лишь надежда, что он еще сумеет всё поменять, и всё будет когда-то иначе, и сами люди станут другими — удержала старика не сорваться и не завыть. С бескровным лицом и лихорадочно блестящим взором он вновь воззрился на небо:
— Дети… Где мои сыновья? — он закрыл глаза, мысленно обращаясь за силой к Иисусу. — Простите меня… Я люблю вас, вернитесь…
Глава 5
Странное чувство… Сложное: пустое и щемящее, горькое, как соль.
Давно ли эта земля дышала покоем под твердой дланью Испании? Но теперь дикая гражданская война смела всё: перемешала и перепачкала кровью то привычное и понятное, что с детства казалось таким дорогим и вечным.
Вернувшись ни с чем из погони, весь забитый пылью, он вновь стоял у могилы любимой. Сырая земля успела схватиться под солнечным жаром, превратившись в сухую коросту с паутиной трещин. Ему хотелось рыдать, но слез не было, точно они высохли на самом дне его глаз. И всё же слезы проступили, скупые, и оттого особенно жгучие. Бессильный хоть на мгновение слиться в чувстве любви и противопоставить его случившемуся, он плакал несогревающими душу слезами одиночества.
К вечеру капитан ушел. И чем дальше отходил он от кладбища, тем сильнее сжимались его челюсти и каменело лицо. Взял коня и — никому ни слова — выехал за ворота. Предоставленный сам себе жеребец вывез его на широкий луг с весенней молодой зеленью. У плоского холма он спешился, упал в траву и, разбросав руки и ноги, долго смотрел в меняющее оттенки вечернее небо. И только тут вдруг окончательно понял: Терезы больше нет.
Луис вскочил, бросился к шарахнувшемуся в испуге скакуну, но вдруг голова его пошла кругом, и он упал. Молодая трава была так нежна и свежа, так душиста, совсем как волосы Терезы. И Луис гладил ее дрожащими пальцами и что-то долго и тихо шептал. Мундир его промок на коленях и локтях от вечерней росы, но он не замечал. Ему отчего-то думалось, что вокруг шумят не деревья и ветер, а радостные голоса свадьбы. Его свадьбы, и он целует невесту. Видит дорогие лица отца, брата, сестры, друзей… Видит ее изумрудные глаза и плачет от счастья. И уж больно невмоготу становилось сердцу от радости и веселья, от золотистого вина и угощений, от мажорного звона гитар и танцев афошэ115, а его все поздравляли, подносили вино и душили объятьями.
Звезды ярко горели над головой, расцветив ночное глубокое небо. Согревающе потрескивал костер, отражаясь пляшущими язычками в черном кофе глаз капитана. «Отец?.. Брат?.. Ссора?.. Моя жизнь?..» — он уткнулся подбородком в колени. Всё это было нелепым рядом с настоящим горем. «Madre Dios116, какой я был дурак…»
Рядом со смертью Терезы, мадридского гонца с пакетом, который он сейчас держал в руках, его проблемы становились чем-то мелким, пустым, и слова трещали как скорлупа орехов под каблуком. И, страдая душой от того вечного непонимания, что частоколом всю жизнь стояло между ним и близкими и сейчас вновь начинало заклевывать его, Луис обрубил:
— Кончено.
Капитан поднялся, спрятал на груди пакет, затушил прогоревший костер и решительно вскочил в седло.
Брезжил рассвет. Длинные щуплые тени дрожали перед всадником. Тающая ночь вползла в густые перешептывающиеся заросли чапарраля и мескито.
Дон Луис де Аргуэлло ехал медленно, ночь забрала последние силы. Знакомая тропа, обогнув гигантский каменный перст, нырнула в тихий, еще не звенящий птичьим хором лесной сумрак.
Вдыхая крепкую свежесть влажной дубравы, сын губернатора мучился предстоящей встречей с отцом. Он любил его странной любовью, как любят не родных, но великих людей. Отец, его воля и мужество всегда были для старшего Луиса недостижимой мечтой. Последний раз они виделись год назад. Война с инсургентами была в разгаре. Армия требовала новых сил. Тогда он и покинул Монтерей, отправившись со своим летучим эскадроном в Мехико на воссоединение с главными силами. Отец, зная о его любви к босоногой дикарке с окраины Мехико, перед отъездом вызвал сына к себе в кабинет. Обычно уверенно-грозный, несуетливый, он удивил Луиса. Эль Санто расхаживал вдоль окон, пощипывал эспаньолку и как-то непривычно болезненно морщил лоб. Перед тем, как начать речь, он набрал полную грудь воздуха и выдохнул, совсем как они с Сальваресом, когда мальчишками ныряли за речными крабами.
Перед жестким взором Эль Санто до сих пор смиренно опускали глаза все домашние, ощущая небольшой озноб. И покойная жена, и дети, начиная с него, первенца Луиса, уже дослужившегося до капитанских эполет. Но в тот день, он, пожалуй, впервые за тридцать лет не опустил своих черных глаз.
Разговор был быстрый и резкий, как беглый ружейный огонь.
— Щенок! Тварь! — взрывом закончил отец и сломал в яри чувств свою любимую губернаторскую трость. — Если свяжешься с этой девкой — ты мне не сын! Так и знай! Можешь не возвращаться и не ждать прощения!
