— Но, может быть, не сейчас… я бы хотел подумать, батюшка… Боязно, знаете ли, мне.
— Боязно всем! А думать тебе не идет, сыне. Нынче каждая весть на вес золота, а ты знашь — и замком рот держишь. Негоже, идем!
Глава 19
Когда Петр Карлович, подталкиваемый отцом Аристархом, перешагнул порог кают-компании, на душе его заскребли кошки. На диване и стульях сидели все офицеры фрегата, кроме вахтенного. Серьезные, уставшие, мрачные лица.
— Наконец-то, — Гергалов раздраженно посмотрел на бледного фельдшера, который поторопился по-штатски протянуть ему руку. Другие офицеры руки Петру Карловичу не подали. Он смущенно заморгал и опустил свою.
— Садитесь! — помощник капитана указал на пустой стул, стоявший у дверей.
— Благодарю, — Кукушкин, скрытно подтягивая панталоны, осторожно присел на краешек. Рубашка на спине взмокла от пота, под мышками выступили круги.
Каширин деловито достал из кожаной папки новый лист, положил перед собой, клюнул пером в чернильницу и вместе с другими воззрился на фельдшера. Справа от него лежала пухлая пачка исписанных страниц. И Петр Карлович, ёрзнув пальцами по коленям, понял, что господа занимаются допросом долго и вплотную.
— Я готов, — неуверенно сообщил он.
Господа офицеры никак не отреагировали, продолжая разглядывать его и молчать.
Захаров подошел к двери и прикрыл ее, поблагодарив святого отца за усердие.
— Нам нужна ваша помощь, господин Кукушкин, — сурово начал Гергалов, но, видя состояние лысоватого фельдшера, у которого зуб на зуб не попадал, смягчился: — Мы, моряки, иногда перебарщиваем.
— Да-да, ясное дело, понимаю-с, — честно говоря, Кукушкин понимал мало. Голова его шла кругом. Скособочившись на стуле, он то и дело поглядывал на капитана, который доселе не проронил ни слова и оттого казался лекарю особенно грозным.
— Несколько часов назад на фрегате совершено жестокое убийство, господин Кукушкин. Вы, надеюсь, о сем были уведомлены святым отцом? — продолжал Александр Васильевич.
— Да, — сипло откликнулся фельдшер. — Не могу поверить, дитя больше нет…
— Мы потрясены тоже. Ну так вот, положение на сегодняшний час сложилось такое, что ни одного из нас мы не можем оставить вне подозрения.
— Вы что же?.. Полагаете — это я? — Кукушкин снова неуютно ерзнул на стуле. — Изволите разыгрывать, господа?
Капитан задержал на нем твердый спокойный взгляд.
— Мы никого не разыгрываем, — сухо ответил он. — А вот вас, господин фельдшер… за «доброе молчание» впору бы в карцер забить.
— У вас были на фрегате враги? — Гергалов колко посмотрел фельдшеру прямо в глаза.
— У меня? Да нет…
— Мысль оригинальная, любезный, но не убедительная. Может быть, хватит ваньку валять?— Александр холодно усмехнулся.
— Но я не мог этого сделать!
— Могли.
— Нет, я не в подозрении! Я… я…
— А разве не вы говорили, что ненавидите шкипера Шульца? У вас же были основания ненавидеть его грубость, оскорбления?
— Да, но не убивать же. Я мог бы, в конце концов, пожаловаться вам или Андрею Сергеевичу, как сие было с Таракановым.
— Нет, уважаемый. — Гергалов категорично покачал головой. — Денщик капитана утверждал, что вы крепко страдали после того и говорили: «Любой донос начальству — это фискальство, а фискальство есть банкротство духа и совести». Было такое?
— Не знаю, что я мог, что говорил, но я этого не делал… Неужели вы думаете, у меня могла подняться рука на ребенка?
— Юнга мог быть ненужным свидетелем. Не правда ли, господин Кукушкин?— Захаров вопросительно стукнул пальцем по подлокотнику кресла. — Вам знакомы эти вещи?
Перед глазами лекаря, как в тумане, засверкали зеленым огнем серьги и браслет.
— Что вы! Впервые вижу…
— Вы уверены? — Гергалов ближе подошел к Петру Карловичу.
— Прочь! Прочь! Я не хочу слушать весь этот обвинительный вздор!
— Вполне возможно, что весь этот «вздор» вам придется еще раз услышать, но уже из уст прокурора на суде, когда мы вернемся в Россию. Мне, кстати, весьма была подозрительна ваша настойчивость, господин Кукушкин, попасть на корабль. — Преображенский пристальным, долгим взглядом изучал бледное, как саван, лицо фельдшера, а затем добавил: — И зря вы отмахиваетесь… Мои глаза всё замечают, Петр Карлович. Ну, так что будем делать? Говорить или заказывать траур?
— Господи, — ахнул Кукушкин и чуть не задохнулся.—Я… я всё расскажу… Но я не виноват, господа… Знали бы вы… Боже, я на корабле-то оттого, что… но частный пристав… урядник Щукин, они всё равно бы только на смех меня подняли… Умоляю, верьте мне, господа… Да ежли хотите, Андрей Сергеевич, я мог бы распахнуть душу и показать вам такие глубины состояния души, кои я испытал там… Батюшка мой, милостивец, не погубите!
— Увольте! — обрубил Преображенский. — Я предпочту мелководье, но по существу. Итак, приметы и лета помните? Кого вы видели на городском кладбище?
