159 горло и в кровавом облаке вышла сзади. Он что-то закричал, хватаясь руками за шею, но хрип его потонул в звоне и скрежете сшибаемых клинков.
На Торреса насели сразу двое, едва не опрокинув его с наскоку. Всё полетело перед глазами: гривы, сабли, перекошенные ярью лица. Однако ему удалось отбить обрушившийся удар эспадильи160 и нанести ответный. Сабля драгуна срубила правую половину лица черноглазому, тупо стукнув о кость ключицы.
Мексиканец взревел, срываясь с седла, правый глаз его закатился, показав алый белок. Но Торрес уже дрался с другим, едва успевая отбивать сыпавшиеся на него удары. В какой-то момент он с ужасом понял, что ему никогда не совладать с этим вертким широкоскулым чикано. Торрес пришпорил коня, пытаясь хоть на миг дать себе передышку, но вскрикнул от жгучей боли — сабля мексиканца, точно бритва, рассекла его левое бедро.
— Не-е-ет! — заорал он, чувствуя, как от крови быстро тяжелеет сапог.
Слезы боли застлали глаза, он перестал видеть, перестал понимать, что происходит. Клинок мексиканца взлетел над его головой, когда он наугад, скорее в отчаянье выбросил вперед руку. Угрожающий крик застрял в глотке противника. Торрес выдернул саблю с забрызганной кровью гардой, а мексиканец с проколотой прямым эстокадом161 грудью рухнул под ноги своему коню. Оставшийся в живых судорожно развернул жеребца и погнал его к северу под защиту своих, спешивших к месту сражения.
Но было поздно. Испанцы вырвались из западни и птицами устремились по вольной равнине на запад, с каждым скачком увеличивая расстояние между собой и врагами.
Глава 13
Они мчались долго, то по гулкой каменистой альменде, звенящей под копытами их скакунов, то среди свистящих от ветра степных трав. Местами дорогу им преграждали густые заросли юкки162 или крутой холм, на который они погоняли вконец измотанных лошадей. Временами им верилось, что инсургенты уже оставили погоню, но, поднявшись на взлобье какой-нибудь высоты, они в скором времени обнаруживали облако пыли, упорно катящееся по их следу.
Торрес заметно слабел. Кровь из бедра сочилась не переставая. Иногда она текла слабо, и тогда оба надеялись, что рана закрывается. Но стоило драгуну сделать резкое движение или сильнее пришпорить коня, как кровь опять заливала ногу так, что намокшая лосина сыро блестела на солнце.
Отец Ромеро, разодрав подол своей рясы, сделал повязку, но кровь, хоть и тише, продолжала течь. Торрес скакал всё медленней, и монах, всякий раз беспокойно оборачиваясь, убеждался, что передовые всадники догоняют их.
— Оставьте меня, — хрипло прошептал драгун, когда они придержали коней, чтобы напиться воды. Торрес лежал лицом вниз, уткнувшись щекой в сырой песок берега. Из открытого рта слюна стекала на плоский, нагретый солнцем камень. Загнанное сердце стучало в самые уши, ладони саднило от сорванных уздой мозолей. Легкий ветер холодил его волосы, свалявшиеся и торчащие колтуном от пота и пыли.
Старик тяжело дышал, тупо уставившись на беззаботную стрекозу, что стрекотала крыльями над его головой, и губы его дрожали.
— Поднимайся! — падре, едва держась на ногах, подошел к Торресу.
— Я больше не могу… Оставьте меня… — в голосе раненого слышались истеричные ноты. — Уходите сами… Вы и так сделали для нас с Эрнаном всё, что могли…
— Вставай, я сказал! — старик ухватился за его плечи.
— Да идите вы к черту со своей заботой и милосердием!.. Я не хочу! Не хочу жить!
Вместо ответа монах треснул его по губам и, не стесняясь в выражениях, заставил вскарабкаться в седло.
И вновь они гнали коней, захлебываясь зноем и пылью, пытаясь уйти от погони.
Монах в бессильном гневе порвал свои четки, когда понял: Торресу не выдюжить этой гонки.
Слабость того росла на глазах. Он с огромным трудом удерживался в стременах, постоянно придерживаясь одной рукой за луку седла. Сердце, казалось, готово было выскочить из груди, лицо стало пепельно-серым.
«Санта-Мария! Неужели всё зря? Похоже, весь ад вскинулся, встал на дыбы против нас…» — пот, стекая из-под шляпы, застил глаза падре. Он слышал, как в барабанные перепонки колотился пульс. Ремни стремян невыносимо натерли ему голень.
В очередной раз обернувшись, беглецы увидели, как длинная цепь жагунсо уже начала взбираться по склону холма, и поняли: расстояние между ними опасно сократилось.
— Соберись с силами, сынок! Осталось немного, — падре торопливо зарядил ружье.
— У меня темно в глазах… и в ушах… словно треск цикад… — прохрипел Торрес, шатаясь в седле. Дышал он теперь исключительно ртом, губы распухли и запеклись. — Спасайтесь, отец Ромеро… Я задержу их, — драгун потянулся за седельным пистолетом.
— Нет, ты не умрешь. Довольно, что мы им подарили Эрнана! — яростно закричал священник и, что было силы, обжег плетью круп скакуна юноши.