— Отец, за что вы так ненавидите меня?
В груди сына всё клокотало, ноздри дрожали, белый воротничок потемнел от пота.
— Ненавижу? — захохотал старик, больно ткнув пальцем в грудь Луиса. — Да мне не за что ненавидеть такую скотину, как ты. Ты не стоишь того, чтоб тебя ненавидеть, друг мой, ты слишком ничтожен и глуп, чтобы я испытывал к тебе, подлецу, что-нибудь более, чем неприязнь.
«Слишком ничтожен и глуп!» Эти слова отца как жгучие куски свинца застряли в сердце Луиса. Он так хотел сочувствия, поддержки, но даже любимый брат презрел его любовь и наотрез отказался от всяких намерений хоть как-то вступиться за него. Теперь Сальварес даже и не пытался спорить с отцом. Вместо этого, когда он охотился или гонялся со своими рейтарами за беглыми рабами, он предавался пьянству, достигая того блаженного состояния, при коем можно предать полному забвению желчь отца, семейные дрязги, провинциальную скуку — всё то, что портит кровь и настроение.
— Сальварес, умерь себя! Зачем так пить? — как-то по случаю оказавшись вместе в таверне Сан-Лукас, предостерег старший. Вместо этого младший достал из кармана листья маконьи117, сунул их себе в рот и принялся сосредоточенно жевать. Когда дьявольское зелье подействовало, он посмотрел на брата и пугающе чужим голосом произнес:
— А что еще остается в жизни, когда тоска? И слава Господу, что у нашего отца хватило мозгов в свое время заложить славный винный погреб, а краснокожие придумали это, — и он сплюнул под ноги кашистообразную мякоть изжеванных листьев.
— Это убьет тебя, брат!
— Брось, — Сальварес хищно скривился, всё человеческое сгинуло с его лика. — Мне полезно найти общий язык с Христом и с людьми… А после этой травы, — он мрачно заглянул в глаза брату, — я и с самим Дьяволом подружусь.
Да, так говорил Сальварес… А тогда, в кабинете Эль Санто, Луис бросил в лицо отцу:
— Я всё равно буду с ней, и если вы не позволите…
Взбешенный отец сорвал со стола скатерть так, что всё полетело и посыпалось. С секунду он пожирал своими глазами старшего, а потом, схватив тяжелый бронзовый шандал, с искаженным от гнева лицом пошел на сына.
Но Луис не отступил, хотя и чувствовал, как сам он ужасен в своей выстраданной, отчаянной твердости:
— Убей! Убей, если ты зверь! Но калечить жизнь мою я тебе не позволю!
Их взгляды скрестились, как две каленые молнии. И должно быть, в глазах Луиса было что-то такое загнанно-дикое и решительное, что губернатор вдруг опустил руку и подавленно прохрипел:
— Убирайся… Знать тебя не желаю…
Именно в тот день, уже поднимая свою сотню в седло, Луису вдруг стало отчаянно жаль своего отца. Он более не виделся ему каменным, а наоборот, очень живым, уставшим от жизни человеком. И даже волнительная дрожь ощущения одержанной моральной победы не смогла перекрыть жалости к оставшемуся в опустевшем доме старику.
Впереди послышался бурливый поток, сбегавший с высокого перевала. Капитан достал из подсумка сигару. За шумливым бродом начинались возделанные поля миссии Санта-Инез. Он огляделся: могучие дубы справа и слева, затканные плющом, диким шиповником и розами, дышали покоем. Сквозь их тенистые ветви струился и замирал сиреневый дрожащий сумрак; местами слышался мирный по-стук дятла и беспокойное цоканье белок.
«Так что же я скажу при встрече?» — копыта коня зачакали по звонким голышам речушки. Луис терялся: как обсказать всю историю с мадридским гонцом? То, что сам он был жестоко обманут герцогом, в этом сомнений не было. Гонец к его отцу был подан Кальехой дель Рэем как опытный, опасный государственный враг, гибель которого вице-королю нужна была, что воздух.
Но даже сам заговор против Мадрида, который назревал в Мехико, во всей его чудовищности, в поражающем мозг безумии не так обезоруживал капитана, как мысль: сумеет ли отец пережить предательство старого друга, измену Королю и Державе!
Так, шаг за шагом, слово за словом, с напряжением всех своих сил обдумывал этот ритуал Луис.
«Главное, не отягчить, не выбить отца вестью, а наоборот, суметь поддержать в роковую минуту…» — твердо решил капитан, взвешивая каждую возможную реплику грядущей встречи.
Однако, когда люди коррехидора118 Винсенте Аракаи торопились отворять ворота, у Луиса в голове созрел новый план.
Глава 6
— Вы с ума сошли! Где вы были, команданте?! — Винсенте, растопырив короткие пальцы, поймал узду жеребца дона. — Как здравствуете? Как прошла ночь?
— Слава Богу, убирайся, не зли меня!
Капитан соскочил на землю и, не обращая внимания на перепуганного коррехидора, крикнул вышедшим навстречу драгунам:
— Эй, кто-нибудь! Найдите мне Бернардино. — Нанося тычки направо и налево, прокладывая себе дорогу сквозь толпу собравшихся зевак, де Аргуэлло направился через атрио к церкви.