Глава 15
Сидя у потрескивающего камина, дон Хуан де Аргуэлло задумчиво полировал ногти. После неудачного падения на охоте губернатор теперь мало выходил из кабинета, стал необыкновенно чувствителен к сквознякам и вечерней прохладе. Кости его ныли, и он искал нагретого воздуха. Вот почему этим теплым вечером пылал камин.
Находясь в кресле, он увидел в мерцающее зеркало напуганно приближающуюся фигуру слуги. Увидел и пошевельнулся лишь затем, чтобы выразить свою досаду.
«Опять этот старый осел Мацета, — Эль Санто раздраженно передернул плечами, забросил ногу и остался сидеть с бледными полуприкрытыми веками. — Одно утешает: он хоть и слаб умом, зато предан как пес — яду в стакан не насыплет».
Вслед за слугой он мельком разглядел в зеркале еще какую-то мужскую фигуру в кавалерийском мундире, почтительно замеревшую у дверей кабинета.
— Мерзавец, ведь я же приказал тебе! Никого!
— Но, ваша светлость! Там ваш сын… дон Сальварес.
— Что? — старик встрепенулся в кресле, резко повернул голову, прощупывая сумрак большого кабинета. — Пошел, пошел! Проси же его скорей, Мацета!
Слуга поспешно застучал каблуками, а сердце Эль Санто забилось в радостном ожидании.
— Мальчик мой! — дон Хуан шагнул навстречу младшему сыну и протянул дрожащую от волнения руку. В груди отца витал огонь радости, на ресницах росились слезы.
Сальварес, опустившись на колено, горячо припал к отцовской руке, низко склонив голову. Но когда поднялся, старик не удержался и, точно сломавшись, упал в его объятия. Был он когда-то выше и статнее своего младшего, но теперь стал ниже, и седая, с глубокими залысинами голова уткнулась в плечо сына. И оба молча целовали: Сальварес — жесткую щетку волос, а он — серебряный эполет.
— Сын мой! — пальцы губернатора трепетно скользили по его плечам: — Боже, как я рад тебя видеть. Но ради Всевышнего, что ты здесь делаешь? У тебя всё в порядке?
— Да. Не беспокойтесь. А здесь я потому, — Сальварес, тренькая шпорами, вместе с отцом подошел к столу. — Потому что сопровождал ваших людей. У Сан-Луис-Обиспо они подверглись нападению одной из банд инсургентов…
— Ксавье де Хурадо и отец Ромеро? — глаза губернатора блеснули тревогой. — Их убили?
— Нет, я воскресил их. Хотя минутой позже я был бы бессилен это сделать… Они потеряли одного драгуна… Кажется, его звали Эрнан.
— Да-да, — дон Хуан, мрачнея лицом, опустил голову. Уверенность в себе и самообладание на краткий миг покинули его. — Ксавье — старый мой друг, ты знаешь. Он очень дорог мне, и я признателен Небу, что именно твоя рука отвела от него беду. Проси, чего желаешь… ты обидишь меня, если откажешься, — дон Хуан оперся пальцами о край резного стола.
— Вы же знаете меня, отец. Прошу я немного от казны. Уважения и двадцать золотых за каждого мною убитого вашего врага, а значит, и нашей Испании. Впрочем, этот случай особый, — Сальварес позволил себе без спроса закурить сигару. — Я пришел на помощь коменданту не из-за награды. Ваши друзья, отец, а прежде испанцы… вы понимаете, я, как честный католик, не мог поступить иначе.
Они пристально посмотрели друг другу в глаза. Во взгляде старика что-то зажглось и погасло.
— Всё верно, — он крепко пожал сыну руку и, охваченный внезапным приливом эмоций, горячо сказал:
— Но какого дьявола мы стоим? Садись же скорее! Ты голоден? Вина? Или желаешь просто отдохнуть с дороги?
— Выспаться бы не мешало и принять ванну тоже, но, если позволите, я с удовольствием выпил бы с вами, отец.
Эль Санто понимающе закивал головой и протянул руку к графину венецианского стекла, искоса поглядывая на задумчивое лицо сына.
— Ты так серьезен, Сальварес, — де Аргуэлло поставил перед ним золотой кубок, полный красного вина, и придвинул глубокую вазу с фруктами.
— А вы спросите, почему? — Сальварес жадно припал к кубку, серебряные пуговицы мундира ярко блестели.
Губернатор дождался, пока он утолит жажду, и сел напротив.
— Ну и? — сигара хрустнула в пальцах дона Хуана. Он хотел было улыбнуться, но вместо улыбки лицо его как-то болезненно искривилось, а потом стало по-знакомому жестким.
— Потому что я привез серьезные новости, — промокая белым платком губы, глухо ответил сын. — Не знаю, как вы, но я удивился, когда услышал новость, что Новая Испания хочет отделиться от Старой…
— Что ты сказал? — лицо губернатора напряглось.—Ты где это слышал? Не крути! В обозе висельников или в таверне?
— Нет, в Мехико, — несколько робея перед тоном отца, все так же глухо ответил Сальварес. — Во дворце вице-королей.
«Н-да… Веселые дела творятся в этом большом сарае…» — скрипнув зубами, подумал де Аргуэлло и, посмотрев в глаза сыну, приказал:
— Затвори двери на ключ!
Глава 16
— От кого слышал? — сурово спросил он, когда Сальварес исполнил его волю.