— Темно было… — жалобно простонал фельдшер.—Денщик-то ваш сказывал, что и у вас с ними тоже-с…
— Что со мною было — разберемся. О себе выкладывайте, а я вам в глаза смотреть буду.
Лекарь согласно затряс головой и, собравшись с духом, до самых подробностей поведал приключившуюся с ним историю.
— Голоса у них, господа, особенно у того, что с акцентом… такие, что и у мертвого жилки бы затряслись… — уже шепотом доложил Петр Карлович и перекрестился. — Нелюди то были, ваше высокоблагородие.
Каширин доскрипел пером и, отложив в сторону, посмотрел на капитана.
— Вы нам больше ни о чем не хотите сказать? Это всё?
— Все, — сердечно сказал Кукушкин и тихо заплакал. — Я не виноват, не виноват, господа…
— Ну-ну, успокойтесь, Петр Карлович. — Андрей сжал плечо лекаря. — Ваши показания — иску лишь приближение. Благодарю. Жаль, что с опозданием только… И вот, возьмите, — капитан вложил несколько бумажек в руку Кукушкина. — Другую часть вы получите, если вас не подведет память и вы всё же вспомните его лицо. Берите-берите, здесь ваше месячное жалованье.
После ухода Кукушкина капитан налил себе из графина воды и подумал: «Фельдшер трясется и переживает за свое честное имя — это хорошо, это должно… Так пусть попотеет и напряжет память».
— Ну что же, будем итожить, господа? Если не ошибаюсь, лекарь, кроме женщин, был последним?
— Так точно, — Сергей Иванович аккуратно приложил исписанный лист к общей стопке. — Только вот непонятно, Андрей Сергеевич, вы-то почему обо всем молчали?
Капитан выпил воду и посмотрел на Каширина.
— Знать бы, где упадешь — соломы настелил. Не хотел загружать ваши головы, господа, ан нет — клеймо судьбы.
— Судьбы? — Захаров иронично улыбнулся. — А я как-то всегда это считал стечением обстоятельств. Вы случаем не фаталист, Андрей Сергеевич?
Преображенский нахмурился:
— Какое это сейчас имеет значение, Дмитрий Данилович? Давайте лучше помозгуем над пропавшим шкипером.
— Это был ваш человек, капитан, — не без яду вставил Гришенька. — От этого… черта можно было всего ожидать… Я так вообще склонен, что это его рук дело.
— А какой мотив? — Захаров пристально посмотрел на мичмана. — Вашу неприязнь к немцу мы знаем, а вот его к юнге, к капитану, к портрету… Нет, здесь что-то не то…
— Не знаю, господа, не знаю, — Андрей пожал плечами. — Да, человек он мой… Худо говорить о нем жажды нет, но бес знает… Откровенно скажу: последнее время не нравился он мне… Странный, подозрительный… Слова лишнего не скажет, будто проговориться боялся.
— Да уж… — Гергалов надул щеки. — Вот так: живем, господа, бок о бок… Казалось бы, кто из нас про кого не знает? И захочешь утаить, — ан дудки… А тут… Нет, верно говорят: «чужая душа — потемки». Скажу прямо: мне он тоже не нравился. Но я не вижу связи между ним и браслетом. Ведь кто-то их передал Даньке.
— Тот, кто затем обезглавил его, — Захаров грыз в раздумье гусиное перо.
— А потом канул, прихватив шлюпку… Забавно, не так ли? Опять все стрелки сходятся на Шульце. — Александр нервно поднялся с дивана, подошел к капитану. — Мне кажется, господа, в одного из нас вселился дьявол. Побег Шульца — это лишь хитроумный шаг сего дьявола, чтобы пустить нас по ложному следу. Я почему-то уверен, что сей трюк с браслетом и серьгами был хорошо продуман.
— А где тогда шкипер?
— Да где угодно, мичман! Не будьте наивным! — помощник капитана сцепил пальцы. — Возможно, кормит рыб. Или валяется в шлюпке с перерезанным горлом. Я убежден: убийца среди нас. Простите, я никого не хотел оскорбить… Но списать всё на Шульца было бы верхом нашей неосмотрительности.
— Что предлагаешь, брат? — Дмитрий Данилович расстроенно отбросил перо. Паника постепенно всё сильнее вгрызалась ему в кишки. — Надеюсь, те — кто здесь… — старший офицер напряженно окинул взором собравшихся. — Вне подозрений?
Гергалов ответил тяжелой паузой:
— Хотелось бы верить… Но буду откровенен до конца. Вы позволите, Андрей Сергеевич?
Задумчивый капитан кивнул головой.
— Я бы не стал исключать в сем списке и наших достопочтенных пассажирок.
— Господин Гергалов! — Андрей повысил голос.
— Но это же глупо, Andre. Кто из нас их хорошо знает? Разве только вы? Кстати, женщины на корабле — это тоже ваша подача, капитан…
— Вот я и разберусь, — Андрей хлестнул взглядом своего помощника. «Черт, не хватало еще, чтобы мы все перессорились!»
— Господа! — Преображенский поднялся со стула. — Я хочу одного: чтобы благоразумие не покидало нас. Я верю: провидение Божье укажет нам путь к яви. А сейчас единственное, что мы можем… Так это принять меры предосторожности. Тот, кто предостережен — тот вооружен. Помните, доставка Государева пакета превыше всего. Дмитрий Данилович, прошу вас, продолжайте, я скоро буду.
Глава 20
«Господи, пошли нам покров и защиту!» — капитан, скрывая от всех свое душевное напряжение, стоял на краю мостика, жадно вдыхая свежесть океана.