Завтрак, сработанный под надзором Винсенте, был неплох. Горячий маис с мясом, канжика119 с корицей и тростниковым сахаром, сочные ломти жареной оленины с острой тортильей120 и кувшин виноградного вина.
Капитан ел шумно и со вкусом, помогая себе руками и охотничьим ножом, так как вилок в миссии не водилось. От вина его оторвали бряцанье шпор и хриплый голос Бернардино:
— Вы у себя, команданте?
Дверь отворилась, и на немой вопрос глаз ротмистра Луис махнул рукой, приглашая сесть рядом за стол и разделить трапезу.
— Что-то случилось, дон? — Бернардино, почесывая обрубок уха, уселся напротив.
— Выпей сначала вина, — капитан поставил перед ним кружку.
Симон кивнул и подцепил ее, сжимая пальцы в кулак, который пестрел царапинами и шрамами.
— За ваше дело, команданте. Я верю, вы всё равно окоротите эту тварь! — острый кадык ротмистра задергался в такт глоткам.
— Симон, — глядя в заблестевшие от выпитого глаза ротмистра, глухо начал де Аргуэлло. — Мне нужна твоя помощь.
— К вашим услугам, дон, — он придвинулся ближе.
— Ты сегодня должен покинуть Санта-Инез вот с этим, — капитан положил перед драгуном истрепанный пакет.
— Вы не сказали куда, команданте…
— Молчи. Возьмешь лучшего коня, порох, свинец, словом, всё, что надо… Здесь секретные бумаги… — капитан накрыл ладонью пакет и еще раз напряженно посмотрел в глаза опытного вояки. — Их надо срочно доставить в Монтерей. Передашь лично в руки моему отцу. Сам понимаешь, после случая на Славянке шутить с русскими нельзя. К войне всё идет, амиго.
— Что еще? — Бернардино спрятал пакет на груди.
— Может, возьмешь с собой еще кого-нибудь?
Наступило молчание. Косясь на озадаченного Симона, капитан отрезал ножом кончик сигары.
— Если только еще одного, — сдержанно заметил ротмистр. — Так, на всякий случай.
— Кого думаешь?
— Сыча.
— Дель Оро?! — капитан с сомнением вскинув брови. — Почему он? Ты вроде не жаловал этого пса.
— Вы тоже, дон, — оставаясь невозмутимым, заметил драгун. — Но он толковый… а остальное неважно, мы не женщины.
Сын губернатора повертел в пальцах сигару:
— Как знать… Может, ты и прав, Симон. Но будь осторожен. Надежда на тебя великая. Отвечаешь за пакет головой!
Капитан вновь наклонил глиняный нос кувшина, наполняя кружки.
— С этим чикано держи ухо востро, лишнего не болтай. Слишком много индейской крови в его жилах.
— Оно у меня и так острое, — сурово усмехнулся Симон, вновь почесав обрубок. — Знаю я этих бродяг с пустым брюхом. В конце концов, это для меня дело чести. Справлюсь.
— За удачу! — они наполнили кружки.
Когда Луис вместе с другими вышел проводить уезжающих, земля уже накалилась под лучами жаркого солнца. Горячий и тяжелый, словно из печи, воздух дрожал над атрио, заставляя то и дело лезть за платком.
У крепостных ворот, сдерживая приплясывающих лошадей, в седлах сидели Симон Бернардино и метис.
Ружья, ножи, пороховницы на поясах, свернутые одеяла, притороченные сзади к седлам, круглые фляжки, подсумки и кольца реат — крепкая седловка.
— Эй, будьте осторожны! Не попадитесь инсургентам! —крикнул на прощанье капитан. — Симо-он! Я рассчитываю на тебя!
Иссеченное ветрами лицо ротмистра треснуло в обнадеживающей улыбке. Он поднял руку и сжал твердо кулак.
Ворота распахнулись. Лошади тронулись. И вся толпа выпылила следом за стены Санта-Инез и долго стояла, пока силуэты всадников не истаяли в плавящемся мареве необозримых просторов.
Глава 7
Луна цвета спелой тыквы взошла над горами, и зной сменился долгожданной прохладой. Поздний вечер был напоен ароматом цветущей весны, какой не встретишь нигде, кроме Калифорнии. Над притихшими лачугами краснокожих чертили пируэты крылья летучих мышей. Где-то проухал филин. Ему отозвался другой обитатель леса. Разноголосо заграяли какие-то невиданные птицы. Потом всё смолкло, пугая бездонной тишью, пока с гор не послышался тягучий жалобный вой; ему ответил другой, уже ближе к стенам миссии, затем третий, четвертый, покуда эти звуки не слились в леденящий душу хорал, исходивший, казалось, с каждого холма.
При первых же звуках лошади в коррале121 начали храпеть и беситься, вставать на дыбы, пока часовые кнутами и лаской не успокоили их. И вновь наступила тишина, так, что было слышно, как шелестит листва и уныло скрипит на ветру флюгер.
Луис листал перед сном Библию и слышал, как у сторожевых вышек коррехидор распекал кого-то, как затем прошел через площадь и хлопнул дверями конюшни, где, выругавшись несколько раз вместо молитвы, тяжело повалился на постель. Минуту скрипели доски — Аракая тревожно искал удобную позу, а еще через секунду заслышался могучий храп.
