
— А вы молодец, — не удержалась она. — Тогда, в каюте, с этим великаном… я и подумать не могла, что вы… Знаете, — Линда оживилась, ломая барьер смущения.—Когда очень влюблены, то, говорят, непременно стреляются…
— Это вы о чем?— наливаясь тревогой, прищурил глаза фельдшер. — Кто влюблен… Этот лохматый злодыга в вас?— пальцы его яростно сжались в кулаки.
Линда испугалась реакции Петра Карловича. Внутри его, похоже, заклокотал котел с серой.
— Да я его!.. — лекарь в сердцах топнул ногой и взорвался: — И зачем только таких спасают! У него же, пардоньте, голубушка, на роже написано — разбойник и вор! Эх, занесли моровую язву… А ему еще одежду бесплатно справили и на довольствие поставили, что в копейку бьет! Шубу ему еще дайте… да ему, шишиге болотной, не шубу, а сибирку с бубновым тузом на спине выдать время. Хоть сейчас на каторгу!
Раскрасневшийся фельдшер так расходился и вздул вены на шее, что бедняжка почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок.
— Успокойтесь, — она схватила его за руку, но Кукушкин вырвался и, утираясь платком, возмущенно воскликнул:
— И этот стервец хотел вас… понимаете, вас захомутать в жены! Да знаете ли вы, картина вы моя, какой бы вы были у него по счету? — он выбросил перед ней пальцы обеих рук. — Не знаете? Так я вам открою. Восьмой или двенадцатой. У таких… вашей сестры было всех мастей и цветов, и вы бы, милая… — Петр Карлович осекся, смахивая слезу. — Были бы тьфу, а не жена. Почему?! Да потому, что для таких проходимцев жена — это просто еще одна девка для утехи беса!
Не зная, как прервать водопад красноречия, Линда выстрелила вопросом:
— Вам не было страшно? Когда он целился в вас?
— Ничуть, — ловко соврал Петр Карлович, но тут же смутился и поправился. — Так, разве самую малость.
— А я бы со страху умерла, — призналась она.
— Ну вы скажете, душечка! Полноте, за другого всегда страшней, чем за себя, — лекарь, как давеча один на один с зеркалом мстительно сузил глаза. — Ну, попадись он мне! Это он смелый был, покуда водка по жилам текла… Знаем мы эти злобливые морды… Это что ж такое деется?
— А вы, простите, разве не пили?
Петр Карлович опять подавился, засуетился, полез за платком, потом за чем-то еще и, не найдя выхода, с отчаянья ошарашил вопросом:
— Вы к чему более склонны: к смерти или любви?
Девушка минуту молчала, отведя глаза, не зная, прилично ли ей отвечать на такой вопрос. «Госпожа, пожалуй, узрела бы в нем какой-нибудь недобрый умысел, и кто знает, может быть, не сильно и ошиблась. Но, в конце концов я — это я, и кроме нас здесь никого нет».
— Мне кажется… вам пора просто жениться.
— Думаете? — фельдшер испугал серьезностью Линду.—Я такие речи первый раз слышу… Это что? Предложение с вашей стороны?
— Нет, — быстро ответила она. — Просто я так подумала.
— Эх, у вас всё просто: и «думать», и «жениться»,—оскорбленно всхлипнул Петр Карлович. — А я, может быть, после каждого вашего слова… — Он зажмурил глаза, точно на него летел топор палача. — Сердце кровью обливается! Ах, зачем вы будили во мне соловья?
— Что вы хотели сказать?.. Я плохо понимаю.
«Да не сказать, а поцеловать тебя в сахарные уста, глупую, — подумал фельдшер и пришпорил себя мыслью.—Будешь продолжать церемониться — век в монахах проходишь».
— Вы уж простите, голубушка, мой лирический угар. Но только я непременно хочу вам открыться, что именно с этой минуты я могу считать себя счастливым! Молчите… я… я! — он судорожно ухватил ее за мизинец и пробормотал: — Позвольте поцеловать вас… ну-с хоть в манжетик.
— Нет-нет! Я таким делам не научена. — Линда испуганно шарахнулась в сторону, заливаясь румянцем: — Я вам еще не жена, сэр, чтобы вот так…
— Да, да… понимаю, — согласился Кукушкин и, точно в тумане ляпнул. — С вашим характером, голубушка… жена получится не приведи Бог…
— А это что? — Линда прижала руки к груди.—Ваше мне пре… предложение?
Наступила тишина.
— Дивные погоды стоят… — проклиная себя, выдавил наконец Петр Карлович и, уж совсем смутившись своим дурацким положением, глупо махнул рукой вдаль: — Скоро земля… А вон смотрите-ка, чайка летит… Я, кстати, вот чай с прибавлением водочным люблю. Оно всё вкуснее и для здоровья хорошо.