– Руку! – сердито сказал Олег.
– Щас! – опомнился Шурик и потянул наверх Олега, тоже голого. – А ты чего разделся?
– Плавок не нашел… – пробурчал Олег. – Не стой, раздевай рабба!
– Я… нет!
– Ходи тогда голый! – разозлился Олег.
Он быстро оделся и натянул сапоги. Пончик, страдальчески морщась, раздел умирающего и натянул на себя его рубаху, вонявшую рыбой, и порты. Сапоги нашлись «родные», а сверху Шура накинул суконный плащ – никак не мог согреться.
– Пошли, – скомандовал Олег, – поможешь мне…
Быстрым шагом он прошел в рощу. Пончик увидел мертвого Крута. Хольд лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами.
– Он умер? – прошептал Пончев.
– Всего продырявили, скоты, – процедил Олег. – Берись за ноги, потащили!
– Куда?
– Устроим хольду погребальный костер.
Пончик подхватил тело Крута за ноги и начал пятиться, мелко семеня.
– В храм? – выдохнул он.
– Туда!
В святилище было пусто. Большие двери храма были подвешены на массивных бронзовых петлях и окованы листовым серебром с тонким кружевным узором. Только статуя, изображавшая Перкуна, торчала посередине, грубая и безобразная, как коростой покрытая следами крови многих жертв. Скольких людей сгубили, подумал Пончев, ради дурацкого истукана!
– Клади!
Шурик с облегчением опустил скорбный груз на дорожку зеленого сукна. Олег покопался в храмовой утвари, нашел кувшин с ароматным маслом и разлил, разбрызгал тягучую жидкость.
– Сбегай за огнем, – попросил Пончика Сухов, – запали пару веток, что ли…
– А… где?
– Где костер!
– А-а! – Шура тут же вспомнил вечный костер у рикайота и помчался исполнять поручение.
По дороге он оглядывался, высматривая опасность, но тишина стояла вокруг, тишина воистину мертвая, даже в роще не шелестели листья.
Пончик зажег целый пучок дубовых веток и вернулся в храм.
– Гляди! – сказал Олег, показывая ларец, набитый золотыми монетами.
– Ух ты! – впечатлился Шурик. – Захвати жменьку – пригодится…
Олег заполнил монетами кожаный мешочек, висящий на поясе.
– Абдулла, – пошутил он невесело, – поджигай!
И первым показал пример, сунув горящую ветку под тонкую ткань бархатного занавеса. Пончик пошел по кругу, запаливая одежды, деревянные поставцы, пучки трав. Стены, сухие до звона, загорались легко – черные пятна обугливания расходились по ним, языки пламени подбирались все выше и выше к потолку, и вот они лизнули кривоватые балки, распробовали… Затрещал огонь, заревел, свирепея, охватил святилище, пыхая сухим, чадным жаром.
– Уходим, – ровным голосом сказал Олег.
– И куда мы теперь? – тихо спросил Пончик.
Олег пожал плечами.
– Туда же… – сказал он безразлично. – Пошли, я тут мимо телеги пробегал…
За храмом, где бил родник (Пончев передернулся, вспомнив недавний ужас), обнаружились две телеги, груженные кожаными мешками, полными зерна. Каждая повозка была запряжена парой лошадей, лениво щипавших травку под ногами. Еще несколько пустых повозок стояли, приткнувшись к храмовому амбару, а стреноженные лошади хрупали травой на опушке рощи. И никого больше. Потом только Пончик разглядел сапоги за дверьми амбара. Проверять, обуты ли в них чьи-то ноги, он не стал…
Олег поскидывал с телеги лишние мешки, оставив несколько, и взгромоздился на козлы.
– Садись, – сказал он, – что стоишь?
– А почему эту? – поинтересовался Шурик, залезая на телегу.
– А тут лошадки симпатичней…
– А-а…
– Но-о!
Симпатичные лошадки встрепенулись, дернули телегу и бодро потащили за собой, радуясь, что груз легок.
– Многих ты сегодня… того? – робко спросил Пончик.
– Не считал, – буркнул Олег и легонько стегнул кнутом. Телега покатила живее, потряхивая на кочках и яминах.
– А… страшно убивать?
Сухов засопел.
– Страшно! – резко сказал он.
– Я понимаю… – вздохнул Пончик тяжко. – А мы теперь совсем одни остались…
Вечером Олег распряг лошадей и щедро сыпанул им зерна.
– Спать будем? – спросил Пончик неуверенно.
– A y тебя есть другие предложения? – поинтересовался Сухов. – Желаешь устроить диспут по японской поэзии?
– Да нет… – промямлил Пончев.
– Ну так ложись и спи!
– Чего ты злой такой?
Олег сморщился и махнул рукой. Шура не стал больше допытываться, залез на мешки и задал вопрос на другую тему:
– А вдруг…
– Лошади разбудят! – перебил его Олег. – У них чутье, как у собак.
Они продрыхли всю ночь и встали поздно, часов в семь. Олег запряг лошадей и вскочил на козлы. Пончев торопливо залез в телегу.
– Поехали…
До Коупа добрались тем же утром – это была круглая крепость на холме, а прямо перед нею тянулся волок, сработанный из ходовых бревен и здорово смахивавший на рельсовый путь. Впечатление это усиливалось на переезде – там, где через волок проходила колея тракта, между «ходовками» были набиты брусья.
– Как на железной дороге! – восхитился Пончик.