— Но я не могу, — тихим голосом, ровно кто-то перехватил ему горло, выдавил драгун. — Вы же сами наставляли меня, отец, что самая низкая подлость — это раскрыть доверенную тебе тайну…
— А ну, подойди ближе. — Дон Хуан не спускал с сына тяжелого взора. — Допустим… Но верить-то ему хоть можно?
— Как Христу, — не задумываясь, сорвалось с губ Сальвареса. Он тут же вспомнил мглистые покои его высокопреосвященства, мятежное пламя свечей, мелкие жесткие уши, плотно прижатые к голому черепу своего генерала, и вновь, уже твердым голосом, повторил: — Да, этому человеку можно верить, как Иисусу.
— Герцог, думаешь, знает об этом?
Сальварес примолк на минуту, опустив глаза:
— Думаю, не только… По моему разумению, он и заправляет этим делом… Мехико — это настоящий клубок змей, отец! Джунгли…
— Помолчи! — губернатор, едва справляясь с собой, судорожно осушил кубок. — Что ты понимаешь в сей игре, щенок? В этой безумной жизни, где сильные мира сего только и делают вид, что строго следуют законам трона и заповедям святой церкви! Да знаешь ли ты, что джунгли судов и интриг Мадрида куда как сложней и ужасней джунглей всей нашей Новой Испании?
— Но дабы спасти тело, отец, — Сальварес нервно затушил сигару, — следует отсечь больную конечность… Только вот что решил отсекать ваш друг герцог… Новую Испанию от Старой… или, быть может, наш дом — Калифорнию? О! Мир ведь способен ценить, кто умеет «достойно» проигрывать. Давайте, отдадим ее русским вандалам! Кончиту мы им уже подарили!.. Не знаю, как вы, отец, но я…
— Безумец! Что ты намереваешься предпринять?
— То, что мне подсказывает совесть и долг, что же еще? Вице-король предал нас!
— Лжешь, мерзавец! — хриплым, пугающим голосом взорвался отец. — Герцог Мария Кальеха дель Рэй? Мой боевой друг… Не верю… — хватаясь за ворот халата, губернатор качал головой с безумной выразительностью. Гримаса отчаянья и гнева прикипала к его щекам. — Мертвые срама не имут. Если трусишь, я сумею тебе помочь… Вот бумага. Пиши, что застрелился. Смерть лучше позорной жизни… — старик грохотнул ящиком стола и положил перед ним пистолет. — Он заряжен. Ну!
Лоб Сальвареса покрылся бисером пота, он отодвинул недопитый кубок, в темном гранате которого у самого ободка тревожно мерцали огоньки свечей.
Глядя в горячие глаза отца, он испугался себя самого. Неуправляемая волна бешенства распирала его грудь, застлала глаза. Он сцепил зубы, ощутив себя идущим по шаткому мосту над бездной.
— Но я не вру, не вру вам! — он вскочил со стула, выхватил из ножен кинжал и несколько раз полоснул себя по предплечью так, что кровь брызнула на белую скатерть и густо окропила брусничными кляксами пол.
— Сын мой! — старик тоже поднялся, жесткое лицо его вдруг стало жалким, сморщилось, и глаза сразу залило слезами. Сквозь их искрящуюся грань он увидел такие же глаза своего младшего.
— Прости, я верю тебе! О, Мать Мария!..
Испуганный и смятенный, он, тяжело дыша, тряс перед грудью сжатыми кулаками и твердил:
— Я люблю тебя… Прости, прости…
Возгласы, песни, звон молотков оружейников стихли. Ворота пресидии закрылись за последним путником. Золотистая пыль зависла в воздухе: ветер угомонился и стояла духота. Утомленное солнце скрылось за стенами Монтерея. Бархатная ночь пала на крыши. Слышалась только мерная поступь часовых и краткая перекличка у крепостных стен.
Они сидели в глубоких креслах у камина и понуро молчали. Этой ночью в очаге плясали демоны. Они крутились, изгибались, фыркали в глаза отца и сына, наблюдавших за игрой пламени, в шипении которого, казалось, таилась магия.
— Подумай, я стар, сынок, — молвил губернатор, прислушиваясь к торжественному бою башенного колокола. — Время торопит меня. Ты знаешь, я не считаю нужным давать советы умным людям. А тебя я почитаю за такового… не ведаю, что там задумал герцог… Но именем Христа заклинаю тебя, не лезь в это гиблое дело. Понимает ли Кальеха, что делает? — дон Хуан тяжело вздохнул, глядя в окно.
Полногрудая луна заходила, ее заслоняло какое-то косматое крыло облака.
— Господи, выживший из ума старик… В Мадриде с изменой не шутят.
Сальварес с перебинтованной рукой смиренно внимал напутствиям отца, продолжая задумчиво смотреть на огонь. Тепло приятно согревало лицо и руки.
В языках пламени драгуну рисовались различные картины. Они проявлялись одна за другой, сливаясь в живую фреску. Он видел поднятый рыцарский эспадон163 в руках своего духовного отца. Широкое лезвие в отблесках пламени факелов светилось алым рубином, и таким же отсветом светились глаза самого Монтуа.
«Цель оправдывает средства», — убежденно повторил про себя Сальварес и, удовлетворенно прикрыв глаза, вспомнил любимое присловье генерала: «Homo homini lupus est».164
— А может… герцог блефует, и эта молва не более, чем грязная сплетня? — дон Хуан, покачиваясь в своем кресле, бросил взгляд на ястребиный профиль сына.