Сам он уперся прикладом в плечо и долго целился. Монах видел «голову» отряда — бородатого, в большом сомбреро и красном пончо вожака, который скакал впереди всех на великолепной белой лошади.
Отец Ромеро, оставаясь в седле, укрылся за валуном и терпеливо ждал. Церковь научила его этому. Однажды он целые сутки простоял на коленях, общаясь с Господом, и теперь постоянно напоминал себе об этом. «Сей выстрел, — думал старик, — положит конец затянувшемуся кошмару, даже если станет началом другого». Он расправил онемевшие плечи и принялся нашептывать молитву, прогоняя тяжелую дремоту, овладевшую им от слабости.
Красное пончо вновь показалось из-за холма, и палец нажал на курок. Пуля выбила из седла бородатого. Соломенная шляпа слетела и, подхваченная ветром, покатилась по склону, точно тележное колесо.
Этот мужественный отпор внес замешательство в ряды инсургентов. Яростно крича и оглашая равнину выстрелами, они остановились, задумав, по всему, принять какое-то решение.
Отец Ромеро воспользовался этой передышкой и погнал своего жеребца.
Глава 14
У широкой реки Салинас, что величаво катила свои воды на север, они остановили лошадей. Бедняга Торрес потерял столько крови, что едва ворочал языком. Падре помог спуститься ему на землю и перевязал свежим куском рясы бедро.
Дальнейшее бегство было невозможно.
— Застрелите меня, отец… — прошептал драгун, повернув к монаху свое бледное, осунувшееся от безмерной усталости лицо с глубоко запавшими глазами. В них горела мольба.
Старик мрачно молчал, прислушиваясь к глухому топоту копыт за своей спиной. Голова его страшно болела, череп трещал, будто съёжился, как сушеная горошина.
Внезапно он поднялся и, выдернув из чехла широкий нож, решительно подошел к своему коню, обнял его за сырую шею и порывисто прижался щекой. Животное доверчиво стояло, уткнувшись бархатными ноздрями в грудь своего хозяина, и печально смотрело, будто прощалось. Через минуту конь тяжисто рухнул на землю. Кровь хлестнула фонтаном из его распоротого горла. То же самое монах проделал и со вторым конем, предварительно подведя его к окровавленной туше.
Теперь на открытой равнине у них был довольно сносный бруствер, за которым можно было укрыться от пуль и подороже продать свою жизнь.
Старик жадно хватил взглядом небесную синь, слюдяную поверхность реки, которая ослепительно сверкала на солнце в обрамлении дубов и вязов. Воздух был настолько свеж, что казался зеленым. Отец Ромеро смахнул слезу и кивнул тихо стонущему Торресу:
— Я думаю, сын мой, сегодня славный день, чтобы умереть. Мы еще повоюем.
Он поскреб свой большой нос и принялся не спеша заряжать все пистолеты и ружья, которые у них имелись.
— Падре, — Торрес с трудом развязал узел душившей его рейтарской косынки и попытался улыбнуться. Он был до слез тронут участием священника, который не бросил его и не оставил страдать в одиночестве. — Вы уж простите, что я взорвался тогда у ручья. Вы же знаете, у меня короткий фитиль.
— Знаю, сынок… поэтому советую до встречи с Господом сделать его подлиннее. Стрелять сможешь? — он приподнял седые брови.
Торрес, уперевшись спиной еще в теплое, потное брюхо своего коня, согласно протянул руку.
Длинная цепь преследователей шумно выросла на холме и странным образом замерла. Кое-где запаленные скачкой лошади вставали на дыбы, но в целом шеренга мятежников держала равнение.
Торрес и отец Ромеро переглянулись:
— Какого дьявола они медлят?
Мексиканцы продолжали оставаться на месте, всё так же сдерживая коней, глядя на беглецов так, как если бы они были по меньшей мере восставшими из ада.
— Господи Свят! Иисус Мария… Ангелы небесные! Не может быть… — прохрипел Торрес, крепче сжимая карабин, и вдруг, задыхаясь от радостной истерики, зарыдал.
— Свои!.. Свои-и-и!!!
Отец Ромеро обернулся, напрягая жилистую шею… о нет! Он не верил глазам: из леса, что обрамлял берег реки, четкими двойками выезжали волонтеры Сальвареса де Аргуэлло, а рядом с ним на крапчатом жеребце рысил комендант Ксавье де Хурадо.
Выехав из рощи, сотня перестроилась в боевой порядок, отгородив несчастных от мятежников. Левый фланг ее упирался в реку, а правый — в лес. В какой-то момент Сальварес дал знак, и синий ряд солдатских мундиров озарила во всю его длину яркая вспышка, будто молния, а над головой повстанцев зависло высокое медное стаккато боевой трубы.
Волонтеры выхватили из ножен сабли — это и была слепящая вспышка. А потом, сотрясая землю, эскадрон бросился в атаку. Труба к этому времени смолкла, и не было слышно ни звука, кроме сухого грохота сотен подкованных копыт, да грозного позвякивания пустых ножен.
Инсургенты некоторое время продолжали оставаться в седлах, точно околдованные зрелищем. Потом огрызнулись нестройной пальбой и, окончательно убедившись, что проиграли, шумно, точно стервятники, у которых отобрали кусок падали, погнали лошадей на восток.