– Гляди, – серьезно сказал Олег, показывая кнутом в сторону Балтийского моря, – электричка!
– Где?! – вытаращился Пончев, но увидел лишь семиметровую прусскую лодью, которую волокли от моря к заливу.
Олег молча стегнул лошадок, и те потрусили, выезжая на Нерингу – песчаную Косу, охватившую Куршский залив. Песок цепко удерживали корни травы и низкорослых сосен, приземистых, словно стелившихся по Косе. Дюны и сосны, море и небо – более прекрасное место трудно сыскать!
– А мы как? – спросил Пончик. – Не по морю разве? Крут на корабле хотел…
– А когда прибудет корабль, идущий в Старигард, ты не узнавал?
– Г-где?
– В кассе морвокзала!
Шурка надулся.
– Извини, Понч, – сказал Олег после недолгого молчания.
Пончев махнул рукой:
– Поехали…
– Поехали!
Глава 25. Переветник
Эйрика Энундсона разбудили девичьи визги – ярлы в соседних палатах забавлялись с туземочками. Конунг потянулся, откинул жаркое одеяло, скроенное из шкурок горностая, и прошлепал к окну.
По двору крепости шатались викинги, кружа вокруг котлов, в которых булькала похлебка, отстаиваясь по углам, где самые азартные резались в кости, играя на свою долю в добыче. Гуннар Метатель Колец ходил скучный – продул все, что ему причиталось, еще и в долги залез, дурень…
Эйрик почесал живот, прислушался к стонам и крикам за стеной. Подумал, что давненько он не отведывал плотских утех, подтянул штаны и решительно двинулся к двери.
В коридоре поджидал Хранир Белый, норманн-великан, спокойный, как идол на кургане.
– Белый! – окликнул его конунг. – Приведи девку!
Великан кивнул понятливо и развернулся уходить.
– Покрасивше сыщи! – добавил Эйрик.
– Сыщу! – прогудел Хранир.
На миг стало темно – это Белый вписался в дверной проем, застя свет. Эйрик вернулся в покои, думая о приятном и отбрасывая назойливые мысли об опасностях.
В коридоре протопали шаги, дверь отворилась, и могучая длань Хранира впихнула в помещение статную девицу, высокую, голубоглазую, с пышной золотой косой. Рубаха ее была изодрана и перепачкана в саже, но груди так мощно распирали ткань, что глаз этих мелочей не замечал вовсе.
– Подойди! – властно сказал конунг на корявом русском.
Девица вздернула голову, ужалила взором голубых глаз, но не ослушалась, подошла.
– Раздевайся, ложись!
Ладожанка искривила презрительно губки и опять не стала перечить – молча стянула рубаху и улеглась. Ее тугое тело было безупречно, а гладкая, плотная кожа чуть ли не светилась матовым оттенком белизны. Эйрик глядел на девицу с вожделением и все ждал воздымания. Не дождался. Ничего не напрягалось в укромности и не заявляло о себе. Дрожащими руками конунг сорвал с себя штаны, но и это не помогло. Раньше-то, бывало, только подумаешь о такой вот девице, и все, гульфик трещит от плотского напряга, ткань не выдерживает! Неужто та ведьма лишила его мужской силы?! Невозможно!
Девица, лежавшая до этого безучастно, отвернув лицо к стене, повернулась и оглядела конунга. Заметив вялый член, обвисший тряпицей, она расхохоталась. Все смешалось в ее смехе: издевка, торжество побежденной, презрение к врагу, никчемному и потешному, и даже легкая брезгливость, какую здоровый человек испытывает к уродцам.
Жестокая ярость кровью ударила в лицо конунгу, воспламенила мозг. Эйрик выхватил меч и набросился на девицу, нанося удары вдоль и поперек, рассекая пышную грудь, перерубая стройную ногу, полосуя живот, не знавший бремени. Девушка умерла молча.
Эйрик отошел к стене, приткнулся к ней лбом. Гулкие толчки сердца ослабли, кровь отливала от лица.
Эйрик нагнулся за штанами, натянул их и прошел к двери:
– Хранир!
Норвежец возник на пороге.
– Убери ее!
Хранир перевел взгляд на кровать. Зрачки его не расширились. Неторопливо подойдя к месту преступления, Хранир замотал труп девушки в горностаевое одеяло и понес на вытянутых руках, осторожно, чтобы не испачкаться.
А Эйриком овладело смертельное равнодушие ко всему на свете. И война ему эта обрыдла, и мир, и власть, и богатство. Зачем они ему теперь?
Подойдя к окну, Эйрик выглянул во двор и крикнул:
– Вади ярла ко мне! Живо!
Вадим был очень недоволен Эйриком. Весь ход войны вызывал у него досаду и раздражение – все шло не так, как мечталось, как приходило ему на ум в сладких грезах. Эти гадские варяги… Они все перепортили! Взяли да и оставили Альдейгу! Предупредили их, что ли? А кто бы мог? Карелы? Да они бы просто не прорвались сквозь строй свейских драккаров! А потом все те драккары спалили, как ненужный хлам в ночь на Купалу… И теперь этот придурок, конунг свейский, бегает за ладожанами по лесам, в жмурки с ними играет, в догонялки, и не замечает будто, что не все викинги возвращаются из лесу. Весины, меряне, карелы, ижоры сходятся к пепелищам Альдейги и сжимают, стягивают незримое кольцо… А где дружина Хакона? Пусть