Обычно все звуки ночи действовали на капитана умиротворяюще, он давно уже привык к неудобствам походной жизни. Но нынче даже биение собственного сердца, казалось, мешало сомкнуть глаза. Он ощущал себя больным и разбитым, и время от времени прислушивался к своему короткому дыханию. И хотя всё было сделано и проверено к завтрашнему отъезду, покоя ночь не сулила.
Луис протянул руку, взял со стола часы, щелкнул серебряной крышкой, поднося циферблат к свече. Стрелки шагнули за полночь.
«Время, — подумалось ему. — Пора обойти караулы…»
Охрана Аракаи, сопровождавшая дона де Аргуэлло, ничем не вызывала у него подозрений. Это были крепкие люди из мексиканцев и крещеных индейцев средних лет и, что важнее, обремененные большими семьями. На них можно было положиться. Тем не менее, весь путь на территории миссии рука Луиса лежала на рукояти пистолета.
Через каждые пятьдесят шагов слышались привычные крики: «Стой! Кто идет?» — и снова наступала тишина.
«Кажется, и крыса не пробежит незамеченной», — думал капитан, завершая обход, подходя к главным воротам Санта-Инез. За крепостной стеной вновь раздался протяжный вой, еще более тоскливый и стылый, который повлиял одинаково как на людей, так и на лошадей, опять заметавшихся по корралю. Капитан остановился, напрягая слух, посмотрел на караул: люди угрюмо молчали, но в глазах их мерцал суеверный ужас. Луис глянул на церковь: высокие узкие окна были темны, а обломанные зубчатые стены при свете луны вытянулись в корявую линию.
«Места здесь гиблые, — капитан чиркнул спичкой, раскуривая сигару. — Даже краснокожему тоскливо».
— Сеньор де Аргуэлло, — не выдержал один из часовых. — Может, сходить за падре Фарфаном… После гибели отца Игнасио, он у нас первый…
— Это еще зачем? — Луис раздраженно скривил губы.
— Так ведь там… — мексиканец едва ворочал языком, боясь даже посмотреть в сторону гор. — Там…
— Заткнись, пока я не подрезал тебе язык. И вам, трусливые псы!
Луис с презрением посмотрел на стоявших рядом.
— Вы что, никогда не слышали воя?
— Но…
— Молчать! Мне осточертело слушать эту магическую ересь!
— Как, вы не верите, команданте?
— Нет, черт возьми! Нет!
— Но ведь Иисусу вы молитесь?
Луис на миг растерялся, но тут же взвинченно сказал:
— Иисусу — да. Но это совсем другое.
— О Пресвятая Дева! А за кем же вы собираетесь охотиться, дон?
Вместо ответа капитан ударил кулаком в лицо мексиканца, расквасив нос. Обливаясь кровью, Хуан попытался ретироваться, но от Луиса де Аргуэлло, чьи железные кулаки гуляли по его лицу как пара копыт, деваться было некуда.
— Твари! Трусливые твари! — отряхиваясь и ругаясь, плевался дон. — И вот с такими овцами мы должны сохранить Испанию! — Он пнул упавший факел и, расстроенный, побрел к себе.
Глава 8
Заперевшись в своей комнате, Луис заткнул пальцами уши — вой с гор продолжался, хотя и переместился, стал глуше, и доносился теперь со стороны далеких гороховых полей, где гулял черноплясный час духов и демонов. И чем больше он думал, чем больше гвоздил себя вопросами — тем суровее становилось его лицо, словно каменело оно под градом больно бьющих безумных сомнений и домыслов. Ему припомнился случай на дворе папаши Муньоса, когда так же катился протяжный вой с молчаливых уступов Сан-Мартина, как толкнула в спину и овладела ими чья-то безмерно дикая сила…
Луис перекрестился, взывая к небесам. Раньше ему казалось, что он мог перевернуть землю, на которой, пусть не так широко, но крепко стояли его ноги. Но теперь всё было не так: он терялся пред тайной, слабея душой, а замутившийся разум его блуждал как пьяный, не находящий тропы, способной вывести на свет.
Капитан насторожился, когда в дверь постучали.
— А-а, это вы, падре. Зачем? Неужели они посмели…
— Нет, сын мой, успокойся. Никто не посмел… Просто вижу, что ты не спишь, — вот и заглянул.
Падре Фарфан с толстой голубой свечой в руке подошел к кровати. У него была хромающая походка, и он крепко сутулился, ровно поддерживал плечами тяжелую ношу. Монах поставил подсвечник на стол и сел на сундук по соседству с де Аргуэлло.
— А ты по-прежнему любишь унижать людей… — глубоко запавшие в морщинистое лицо глаза смотрели на сына губернатора.
— Бросьте свои поучения, падре. Надоело. Я не тот человек…
— Да, знаю, знаю, что ты за человек… — вздохнул старик и добавил с надеждой: — Но, может быть, тебе всё же стоило хоть немного умерить свою гордыню?
— Мне это не по карману. И вообще, кто вы такой, чтобы учить меня?
— Я — падре Фарфан, сын мой. Временно замещаю в iglesia место покойного отца Игнасио, — смиренно ответствовал монах. — Наслышан о тебе…
— Ах вот что, — зло огрызнулся Луис. — Сочли за долг прийти и сразу начать наставлять меня на путь истинный, как тупого индейца. Так?
— Не совсем, — падре прижал свой перст к губам Луиса. — Прошу, — мягко сказал он, — давай говорить по-человечески, хорошо? — Луис чмокнул его протянутую руку, но взгляд оставался напряженным и недоверчивым. — Я пришел сюда, потому что хочу взглянуть на человека, который взвалил на себя непосильную ношу.